07-12-2009 16:42 Йиииихау
Мой пост про дурку таки взял золото на лепре. Ура:)
Теперь перейдем к детскому алкоголизму, токсикомании и подростковому сексу!:)
Теперь перейдем к детскому алкоголизму, токсикомании и подростковому сексу!:)
Комментарии:
С нетерпением ждем))
Ой, а я е прочитала еще 
Сначала просто потому что была на работе, а там многобуков, а потом вот забыла Все, лечу исправляться 
Сначала просто потому что была на работе, а там многобуков, а потом вот забыла Все, лечу исправляться Камрад
Долго, однако шел ты к этому :)))
Ох, поздравляю, а приз какой? Зрительские симпатии? Я сразу сказала, что рассказ очень достойный ))
ЗыЖ. Подростковый секас сначала, все остальное - потом )))))
ЗыЖ. Подростковый секас сначала, все остальное - потом )))))
А чего дают?!
Ждем новых откровений.
Ждем новых откровений.
Крестная фея я тут текстик поправил, ибо в жру писал в спешке, а перед выкладыванием на лепру таки привел чуть в порядок. Хотя все равно баги остались....
А вот лежал я как–то в дурке. Ну то есть даже не в простой дурке, а в элитнейшей, блядь, клинической больнице имени Алексеева, которая бывшая легендарная П. П. Кащенко. Да, в Дефолт Сити.
Попал я туда так: будучи молодым долбоебом, я решил, что жить далее незачем и гуманным способом самоубийства, выбрал себе отравление всякой разной барбитурой. Спиздил частично из аптечки своего другана всяких забавных штук, типа феназемпама и прочих реланиумов (у него дядя на гуталиновой фабрике, нувыпонеле), сожрал 225, в общей сложности, разнонаправленных и, зачастую, прямопротивоположных по действию колес и решил уже было откинуться, но утром, когда я уже спал практичсески в коме, ко мне приперся мой другой друган, которому приспичило стрельнуть, блять, в десять, блять, утра сигаретку. Вот есть же люди которым не впадлу через весь район в воскресенье переть хуй знает куда, чтоб сигаретку стрельнуть…
В общем, он меня и нашел в бессознанке. Потом неделя в реанимации, четыре дня в коме, адов бред и вязки на руки–наноги. Склиф, отделение с суицидниками и передозчиками, где какой–то чувак–химик собирал баяны из мусорок, собирал всевозможные колеса со всего отделения в обмен на обещание втреснуть вечером, а после, вечером, в сортире толпа суровых убеанистых чуваков вытащенны
ми из мусорки баянами кололись его адовыми коктейлями, которые он варганил на коленке с помощью ложки и пары бинтов на погреть. Как он пояснил — имея в наличии хотя бы анальгин, уже можно начинать ченить делать. Я не проверял, но все отделение вечером было наглухо упоротым, так что дело свое он видно знал.
Комне приезжали пару раз друзья, Но это так смутно помню, я там как зомби ходил. Хотя при этом читал что–то, но убей даже не помню что. Реально зомби, да еще нога наполовину отнялась — то ли в результате лекарственного отравления, то ли четверо суток без движения дали себя знать, то ли санитары меня где–то по пути об угол ебнули, то ли друзья–товарищи оперативно созванные меня отравленного тащить вниз по лестнице (лифт не работал — тащили на одеяле) где–то приложили. В общем еще три месяца ходил хромал.
А как только начал приходить в себя — мне говорят вдруг, что мол переводят меня куда–то и надо вещи собрать.
— А мы вас переводим…
— Э… Куда?
— В стационар, Клиническая больница номер один.
— Элитная типа, раз первый номер?
— Да пи… *поперхнувшись* хорошая больница, сам увидишь. Сурприз будет.
Вот тут я заподозрил неладное. И дюжий санитар мне уже в пазике поведал, что да, это ж психиатричка, бля, Кащенко. Чо не знал чоли? Бугага…
И тут я понял, мне — пиздец. И все сразу книжки вспомнились типа Оводов, Монтекристо, все боевики, где кто–то в тюрьме сидел, все такие адовы произведения, типа "Заводного Апельсина"или там, "Палаты номер шесть"или того же "Полета над гнездом кукушки".
И стало реально страшно…
Но все еще только начиналось. Для начала меня и еще трех каких–то товарищей с затравленными взглядами долго возили по территории на зеленом военном газике. Территория там огромная — целый парк большой прилагается. Через четыре поворота я уже перестал ориентироваться где что и стал тупо ждать куда же меня привезут. Водилы у них то ли изначально любят играть в Сусанина, то ли специально такие хитрые круги наворачивают по территории, что сориентироваться где ты относительно входа — ну совершенно нереально. Через десяток крутых поворотов я перестал подумывать о побеге и уныло предался созерцанию.
Привезли меня еще троих в приемный покой — такой небольшой домик, где–то примерно в центре. Там две немолодые и не сильно красивые тетки аккуратно переписали и унесли куда–то все мои вещи, а меня раздели и весьма прохладным душем помыли.
Причем что душ, что процесс помывания… Вы Рэмбо смотрели? Так вот все то же самое, тока вместо Рэмбо худенькийна тот момент я, сильно посиневший от холода и сильно перенервничавший.
После чего со мной проделали обязательную ко всем поступающим больным процедурку взятия мазка из жопы, которую местное население вежливо величает "поцелуй тещи", выдали какую–то безразмерную выцветшую от бесконечных стирок пижаму и отвезли в отделение. Пижама слава богу, оказалась коротка. Это не самый плохой вариант — куда хуже, когда ты об нее спотыкаешься. Пижам нормального размера — как и формы в армии — не существует.
В отделение меня запустили через три закрывающиеся на ручки–четырехгранки двери и, наконец, оставили в центре длинного корридора с палатами, где собственно, вместе с документами и сдали медсестре. Внутри оказалось тепло, несколько вонюче и как–то неожиданно очень захотелось домой, ибо стало понятно, что вкусно кушать тут врядли дадут (судя по запахам), да и вообще вокруг меня собственно дурка. Почувствуй себя Кеном Кизи. Запашец надо сказать там стоял дай боже.
Представьте себе запах советской столовой, лучше всего захолустной школьной. Помножте его на запах мужского привокзального сортира. И добавьте тонкий оттенок застарелого говна. Получите похожую обонятельную картину. Теперь еще добавьте хлорки и будет один в один. Что удивительно — через два дня никакого запаха уже практически не замечаешь.
Естественно я смотрел Полет над гнездом кукушки и в первые два дня сделал несколько неутешительных для себя выводов:
В отличие от американской дурки — в нашей
— не играла приятная музыка
— не было стакана со злой медсестрой, медсестры свободно шарились по корридору, когда не пили чай в комнате или не бухали по ночами в телевизионной. На глаза им лучше не попадаться лишний раз — можно огрести какуюнить несложную, но работу или же нагоняй за то, что например, не спишь или наоборот, что спишь… Хуй их разберет — они всегда недовольны.
— все ходили в разномастных, но примерно одинаковой застирраности и потрепанности пижамах. Как и у меня — нормального размера не было ни у кого.
— Отделение было в несколько раз больше, чем в кино и в палатах нету дверей.
— Воняло
— Никаких карт.
Отделение представляло собой в основном длинный корридор с палатами, столовой, где–то посередине и телевизионной комнатой, она же красный уголок и все что можно… В палатах (коих было шесть — четыре обычных, одна надзорная и одна образцово–показательная) лежали соответственно люди, в столовой временами кормили, а в телевизионной комнате (она же красный уголок!) стоял собственно телевизор, который я ни разу не помню, чтоб включали для людей днем. Его обычно смотрели медсестры ночью, преимущественно что–то музыкальное, по–моему уже тогда музтв было. Хотя могу ошибаться — это был год 97.
Дя того что бы смотреть на нем музтв — необходимо было каждый раз хитро шаманить с проводами, с чем отлично справлялись два "косильщика" — рослые парни, попавшие в отделение для освидетельствования, ибо один порезал себе вены, а другой кого–то уебал табуреткой чуть ли не насмерть. Теперь им предстояло доказать, что они ебанутые, иначе бы их ждали серьезные неприятности.
С девяти, примерно, утра до девяти вечера — они довольно натурально изображали аутичных печальных мудаков (пока врачи на месте) а после этого превращались в обычных распиздяев и флиртовали с ночной сменой медсестер. Одному как–то прислали из дома пятилитровую канистру спирта и неделю в телевизионной ночью проходили довольно забавные пьяные оргии. Правда всех хватало только понаобжиматься, дальше то ли спирт мешал, то ли суровая внешность медсестер, красавиц среди которых не было, то ли общая атмосфера музтв в дурке не способствовала.
Через минуту после моего прибытия, оба косильщика, не взирая на то, что им пришлось ненадолго выйти из образа, подсели ко мне и начали лихо выпытывать кто я, зачем я тут и чо со мной, кусаюсь или нет и все такое. Поговорив со мной минут двадцать, они потеряли интерес, ибо я в основном уныло и односложно тогда мог отвечать, и отстали от меня окончательно. Собственно их интересовали три вещи — будут ли у меня сигареты, могу ли я ими делиться и умею ли я что–то делать. Ну как в армии и в зоне — ценится тот, кто что–то умеет — истории там рассказывать, рисовать, в общем сделать что–то из ничего.
Надо сказать пару слов о себе на тот момент. Выглядел я как малолетний задрот, с длинным и не мытым уже недели полторы хайром, ходил в основном, довольно понурый и разговаривал дмало — как–то весь в себе зажался. Первую неделю после реанимации я вообще плохо помню — я в основном лежал и смотрел в потолок. Время от времени еще ходил курить и даже разговаривал там с кем–то… Но как–то на автомате больше. Как–то все было неинтересно, а в башку как будто ваты напихали — такое было примерно ощущение. А тут — быстренько начал приходить в себя — ибо "БЛЯТЬ Я В ДУРКЕ! ААА!!" — настигла запоздалая паника. Ну то есть Склиф как–то более менее мной еще был ожидаем, а вот к психиатричке я был явно морально не готов.
На удивление оказалось все не так страшно — ну воняет слегка, ну так это у нас везде, где что–то общественное — будь то детский садик или там туалет. Ну ебанутые кругом — так я таких и на улице повстречать вполне могу. Ну выйти нельзя и все двери, ведущие к выходу, — на замках. Так чо ж ты хотел, дурка все таки…
В общем решил я социализироваться.
Для начала я решил узнать чо за контингент в отделении.
Ситуация там была примерно такая:
Процентов тридцать составляли пациенты алконавты. Все они попали сюда разными способами (двое–трое даже добровольно сами пришли) но с одним диагнозом "алкогольный психоз", он же в принципе белочка. Кто там только каких забавностей не натворил.
Один товарищ работал в охранной фирме и сильно заливал за воротник. А потом попал в больницу со сломанной ногой, но уже привык каждый день бухать с друганами и быстро заскучал. Буквально на второй день. Раздобыл где–то в больнице спиртаи зажрал его какими–то колесами. После чего его ловили с милицией, ибо он где–то в районе Коломенского бегал голый по улице и все обещал набить кому–то ебальник… Второй выжрав около двух литров паленой водяры угнал зачем–то машину своего соседа и со скоростью три километра в час аккуратно ехал на ней, распевая песню по какому–то парку, где его и собрались повязать менты. Но не тут–то было. Увидев сотрудников, товарищ резко взбодрился и выскочив из машины, бодро улепетывал от них дворами. И наверное скрылся бы, еслиб не пытался зачем–то при этом комментировать события в лучших традициях "голоса за кадром". Особенно, говорил, удавались моменты когда его уже вроде как потеряли, но тут–то он и
начинал радостно себя хвалить откуда–то из–за помойки, как он ловко ушел от преследования. Сам он этого почти ничего не помнил, но рассказывал подробности с гордостью, показывая уже поджившие синяки от падения с крыши какого–то гаража.
Таких алкогероев там было человек двадцать.
Еще прослойка была — деды. Это такие сбрендившие на почве алкоголя, возраста, вредной работы и общей маразматичности нашей страны, но при этом весьма крепкие деды лет под 60–70. Как правило, они, в основном, бойко обсуждали политику товарища Сталина и где кто сидел, ибо сидели среди них практически все. Дурка казалась им почти раем, ибо тут у них был свет, тепло, еда, компания и возможность чифирить по ночам, при этом платить и работать было не надо.
Тем не менее деды были буйны, шумны и скандальны — они крайне любили спорить с персоналом по совершенно любому произвольному поводу, несмотря на тонны барбитуры, которой их поили, и их переодически отжимали в перевязочную и там уебашивали аменазином, чтобы были поспокойней. А так же каждый вечер поили и кормили таблетками. Барбитуру я у дедов выменивал на чай, ибо я почти не мог спать без снотворного, а деды не могли жить без чифира. У главного из дедов — сурового старикана Василича (Я бля Василич, трудовой человек, а вы все тут говно! ©) я каждый вечер подрезал таблетку Азелиптина, которую мастерски не глотал, несмотря на проверки, а потом вытаскивал изо рта, слегка подплывшую, но годную к употрблению. Сейчас вот вспоминать как–то даже противно, а тогда было похуй — только бы отключиться.
Азелиптин — ебическое средство. Если вы знаете человека, который может сожрать половинку хотя бы такой таблетки, а через полчаса не спать как сурок — знайте, это терминатор или агент клингонов или же у него таки отсутствует как класс, нервная система.
Еще две формации составляли ебанутые и овощи. Ну с овощами все понятно — это такие пациенты, которые сюда не своим ходом пришли и вообще ходить могут с трудом, в основном занятые тем, что срутся и ссутся под себя и издают малочленораздельные звуки.
Таким, например, был некий Паша ЗасЁр — мужичок лет шестидесяти, в больших очках в роговой оправе, всегда треснутых на оба глаза, удивительно похожий на Вуди Аллена. Его кровать стояла в корридоре (ибо жить в радиусе десяти метров от нее мог человек только с полностью атрофированным нюхом) и целыми днями занимался двумя вещами — старательно срался в эту самую кровать или чуть приходил в себя и начинал издавать жалобные звуки, заискивающе поглядывая на проходящих мимо и изредка начинал канючить сигарету. Сигарет ему обычно не давали, а все больше давали пинка и шли дальше. В целом — это было наверное самое жалкое и несчастное существо, которое я когда–либо видел. Но, думаю, что к его счастью он даже особо и не отдуплял где он и кто он и поэтому сильно не переживал. Каждый день у него проходил примерно одинаково, за исключением уж совсем обильных засеров, а сигареты ему из жалости иногда таки давали и он долго недоуменно вертел их в руках, вдруг обнаружив, что не знает что с ними делать.
Таких овощей в отделении было несколько, но остальные были более тихими и все больше с капельницами, лежали задумчиво глядя в потолок и общественный порядок не возмущали. Раз в день их ворочали медсестры и прикладывали им к пролежням какие–то компрессы, а на исколотые жопы лепили специальный воск, чтоб синяки рассасывалис. Мне такой тоже прикладывали — надо сказать что когда он еще горячий — полное ощущение адской сковородки. Зато потом исколотая и превратившаяся в один большой синяк жопа наконец перестает болеть.
Ну а ебанутые, к которым поначалу принадлежал и я, это — основной контингент Кащенки. Самые разнообразные люди, вполне себе вменяемые, у которых вдруг что–то ррраз! — щелкнуло в голове и они неожиданно начали творить хуйню.
Рядом со мной на соседней кровати лежал суровый небритый художник Рома. Он рисовал вполне годные картины, тусил на арбате, рисуя туристов и сравнительно неплохо держался на плаву. Потом его начали мучать депрессии, а врач прописала ему какие–то таблетки. Если не ошибаюсь, там присутствовал и галаперидол. Художником он был концептуальным, решать проблемы любил на раз и поэтому таблетки Рома сожрал все сразу, пять пачек, после чего аккуратно разделся (у них чота у всех мания какая–то — раздеваться) и, посмотрев телевизор, замотался в материн шерстяной платок и выбежав из подъезда начал нападать на старушек, традиционно у этого самого подъезда на лавочках сидящих. При этом он нес какую–то околесицу и плевался в приехавший милицейский патруль. Неделю он провалялся на вязках в другом отделении, а потом неожиданно пришел в себя и оказался моим соседом по отделению. Как он сам обьяснял — по телевизору неожиданно сказали, что президент Ельцин выпустил указ, что ему, художнику Роме, надо срочно отрезать хуй. А бабушки у подъезда всячески пытались указ этот выполнить, когда замаскировавшийся под Адама Рома пытался бежать из города…
Другой чувак — дядя Миша, кругленький усатый чувак с бездонными голубыми глазами проженного алкоголика (как он сам обьяснил — пить бросил, а глаза остались) работал в мастерской при каком–то заводе. Мастер — золотые руки. А потом вдруг неожиданно начал везде ловить пауков. Здоровых таких мохнатых пауков. Они лезли на него из всех темных щелей, из под стола, из углов, из шкафа и хотели его сожрать. В дурку его отвезли после того, как он разгромив свою мастерскую, отбиваясь от назойливых тварей, бежал с молотком в руке в сторону проходной с криками "убью нахуй!". В больнице его чем–то подкололи и через четыре дня вязок он осознал всю глубину своего падения и ходил и очень удивлялся с чего вдруг у него такие глюки приключились, ибо пить он бросил по его словам шесть лет уже как. Во всем же остальном оказался крайне умный и вполне позитивный мужичок.
Таких историй — полное отделение. Шесть палат по 8–10 человек в каждой. Ну кроме разве что овощей.
А вот лежал я как–то в дурке. Ну то есть даже не в простой дурке, а в элитнейшей, блядь, клинической больнице имени Алексеева, которая бывшая легендарная П. П. Кащенко. Да, в Дефолт Сити.
Попал я туда так: будучи молодым долбоебом, я решил, что жить далее незачем и гуманным способом самоубийства, выбрал себе отравление всякой разной барбитурой. Спиздил частично из аптечки своего другана всяких забавных штук, типа феназемпама и прочих реланиумов (у него дядя на гуталиновой фабрике, нувыпонеле), сожрал 225, в общей сложности, разнонаправленных и, зачастую, прямопротивоположных по действию колес и решил уже было откинуться, но утром, когда я уже спал практичсески в коме, ко мне приперся мой другой друган, которому приспичило стрельнуть, блять, в десять, блять, утра сигаретку. Вот есть же люди которым не впадлу через весь район в воскресенье переть хуй знает куда, чтоб сигаретку стрельнуть…
В общем, он меня и нашел в бессознанке. Потом неделя в реанимации, четыре дня в коме, адов бред и вязки на руки–наноги. Склиф, отделение с суицидниками и передозчиками, где какой–то чувак–химик собирал баяны из мусорок, собирал всевозможные колеса со всего отделения в обмен на обещание втреснуть вечером, а после, вечером, в сортире толпа суровых убеанистых чуваков вытащенны
ми из мусорки баянами кололись его адовыми коктейлями, которые он варганил на коленке с помощью ложки и пары бинтов на погреть. Как он пояснил — имея в наличии хотя бы анальгин, уже можно начинать ченить делать. Я не проверял, но все отделение вечером было наглухо упоротым, так что дело свое он видно знал.
Комне приезжали пару раз друзья, Но это так смутно помню, я там как зомби ходил. Хотя при этом читал что–то, но убей даже не помню что. Реально зомби, да еще нога наполовину отнялась — то ли в результате лекарственного отравления, то ли четверо суток без движения дали себя знать, то ли санитары меня где–то по пути об угол ебнули, то ли друзья–товарищи оперативно созванные меня отравленного тащить вниз по лестнице (лифт не работал — тащили на одеяле) где–то приложили. В общем еще три месяца ходил хромал.
А как только начал приходить в себя — мне говорят вдруг, что мол переводят меня куда–то и надо вещи собрать.
— А мы вас переводим…
— Э… Куда?
— В стационар, Клиническая больница номер один.
— Элитная типа, раз первый номер?
— Да пи… *поперхнувшись* хорошая больница, сам увидишь. Сурприз будет.
Вот тут я заподозрил неладное. И дюжий санитар мне уже в пазике поведал, что да, это ж психиатричка, бля, Кащенко. Чо не знал чоли? Бугага…
И тут я понял, мне — пиздец. И все сразу книжки вспомнились типа Оводов, Монтекристо, все боевики, где кто–то в тюрьме сидел, все такие адовы произведения, типа "Заводного Апельсина"или там, "Палаты номер шесть"или того же "Полета над гнездом кукушки".
И стало реально страшно…
Но все еще только начиналось. Для начала меня и еще трех каких–то товарищей с затравленными взглядами долго возили по территории на зеленом военном газике. Территория там огромная — целый парк большой прилагается. Через четыре поворота я уже перестал ориентироваться где что и стал тупо ждать куда же меня привезут. Водилы у них то ли изначально любят играть в Сусанина, то ли специально такие хитрые круги наворачивают по территории, что сориентироваться где ты относительно входа — ну совершенно нереально. Через десяток крутых поворотов я перестал подумывать о побеге и уныло предался созерцанию.
Привезли меня еще троих в приемный покой — такой небольшой домик, где–то примерно в центре. Там две немолодые и не сильно красивые тетки аккуратно переписали и унесли куда–то все мои вещи, а меня раздели и весьма прохладным душем помыли.
Причем что душ, что процесс помывания… Вы Рэмбо смотрели? Так вот все то же самое, тока вместо Рэмбо худенькийна тот момент я, сильно посиневший от холода и сильно перенервничавший.
После чего со мной проделали обязательную ко всем поступающим больным процедурку взятия мазка из жопы, которую местное население вежливо величает "поцелуй тещи", выдали какую–то безразмерную выцветшую от бесконечных стирок пижаму и отвезли в отделение. Пижама слава богу, оказалась коротка. Это не самый плохой вариант — куда хуже, когда ты об нее спотыкаешься. Пижам нормального размера — как и формы в армии — не существует.
В отделение меня запустили через три закрывающиеся на ручки–четырехгранки двери и, наконец, оставили в центре длинного корридора с палатами, где собственно, вместе с документами и сдали медсестре. Внутри оказалось тепло, несколько вонюче и как–то неожиданно очень захотелось домой, ибо стало понятно, что вкусно кушать тут врядли дадут (судя по запахам), да и вообще вокруг меня собственно дурка. Почувствуй себя Кеном Кизи. Запашец надо сказать там стоял дай боже.
Представьте себе запах советской столовой, лучше всего захолустной школьной. Помножте его на запах мужского привокзального сортира. И добавьте тонкий оттенок застарелого говна. Получите похожую обонятельную картину. Теперь еще добавьте хлорки и будет один в один. Что удивительно — через два дня никакого запаха уже практически не замечаешь.
Естественно я смотрел Полет над гнездом кукушки и в первые два дня сделал несколько неутешительных для себя выводов:
В отличие от американской дурки — в нашей
— не играла приятная музыка
— не было стакана со злой медсестрой, медсестры свободно шарились по корридору, когда не пили чай в комнате или не бухали по ночами в телевизионной. На глаза им лучше не попадаться лишний раз — можно огрести какуюнить несложную, но работу или же нагоняй за то, что например, не спишь или наоборот, что спишь… Хуй их разберет — они всегда недовольны.
— все ходили в разномастных, но примерно одинаковой застирраности и потрепанности пижамах. Как и у меня — нормального размера не было ни у кого.
— Отделение было в несколько раз больше, чем в кино и в палатах нету дверей.
— Воняло
— Никаких карт.
Отделение представляло собой в основном длинный корридор с палатами, столовой, где–то посередине и телевизионной комнатой, она же красный уголок и все что можно… В палатах (коих было шесть — четыре обычных, одна надзорная и одна образцово–показательная) лежали соответственно люди, в столовой временами кормили, а в телевизионной комнате (она же красный уголок!) стоял собственно телевизор, который я ни разу не помню, чтоб включали для людей днем. Его обычно смотрели медсестры ночью, преимущественно что–то музыкальное, по–моему уже тогда музтв было. Хотя могу ошибаться — это был год 97.
Дя того что бы смотреть на нем музтв — необходимо было каждый раз хитро шаманить с проводами, с чем отлично справлялись два "косильщика" — рослые парни, попавшие в отделение для освидетельствования, ибо один порезал себе вены, а другой кого–то уебал табуреткой чуть ли не насмерть. Теперь им предстояло доказать, что они ебанутые, иначе бы их ждали серьезные неприятности.
С девяти, примерно, утра до девяти вечера — они довольно натурально изображали аутичных печальных мудаков (пока врачи на месте) а после этого превращались в обычных распиздяев и флиртовали с ночной сменой медсестер. Одному как–то прислали из дома пятилитровую канистру спирта и неделю в телевизионной ночью проходили довольно забавные пьяные оргии. Правда всех хватало только понаобжиматься, дальше то ли спирт мешал, то ли суровая внешность медсестер, красавиц среди которых не было, то ли общая атмосфера музтв в дурке не способствовала.
Через минуту после моего прибытия, оба косильщика, не взирая на то, что им пришлось ненадолго выйти из образа, подсели ко мне и начали лихо выпытывать кто я, зачем я тут и чо со мной, кусаюсь или нет и все такое. Поговорив со мной минут двадцать, они потеряли интерес, ибо я в основном уныло и односложно тогда мог отвечать, и отстали от меня окончательно. Собственно их интересовали три вещи — будут ли у меня сигареты, могу ли я ими делиться и умею ли я что–то делать. Ну как в армии и в зоне — ценится тот, кто что–то умеет — истории там рассказывать, рисовать, в общем сделать что–то из ничего.
Надо сказать пару слов о себе на тот момент. Выглядел я как малолетний задрот, с длинным и не мытым уже недели полторы хайром, ходил в основном, довольно понурый и разговаривал дмало — как–то весь в себе зажался. Первую неделю после реанимации я вообще плохо помню — я в основном лежал и смотрел в потолок. Время от времени еще ходил курить и даже разговаривал там с кем–то… Но как–то на автомате больше. Как–то все было неинтересно, а в башку как будто ваты напихали — такое было примерно ощущение. А тут — быстренько начал приходить в себя — ибо "БЛЯТЬ Я В ДУРКЕ! ААА!!" — настигла запоздалая паника. Ну то есть Склиф как–то более менее мной еще был ожидаем, а вот к психиатричке я был явно морально не готов.
На удивление оказалось все не так страшно — ну воняет слегка, ну так это у нас везде, где что–то общественное — будь то детский садик или там туалет. Ну ебанутые кругом — так я таких и на улице повстречать вполне могу. Ну выйти нельзя и все двери, ведущие к выходу, — на замках. Так чо ж ты хотел, дурка все таки…
В общем решил я социализироваться.
Для начала я решил узнать чо за контингент в отделении.
Ситуация там была примерно такая:
Процентов тридцать составляли пациенты алконавты. Все они попали сюда разными способами (двое–трое даже добровольно сами пришли) но с одним диагнозом "алкогольный психоз", он же в принципе белочка. Кто там только каких забавностей не натворил.
Один товарищ работал в охранной фирме и сильно заливал за воротник. А потом попал в больницу со сломанной ногой, но уже привык каждый день бухать с друганами и быстро заскучал. Буквально на второй день. Раздобыл где–то в больнице спиртаи зажрал его какими–то колесами. После чего его ловили с милицией, ибо он где–то в районе Коломенского бегал голый по улице и все обещал набить кому–то ебальник… Второй выжрав около двух литров паленой водяры угнал зачем–то машину своего соседа и со скоростью три километра в час аккуратно ехал на ней, распевая песню по какому–то парку, где его и собрались повязать менты. Но не тут–то было. Увидев сотрудников, товарищ резко взбодрился и выскочив из машины, бодро улепетывал от них дворами. И наверное скрылся бы, еслиб не пытался зачем–то при этом комментировать события в лучших традициях "голоса за кадром". Особенно, говорил, удавались моменты когда его уже вроде как потеряли, но тут–то он и
начинал радостно себя хвалить откуда–то из–за помойки, как он ловко ушел от преследования. Сам он этого почти ничего не помнил, но рассказывал подробности с гордостью, показывая уже поджившие синяки от падения с крыши какого–то гаража.
Таких алкогероев там было человек двадцать.
Еще прослойка была — деды. Это такие сбрендившие на почве алкоголя, возраста, вредной работы и общей маразматичности нашей страны, но при этом весьма крепкие деды лет под 60–70. Как правило, они, в основном, бойко обсуждали политику товарища Сталина и где кто сидел, ибо сидели среди них практически все. Дурка казалась им почти раем, ибо тут у них был свет, тепло, еда, компания и возможность чифирить по ночам, при этом платить и работать было не надо.
Тем не менее деды были буйны, шумны и скандальны — они крайне любили спорить с персоналом по совершенно любому произвольному поводу, несмотря на тонны барбитуры, которой их поили, и их переодически отжимали в перевязочную и там уебашивали аменазином, чтобы были поспокойней. А так же каждый вечер поили и кормили таблетками. Барбитуру я у дедов выменивал на чай, ибо я почти не мог спать без снотворного, а деды не могли жить без чифира. У главного из дедов — сурового старикана Василича (Я бля Василич, трудовой человек, а вы все тут говно! ©) я каждый вечер подрезал таблетку Азелиптина, которую мастерски не глотал, несмотря на проверки, а потом вытаскивал изо рта, слегка подплывшую, но годную к употрблению. Сейчас вот вспоминать как–то даже противно, а тогда было похуй — только бы отключиться.
Азелиптин — ебическое средство. Если вы знаете человека, который может сожрать половинку хотя бы такой таблетки, а через полчаса не спать как сурок — знайте, это терминатор или агент клингонов или же у него таки отсутствует как класс, нервная система.
Еще две формации составляли ебанутые и овощи. Ну с овощами все понятно — это такие пациенты, которые сюда не своим ходом пришли и вообще ходить могут с трудом, в основном занятые тем, что срутся и ссутся под себя и издают малочленораздельные звуки.
Таким, например, был некий Паша ЗасЁр — мужичок лет шестидесяти, в больших очках в роговой оправе, всегда треснутых на оба глаза, удивительно похожий на Вуди Аллена. Его кровать стояла в корридоре (ибо жить в радиусе десяти метров от нее мог человек только с полностью атрофированным нюхом) и целыми днями занимался двумя вещами — старательно срался в эту самую кровать или чуть приходил в себя и начинал издавать жалобные звуки, заискивающе поглядывая на проходящих мимо и изредка начинал канючить сигарету. Сигарет ему обычно не давали, а все больше давали пинка и шли дальше. В целом — это было наверное самое жалкое и несчастное существо, которое я когда–либо видел. Но, думаю, что к его счастью он даже особо и не отдуплял где он и кто он и поэтому сильно не переживал. Каждый день у него проходил примерно одинаково, за исключением уж совсем обильных засеров, а сигареты ему из жалости иногда таки давали и он долго недоуменно вертел их в руках, вдруг обнаружив, что не знает что с ними делать.
Таких овощей в отделении было несколько, но остальные были более тихими и все больше с капельницами, лежали задумчиво глядя в потолок и общественный порядок не возмущали. Раз в день их ворочали медсестры и прикладывали им к пролежням какие–то компрессы, а на исколотые жопы лепили специальный воск, чтоб синяки рассасывалис. Мне такой тоже прикладывали — надо сказать что когда он еще горячий — полное ощущение адской сковородки. Зато потом исколотая и превратившаяся в один большой синяк жопа наконец перестает болеть.
Ну а ебанутые, к которым поначалу принадлежал и я, это — основной контингент Кащенки. Самые разнообразные люди, вполне себе вменяемые, у которых вдруг что–то ррраз! — щелкнуло в голове и они неожиданно начали творить хуйню.
Рядом со мной на соседней кровати лежал суровый небритый художник Рома. Он рисовал вполне годные картины, тусил на арбате, рисуя туристов и сравнительно неплохо держался на плаву. Потом его начали мучать депрессии, а врач прописала ему какие–то таблетки. Если не ошибаюсь, там присутствовал и галаперидол. Художником он был концептуальным, решать проблемы любил на раз и поэтому таблетки Рома сожрал все сразу, пять пачек, после чего аккуратно разделся (у них чота у всех мания какая–то — раздеваться) и, посмотрев телевизор, замотался в материн шерстяной платок и выбежав из подъезда начал нападать на старушек, традиционно у этого самого подъезда на лавочках сидящих. При этом он нес какую–то околесицу и плевался в приехавший милицейский патруль. Неделю он провалялся на вязках в другом отделении, а потом неожиданно пришел в себя и оказался моим соседом по отделению. Как он сам обьяснял — по телевизору неожиданно сказали, что президент Ельцин выпустил указ, что ему, художнику Роме, надо срочно отрезать хуй. А бабушки у подъезда всячески пытались указ этот выполнить, когда замаскировавшийся под Адама Рома пытался бежать из города…
Другой чувак — дядя Миша, кругленький усатый чувак с бездонными голубыми глазами проженного алкоголика (как он сам обьяснил — пить бросил, а глаза остались) работал в мастерской при каком–то заводе. Мастер — золотые руки. А потом вдруг неожиданно начал везде ловить пауков. Здоровых таких мохнатых пауков. Они лезли на него из всех темных щелей, из под стола, из углов, из шкафа и хотели его сожрать. В дурку его отвезли после того, как он разгромив свою мастерскую, отбиваясь от назойливых тварей, бежал с молотком в руке в сторону проходной с криками "убью нахуй!". В больнице его чем–то подкололи и через четыре дня вязок он осознал всю глубину своего падения и ходил и очень удивлялся с чего вдруг у него такие глюки приключились, ибо пить он бросил по его словам шесть лет уже как. Во всем же остальном оказался крайне умный и вполне позитивный мужичок.
Таких историй — полное отделение. Шесть палат по 8–10 человек в каждой. Ну кроме разве что овощей.
В первые три дня я еще не привык и не вкурил местные порядки, поэтому получил заряд ненависти со стороны персонала. А именно я отказался колоть мне очередную какую–то бесполезную дрянь, за что меня сначала серьезно предупредили, а потом тупо заломали и въебашили таки аменазин. Несколько раз подряд в течение дня.
Повтыкав в это унылое овощное состояние, я убедился, что спорить в таких делах лучше не стоит и в следущий раз мне въебашили три призовых укола витаминок. Уколы были болезненные, но куда лучше, чем аменазин. Так я усвоил, что в тюрьме, армии и дурке с персоналом пререкаться не стоит — вариант заранее проигрышный.
Кстати про уколы. Я с детства чертовски боялся всего, что связано с металлическими инструментам и всякими там иглами. После кащенки вся эта боязнь кажется детской нелепостью. Смотрите сами — утром у меня брали кровь из пальца. Днем мне делали два укола в жопу. Вечером мне делали укол в руку и брали кровь из вены. На третий день все эти процедуры уже вместо страха вызывают скорее сонливость. После больницы я еще три месяца ходил исключительно с длинным рукавом, потому что руки на местах сгибов, представляли из себя синежелтые проколотые синяки. Сгибать нормально руки без боли я смог только через полгода.
Жизнь в отделении довольно скучна. В принципе, наверное, неплохо быть философом — там есть куча времени, но совершенно не на что его тратить. Любая книга прочитывается за три часа, телефоны тогда еще были атрибутом богатых людей, да и не дают их туда с собой, насколько я знаю, плеер мне не дали туда с собой, лаконично прокомментировав "или спиздят или сломаешь", ноутов не было вообще (да и кто б его туда дал протащить) и чтобы мне разрешили держать ручку и бумагу — пришлось долго скандалить.
В результате — прочитав все что можно по два раза (книги мне привозили раз в два дня), я отправлялся гулять по корридору. Нагуляв десять тысяч шагов я шел курить. После чего снова шел гулять по корридору. И так целый день. Время от времени меня прорывало на порисовать или пописать адово безграмотные тексты для своей на тот момент говнорок–группы, что казалось мне дико романтичным, учитывая мое местонахождение. Тексты были пафосные и имели всякие забавные традиционные названия типа "Желтый туман" (посвящалось амитриптилину) и прочие "Застенки сознания", где естественно порицалась дурка и славился сотона:) Но все это было как–то скучно…
Как во сне вот бывает если ешь что–то. Вроде ешь, вкус ощущаешь, а на самом деле как–то понимаешь что это сон и это все портит. Вот и тут — вроде жив–здоров, руки–ноги целы, но при этом все какое–то ненастоящее.
И еда еще конечно местная сильно не вдохновляла.
Вообще говоря кормили нас не так уж и плохо, по общебольничным меркам нашей страны. Мало только. Но меня еще подкармливала переодически маман, приезжающая через день. Она же привозила мне сигареты, которые у меня тут же отбирали медсестры и выдавали по две пачки в день максимум. Учитывая то, что кроме как ходить по корридору и курить — делать в общем–то нечего — сигареты кончались моментально. Плюс еще ворошиловские стрелки в отделении не переводились, поэтому наверное половина сигарет таки расстреливалась.
В отделении была душевая. Это была не просто комната, а практически Волшебная шкатулка, ибо все отделение обычно мылось раз в неделю, а порой и в две. Это была отдельная комната, вся отделанная холодным желтым кафелем, в центре которой одиноко стояла ванная с душевым шлангом и несколько скамеек у стен. Чтобы попасть туда — надо было ждать субботы — банного дня или же долго упрашивать персонал тебя туда пустить. Чуть позже я нашел еще один чит — при желании все эти двери на ручках открываются зубной щеткой, если уметь правильно прикладывать усилия. Поэтому через неделю я открыл для себя возможность ночью пробираться в эту самую ванную и там валяться в горячей ванной с сигареткой. Правда на четвертый раз меня спалили и ванную стали запирать на ключ. Но мне кажется что если б не эта ванная горячая — я б может навсегда овощем остался. А так я как–то в ней полежал и стал в себя приходить.
Докторша с совершенно непроизносимым славянским отчеством наблюдала меня в течение полутора месяцев. Я заполнял ей анкеты, проходил какие–то тесты–комиксы, где в пустые баблы надо вписать фразу, подходящую по ситуации. А ситуация например — разбитая ваза, ее хозяйка и разбивший ее мужик. Я охамел и на третьей картинке начала писать витиеватые матюки. За что был резко одернут и призван к порядку. После чего назаполнял все односложными предложениями в духе "Йоба!" и от меня с тестами отстали. Докторша написала мне длиннющую телегу в личное дело и поставила на учет в диспансер. В результате чего в армию мне стало не надо. Что кстати, я считаю до сих пор единственным плюсом моего пребывания там.
Самый частый вопрос, слышимый мной в кащенке, был от докторов. "А зачем ты собственно травиться пытался?" — вопрошал меня седовласый профессор, румяный пухляк–доктор или же симпатичная молодая докторша с непроизносимым славянским именем.
Я сначала еще пытался формулировать общие тенденции бессмысленности жизни и все такое, подростковое. А потом плюнул и стал всем говорить что посрался с девкой, тем более, что они все заранее ждали этот вариант и очень радовались тому, что вроде как угадали, а я не спешил разочаровывать.:)
Пару раз меня водили на хитрые процедуры с подключением к башке электродов — до сих пор не знаю что это было. Есть мнение, что энцифалограмма. Но я на тот момент как раз был уебашен аменазином и поэтому помню плохо. Хоят помню ощущение отдаленного ужаса, ибо я опять таки вспомнил "Полет над гнездом кукушки" и уже был морально к тому, что сейчас меня начнут уебашивать электрошоком и даже было приготовился кусаться, но увидел самописцы и успокоился.
Попал я в больницу в сентябре, осенью. Вышел уже глубокой осенью — лежал первый снег. На улице за полтора месяца я был два раза — когда водили на процедуры и когда приезжал мой друган С., взявший меня под залог своего паспорта
прогуляться. На улице меня ждал суприз — приехала еще и моя подруга Рита, к которой я тогда крайне тяготел, ибо у нее был томный взгляд и пятый размер сисек. Рита охуевше озиралась и видно было, что ей в этом прекрасном месте как–то не по себе. Она потом решилась даже в отделение зайти когда меня уже провожали, но пару раз вдохнув воздух убежала на улицу. На удивление, кстати, стремительно, по лестнице, минуя даже лифт.
Вечером, я, выменяв у дедов азелиптин, жрал его и шел смотреть телевизор с медсестрами и дембелями–косарями. Мы жрали разбавленный спирт (я ограничивался полустаканчиком), а минут через пятьнадцать я уже бочком двигался по корридору.
После полстакана (пусть даже разбавленного) спирта и таблетки (пусть даже и слегка обсосанной) азелиптина — человек начинает спать неважно в каком положении. Поэтому когда ты подходишь к своей палате — ты уже наполовину упал, изображая собой вопросительный знак. Дальше остается только упасть и уснуть. У азелиптина кстати есть и большой недостаток — спать после него надо часов 12, иначе ты проснешься жутко не в настроении и сильно не выспамшись. А будили нас зачем–то в шесть утра (всегда кстати поражало — завтрак в восемь, а будят зачем–то на два часа раньше) и поэтому вставал я как полный зомби, способный делать две вещи — курить и вращать полуприкрытыми глазами. Только после завтрака более менее приходил в себя.
Время от времени ходил в гости в палату дедов чифирить. Вообще говоря что мне нравится в нашей стране — так это то, что человек обладающий пачкой сигарет и пачкой чая — всегда найдет себе в любых закрытых заведениях друзей. Я лично пользовался чаем. Деды радовались ему как дети и тут же шли мутить чифирь. Чифирь мутился так — в жестяной кружке над унитазом в туалете, чтоб если что сразу можно было все это скинуть, в случае палева, находилась вода плюс разбадяженная в ней пачка чая. Днем деды старательно собирали у всех юзанные бинты (их было много — ибо попавшие при драматических обстоятельствах дуркоюзеры часто попадали в отделение еще и травмированными), сматывали в плотные цилиндрики и именно на них кипятили эту бурду в кружке. Надо сказать скрученные бинты горят довольно жарко и долго. Чтобы вскипятить кружку такого чифиря — нужно всего лишь пара таких цилиндриков, ежели они в умелых руках.
А потом деды степенно пили этот напиток богов вприкуску с карамелькой, запас которых неустанно пополняла внучка одного из них. Меня с чифиря по первости (я как–то так лихо глотнул) разнесло и я полдня еще ходил блевать в сортире под хохот бывалих чифиристов.
Через полтора месяца, когда мне уже казалось, что я тут останусь навсегда, меня неожиданно выписали. И я понял для чего нужна вообще подобная терапия. После этого отделения — даже обычная серая жизнь за окном — кажется вполне себе интересной и полной ощущений. Я после этого, надо сказать, попал в дурку и еще раз. Ибо счеты с жизнь по–прежнему хотел свести. И снова была кома, клиническая смерть, снова кома, психосоматика в первой городской больнице — практически клон кащенки, но поменьше и больше буйных пациентов.
Но в целом — когда я вышел оттудаЮ мне хватило запала еще на несколько лет. Ибо вокруг была все же какая–то, но жизнь. А не это странное существование, где один день не отличается от другого вообще ничем.
Но это еще далеко не конец истории. Ибо моя малолетняя энергия по–прежнему требовала выхода, а первая серия меня так и не впечатлила.
После первого посещения мной дурки, меня хватило еще на два где–то года вдумчивого ковыряния в жизни. За это время я успел бросить ненавистный колледж, где я уныло учился на экономиста, поступить в колледж художников–аниматоров, который бросил, даже не начав там учиться, потерять девственность при поездке в Питер, найти престижнейшую работу печатника в сиране минитипографии и даже завести себе женщину, с которой пожил даже некоторое время вместе, в результате чего правда разосрался со скандалом и долгими расставаниями.
После чего меня снова нагнал приступ адового уныния и я решил, что все мол, заебало меня все окончательно и надо снова попытаться стать героем окончательно. На этот раз я решил использовать не 225 разнообразных говноколес, а подойти к процессу творчески. А именно, я договорился в своем психдиспансере о выписке мне упомянутого мной уже выше азелиптина, якобы для того чтоб лучше засыпать вечером, купил его в аптеке цельный пузырек на 50 таблеток и приготовился принять ислам.
Учитывая то, что от одной таблетки спишь, как убитый, 12 часов кряду, я решил, что пятьдесят – будет более чем достаточно. Но так, как человек я везучий – все оказалось снова не просто.
Я сожрал таки все эти колеса, приперся домой и аккуратно лег спать. В надежде, что я сейчас усну и не проснусь. Но не тут–то было.
Азелиптин – средство крайне сильное. Но когда тебя ждет перспектива сдохнуть – как–то образуется некоторый нервяк. Ну плюс еще любопытство слегка разбирает – как–то интересно таки, как это я сейчас именно вот умирать буду?
В общем, уснуть я не смог. А дальше – начал действовать адов азелиптин. Представьте себе, что вы лежите в кровати, а комната вокруг вас вертится, превращаясь в адов калейдоскоп, к горлу подкатывает вязкий ком с привкусом таблеток, а глаза не фокусируются на предметах и норовят посмотреть в разные стороны. Плюс ко всему мозг не справляется уже с натиском этой дряни и ты даже пошевелиться особо не можешь. Лежишь себе киселем внутри деревянного тела и булькаешь. В общем полежал я так и неожиданно начал безудержно и полубессознательно блевать прямо на ковер, чудом заставив себя повернуться на кровати.
Естественно, спящий на тот момент со мной в одной комнате батя забеспокоился и стал выяснять что происходит. Это правда было довольно проблематично, ибо говорить я тогда уже не мог сразу по нескольким причинам – меня тошнило и язык превратился в распухшую непослушную массу.
Дальше я не помню, ибо отрубился, а вообще меня снова отвезли в Склиф, где долго промывали, а потом опять положили в, ставшую видимо уже традиционной, кому, в реанимацию. Где я благополучно провалялся четверо суток, причем меня иногда отпускало, я открывал глаза, видел, что лежу под капельницей и тогда меня начинало инфернально плющить.
Плющило меня так – я каким–то макаром выпутывался из вязок, собирался около двух часов силами на рывок, а потом хватал капельницу, выдергивал из нее шланг, выливал содержимое на пол, впихивал шланг обратно и сжимал капельницу, дабы пошел воздушный пузырь и я наконец мог бы спокойно откинуться. Это я высмотрел в кино Твин Пикс, там чувак так вот как раз решил свои проблемы с реальностью.
В моем же мире все оказалось не так радужно, ибо все это, как оказалось – мне снилось, а на самом деле капельница была стеклянная, находлась в метре надо мной, а я был так накрепко привязан, что даже если бы смог собраться с силами – встать все равно не сумел бы. Да и состояние у меня было такое, что хрен бы что получилось – мышцы еще неделю меня не слушались совсем. В результате плющило меня так на одну и ту же тему около трех суток.
Кстати, вот многие видят в клинической смерти всякие туннели, свет и прочую херню. У меня такого не было – было сначала очень плохо, потом темно и хорошо, а потом светло и снова очень плохо.
Поскольку валялся я там, в реанимации, неделю и, всю неделю, был совершенно невменяем – мне поставили катетер. Если кто не знает – это такая трубка, которую тебе всовывают прямо в мужской половой хуй до мочевого пузыря и подрубают к бутылке под кроватью. Пару раз в сутки медсестра или санитарка ходит и выливает эту бутылку. Мне очень повезло, что я был без сознания, когда ее вставляли – потому как если это хоть чуть чуть похоже на то, как ее вынимают – ну его нахуй такие развлечения.
А потом меня на каталке отвезли уже в психосоматику первой городской больницы. На этот раз я уже как–то не сильно волновался на тему «ААА! Куда я попал!», а больше переживал, что второй уже раз получился такой вот эпик фейл и меня снова откачали и теперь снова по новой всю эту хуйню придется проходить.
Психосоматическое отделение первой городской больницы оказалось практически клоном кащенки с минорными отличиями – палат было меньше, а коридор был не коридором, а небольшим холлом.
А так – все, в общем–то, тоже самое, только буйных товарищей на порядок больше.
Сначала рядом со мной оказался очередной усирающийся дедушка. Вообще говоря у него была какая–то родственница – которая приходила пару раз за месяц, что я там провалялся. Но поскольку дедушка был совсем невменяем и большей частью страшно кашлял, лежа на вязках и периодически начиная страшно хрипеть и отдавать концы.
Я естественно пугался, звал медперсонал, но они как–то забивали на дедушку болт, причем одна медсестра мне даже обьяснила причину. Причина оказалась проста донельзя: «Да он блять у меня на руках помрет – а мне потом отвечай за это, ну нахуй, пускай так сдохнет, ему недолго осталось…»
Поэтому поводу выводить дедушку из состояния пиздеца приходилось подручными средствами – мы напару с еще одним чуваком из моей надзорной палаты открывали ему рот, выгребали оттуда мокроту с помощью бинта и такой–то матери и дедушка начинал снова дышать нормально. Правда нещадно усирался, но мыть дедушку у нас сил не было, поэтому мы молча и презрительно дышали дедушкиными миазмами.
На вторую ночь через кровать от дедушки положили какого–то сильно краснорожего буйного мужика на вязках. Мужик был изрядно горласт и постоянно угрожал, что он всех убьет, зарубит, распилит, заставит жрать собственные кишки, если ему немедленно не принесут двестипятьдесят грамм водки, причем непременно холодной и в графине. Орал он это примерно каждые три минуты, особых вариаций не было – текст оставался в течение пяти дней неизменным.Правда иногда он делал перерывы по полчаса, перед которыми слегка утомившись, соглашался уже и на теплую водку и даже не из графина, а из бутылки и из горла и как угодно, но чуть отдышавшись, вспоминал о своей суровости и начинал все по новой.
— Да не ссы, это у него психоз, дня через три пройдет – сказала мне добрая медсестра, когда я поинтересовался, скоро ли это прекратится.
Той же ночью мужик сорвался с вязок и умудрился добраться почти до лифта, выломав не сильно укрепленную, хотя и запертую дверь. Его взгромоздили обратно, вкололи что–то успокоительное и до утра мужик злобно сопел, переодически открывая глаза и дико вращая ими. Но мы смогли поспать.
Пять дней мужик работал в режиме радио нонстоп, а на пятый, ближе к вечеру, утомился и стал тихо стенать и просить водки уже в более вежливой форме. Через неделю он уже превратился в обычного посетителя психосоматики и с вязок его сняли. Он угрюмо шарился по коридору и стрелял сигареты сорванным голосом.
Другой сосед по палате имел глупую привычку постоянно подходить к произвольно выбранному человеку и говорить примерно так, пряча в усах загадочную улыбку:
— А я, между прочим, тебя помню. Да–да, не отпирайся. Ты тоже жил на Петрозаводской улице. Только выглядел по–другому. Да ты не бойся, я ж никому не скажу. Вы же все–е–е–е там жили – я вас каждый день видел. Вон мужика видишь – он на шестом этаже жил, а я на третьем… Да чего ты паришься, я ж никому не скажу…
Говорить на тему того как он жил на своей Петрозаводской улице и как он там всех видел и про то как они их жизнь на этой самой Петрозаводской знает – он мог часами. Если ты пробовал уйти – он догонял и продолжал лопотать про Петрозаводскую, но обиженным уже тоном. Если слать нахуй – он начинал обижаться и говорил, что непременно расскажет всем, что видел меня на этой самой Петрозаводской. В его представлении – побывать там – было страшным преступлением.
Выяснить почему – я не смог, да и не очень хотел. Через неделю меня слава богу из этой палаты перевели, ибо туда привезли героинового торчка с передозом и он так орал на вязках, что даже хмурый мужик показался всего лишь маленьким мальчиком.
А перевели меня в палату с преобладающим количеством алконавтов –путешественников. Мужики там были все серьезные, жизнью битые и попали сюда все в основном из–за излишнего пристрастия к синьке с барбитурой. Пара человек, подобно кащенским героям, бегали голые по улице и боролись с несуществующими врагами – змеями и лично ельциным, еще один чувак приперся на работу с тесаком и пытался убить начальника, правда больше угрожая, нежели действительнокидаясь на него, а еще один чувак, который был чуть старше меня, остоянно в каких–то ебических дозах просил седальгин у своей грустной матери, раз в неделю к нему приходящей с пятью–шестью пачками. Матери он утверждал что от головной боли.
Седальгин, как оказалось, был неиссякаемым источником фана. В нем там содержится и кофеин и фенобарбитал и кодеин сразу, выпарить–отбить это все дело из него – как два пальца обоссать. А поскольку других средств торча в отделении не было – чувак заморачивался целый день выборкой этих прекрасных продуктов посредством выбивания (кто знает что такое мулька – меня поймут, а кто не знает – тому видимо и не сильно интересно) и ходил в сортир ставиться по вене сам и ставил всех желающих, кто мог достать седальгин.
Я признаться из интереса попробовал пару раз втрескаться с ним, но быстро остыл, когда понял, что это всего лишь стимулятор получается, да еще довольно гадостный. А худшее что я могу себе представить – это оказаться со стимулятором в закрытом помещении, где совершенно нефиг делать.
Распорядок дня выглядел у меня в результате так:
6.00 – подъем (вот кто додумался больных людей в шесть утра будить – ему в голову гвоздь надо вбить)
7.00 Толчем седальгин на подоконнике.
8.00 Завтрак
9.00 Толчем седальгин на подоконнике. Желающие идут в сортир – трескаться.
10.00 – 14.00 – курим в сортире, периодически рассказывая истории из жизни и интересуясь у вновьприбывших, кто как сюда попал.
14.00 – обед
15.00 Тихий час. В тихий час полагалось пойти и сделать чифиря на бинтах все в том же сортире. Вообще вся интересная жизнь в больнице крутится вокруг сортира – я заметил.
16.00 Чифирь готов, разлит в кружки и употребляется в палате за степенной беседой с карамелькой.
17.00 Полдник
17.30 Толчем седальгин на подоконнике. Желающие идут трескаться.
19.00 Ужин
20.00 – играем в карты, толчем седальгин, курим.
21.00. То же самое, но в темноте.
23.00 Все спят. Даже утресканные. Я перечитываю утренние книжки.
Люто доставил какой–то санитар, который отказался меня пускать ночью в сортир, по причине якобы того, что я там могу с собой что–нибудь сделать. В результате договорились – я сижу сру, а он стоит рядом наблюдает, чтоб я «чегонить такого не удумал». Если чо – пять утра на часах. Чего ему не спалось – не знаю. Но я постарался устроить ему шоу с самыми разнообразными звуками, чтоб ему не западло было просто так на это все действо втыкать. Кажется он на меня слегка даже обиделся.
На третьей неделе один из мужичков, какой–то кстати начальник в ЧОП «РОДОН» на тот момент, выписался, а уже через сутки попал обратно в совершенно невменяемом состоянии, в котором пробыл неделю, на вязках. Оказалось, что он в тот же вечер с друзьями хорошенько принял на грудь водки с пивом, разгулялся, принял еще дома, потом нажрался каких–то колес, которые ему прописали, но традиционно (чо у них за традиция така?) сожрал их все сразу и уже через пару часов снова бегал голый по улице, вознося хулу господу и понося милицию. Около двух часов ночи его подобрали в Коломенском и привезли снова к нам. Когда я выписывался – он уже снова был бодрячком и готовился к очередной выписке. Из разговоров с ним, я выяснил, что он там уже пятый или шестой раз только за этот год. Душа компании, прямо, куда деваться.
Человек–седальгин на третьей неделе тоже нас покинул, а на следущий день передал на нитке через окно чуваку, с которым сдружился, три грамма героина. Небесплатно конечно. Этим героином утрескалось человек пять тут же до полностью
овощного состояния и одного даже снова увезли откачивать в реанимацию. Кстати, это я тогда думал, что это героин. Сам я его видел тока издалека. Ну бурая хуйня и бурая хуйня. На СП не похоже. Приход не стимуляторный, чесались все, как черти. Я при этой вакханалии не присутствовал – потому что как раз вытребовал себе возможность наконец вымыться в местной ванной, которая две недели была для меня закрыта, поэтому утром проснувшись я сам от себя ощущал такое амбре, что даже перед такими же мужиками неудобно было.
Врачи же мне задавали все те же вопросы, что и в кащенке и даже комиксы пришлось рисовать такие же. Но на этот раз доктором оказался мужик.
— Ну чего, еще травиться будем? – спросил он деловито меня на третьем нашем свидании.
— Пока не собираюсь, до сих пор херово – состорожничал я.
— А чего случилось–то? Девка что ли бросила? – поинтересовался эскулап.
На эту тему я уже знал все и даже немножечко больше, поэтому внятно и с артистизмом рассказал ему быстренько домашнюю заготовку «Меня бросила девка, я еблан, решил пойду и сдохну, а теперь раскаиваюсь».
Это успокоило доктора и уже через месяц меня выписали.
На улице оказалось вполне себе теплое лето, правда, уже самый его конец. На работе, в минитипографии, так слава богу, никто ничего и не узнал – я там наплел, что болел аппендицитом.
А я же с тех пор больше не пытался свести счеты с жизнью, оставив это как–то так в сторонке, на потом. Про себя решил, что ежели будет совсем совсем пиздец – то вон лоджия, а живу я на высоком этаже. Лететь слава богу недолго, да и скорее всего, не больно.
Повтыкав в это унылое овощное состояние, я убедился, что спорить в таких делах лучше не стоит и в следущий раз мне въебашили три призовых укола витаминок. Уколы были болезненные, но куда лучше, чем аменазин. Так я усвоил, что в тюрьме, армии и дурке с персоналом пререкаться не стоит — вариант заранее проигрышный.
Кстати про уколы. Я с детства чертовски боялся всего, что связано с металлическими инструментам и всякими там иглами. После кащенки вся эта боязнь кажется детской нелепостью. Смотрите сами — утром у меня брали кровь из пальца. Днем мне делали два укола в жопу. Вечером мне делали укол в руку и брали кровь из вены. На третий день все эти процедуры уже вместо страха вызывают скорее сонливость. После больницы я еще три месяца ходил исключительно с длинным рукавом, потому что руки на местах сгибов, представляли из себя синежелтые проколотые синяки. Сгибать нормально руки без боли я смог только через полгода.
Жизнь в отделении довольно скучна. В принципе, наверное, неплохо быть философом — там есть куча времени, но совершенно не на что его тратить. Любая книга прочитывается за три часа, телефоны тогда еще были атрибутом богатых людей, да и не дают их туда с собой, насколько я знаю, плеер мне не дали туда с собой, лаконично прокомментировав "или спиздят или сломаешь", ноутов не было вообще (да и кто б его туда дал протащить) и чтобы мне разрешили держать ручку и бумагу — пришлось долго скандалить.
В результате — прочитав все что можно по два раза (книги мне привозили раз в два дня), я отправлялся гулять по корридору. Нагуляв десять тысяч шагов я шел курить. После чего снова шел гулять по корридору. И так целый день. Время от времени меня прорывало на порисовать или пописать адово безграмотные тексты для своей на тот момент говнорок–группы, что казалось мне дико романтичным, учитывая мое местонахождение. Тексты были пафосные и имели всякие забавные традиционные названия типа "Желтый туман" (посвящалось амитриптилину) и прочие "Застенки сознания", где естественно порицалась дурка и славился сотона:) Но все это было как–то скучно…
Как во сне вот бывает если ешь что–то. Вроде ешь, вкус ощущаешь, а на самом деле как–то понимаешь что это сон и это все портит. Вот и тут — вроде жив–здоров, руки–ноги целы, но при этом все какое–то ненастоящее.
И еда еще конечно местная сильно не вдохновляла.
Вообще говоря кормили нас не так уж и плохо, по общебольничным меркам нашей страны. Мало только. Но меня еще подкармливала переодически маман, приезжающая через день. Она же привозила мне сигареты, которые у меня тут же отбирали медсестры и выдавали по две пачки в день максимум. Учитывая то, что кроме как ходить по корридору и курить — делать в общем–то нечего — сигареты кончались моментально. Плюс еще ворошиловские стрелки в отделении не переводились, поэтому наверное половина сигарет таки расстреливалась.
В отделении была душевая. Это была не просто комната, а практически Волшебная шкатулка, ибо все отделение обычно мылось раз в неделю, а порой и в две. Это была отдельная комната, вся отделанная холодным желтым кафелем, в центре которой одиноко стояла ванная с душевым шлангом и несколько скамеек у стен. Чтобы попасть туда — надо было ждать субботы — банного дня или же долго упрашивать персонал тебя туда пустить. Чуть позже я нашел еще один чит — при желании все эти двери на ручках открываются зубной щеткой, если уметь правильно прикладывать усилия. Поэтому через неделю я открыл для себя возможность ночью пробираться в эту самую ванную и там валяться в горячей ванной с сигареткой. Правда на четвертый раз меня спалили и ванную стали запирать на ключ. Но мне кажется что если б не эта ванная горячая — я б может навсегда овощем остался. А так я как–то в ней полежал и стал в себя приходить.
Докторша с совершенно непроизносимым славянским отчеством наблюдала меня в течение полутора месяцев. Я заполнял ей анкеты, проходил какие–то тесты–комиксы, где в пустые баблы надо вписать фразу, подходящую по ситуации. А ситуация например — разбитая ваза, ее хозяйка и разбивший ее мужик. Я охамел и на третьей картинке начала писать витиеватые матюки. За что был резко одернут и призван к порядку. После чего назаполнял все односложными предложениями в духе "Йоба!" и от меня с тестами отстали. Докторша написала мне длиннющую телегу в личное дело и поставила на учет в диспансер. В результате чего в армию мне стало не надо. Что кстати, я считаю до сих пор единственным плюсом моего пребывания там.
Самый частый вопрос, слышимый мной в кащенке, был от докторов. "А зачем ты собственно травиться пытался?" — вопрошал меня седовласый профессор, румяный пухляк–доктор или же симпатичная молодая докторша с непроизносимым славянским именем.
Я сначала еще пытался формулировать общие тенденции бессмысленности жизни и все такое, подростковое. А потом плюнул и стал всем говорить что посрался с девкой, тем более, что они все заранее ждали этот вариант и очень радовались тому, что вроде как угадали, а я не спешил разочаровывать.:)
Пару раз меня водили на хитрые процедуры с подключением к башке электродов — до сих пор не знаю что это было. Есть мнение, что энцифалограмма. Но я на тот момент как раз был уебашен аменазином и поэтому помню плохо. Хоят помню ощущение отдаленного ужаса, ибо я опять таки вспомнил "Полет над гнездом кукушки" и уже был морально к тому, что сейчас меня начнут уебашивать электрошоком и даже было приготовился кусаться, но увидел самописцы и успокоился.
Попал я в больницу в сентябре, осенью. Вышел уже глубокой осенью — лежал первый снег. На улице за полтора месяца я был два раза — когда водили на процедуры и когда приезжал мой друган С., взявший меня под залог своего паспорта
прогуляться. На улице меня ждал суприз — приехала еще и моя подруга Рита, к которой я тогда крайне тяготел, ибо у нее был томный взгляд и пятый размер сисек. Рита охуевше озиралась и видно было, что ей в этом прекрасном месте как–то не по себе. Она потом решилась даже в отделение зайти когда меня уже провожали, но пару раз вдохнув воздух убежала на улицу. На удивление, кстати, стремительно, по лестнице, минуя даже лифт.
Вечером, я, выменяв у дедов азелиптин, жрал его и шел смотреть телевизор с медсестрами и дембелями–косарями. Мы жрали разбавленный спирт (я ограничивался полустаканчиком), а минут через пятьнадцать я уже бочком двигался по корридору.
После полстакана (пусть даже разбавленного) спирта и таблетки (пусть даже и слегка обсосанной) азелиптина — человек начинает спать неважно в каком положении. Поэтому когда ты подходишь к своей палате — ты уже наполовину упал, изображая собой вопросительный знак. Дальше остается только упасть и уснуть. У азелиптина кстати есть и большой недостаток — спать после него надо часов 12, иначе ты проснешься жутко не в настроении и сильно не выспамшись. А будили нас зачем–то в шесть утра (всегда кстати поражало — завтрак в восемь, а будят зачем–то на два часа раньше) и поэтому вставал я как полный зомби, способный делать две вещи — курить и вращать полуприкрытыми глазами. Только после завтрака более менее приходил в себя.
Время от времени ходил в гости в палату дедов чифирить. Вообще говоря что мне нравится в нашей стране — так это то, что человек обладающий пачкой сигарет и пачкой чая — всегда найдет себе в любых закрытых заведениях друзей. Я лично пользовался чаем. Деды радовались ему как дети и тут же шли мутить чифирь. Чифирь мутился так — в жестяной кружке над унитазом в туалете, чтоб если что сразу можно было все это скинуть, в случае палева, находилась вода плюс разбадяженная в ней пачка чая. Днем деды старательно собирали у всех юзанные бинты (их было много — ибо попавшие при драматических обстоятельствах дуркоюзеры часто попадали в отделение еще и травмированными), сматывали в плотные цилиндрики и именно на них кипятили эту бурду в кружке. Надо сказать скрученные бинты горят довольно жарко и долго. Чтобы вскипятить кружку такого чифиря — нужно всего лишь пара таких цилиндриков, ежели они в умелых руках.
А потом деды степенно пили этот напиток богов вприкуску с карамелькой, запас которых неустанно пополняла внучка одного из них. Меня с чифиря по первости (я как–то так лихо глотнул) разнесло и я полдня еще ходил блевать в сортире под хохот бывалих чифиристов.
Через полтора месяца, когда мне уже казалось, что я тут останусь навсегда, меня неожиданно выписали. И я понял для чего нужна вообще подобная терапия. После этого отделения — даже обычная серая жизнь за окном — кажется вполне себе интересной и полной ощущений. Я после этого, надо сказать, попал в дурку и еще раз. Ибо счеты с жизнь по–прежнему хотел свести. И снова была кома, клиническая смерть, снова кома, психосоматика в первой городской больнице — практически клон кащенки, но поменьше и больше буйных пациентов.
Но в целом — когда я вышел оттудаЮ мне хватило запала еще на несколько лет. Ибо вокруг была все же какая–то, но жизнь. А не это странное существование, где один день не отличается от другого вообще ничем.
Но это еще далеко не конец истории. Ибо моя малолетняя энергия по–прежнему требовала выхода, а первая серия меня так и не впечатлила.
После первого посещения мной дурки, меня хватило еще на два где–то года вдумчивого ковыряния в жизни. За это время я успел бросить ненавистный колледж, где я уныло учился на экономиста, поступить в колледж художников–аниматоров, который бросил, даже не начав там учиться, потерять девственность при поездке в Питер, найти престижнейшую работу печатника в сиране минитипографии и даже завести себе женщину, с которой пожил даже некоторое время вместе, в результате чего правда разосрался со скандалом и долгими расставаниями.
После чего меня снова нагнал приступ адового уныния и я решил, что все мол, заебало меня все окончательно и надо снова попытаться стать героем окончательно. На этот раз я решил использовать не 225 разнообразных говноколес, а подойти к процессу творчески. А именно, я договорился в своем психдиспансере о выписке мне упомянутого мной уже выше азелиптина, якобы для того чтоб лучше засыпать вечером, купил его в аптеке цельный пузырек на 50 таблеток и приготовился принять ислам.
Учитывая то, что от одной таблетки спишь, как убитый, 12 часов кряду, я решил, что пятьдесят – будет более чем достаточно. Но так, как человек я везучий – все оказалось снова не просто.
Я сожрал таки все эти колеса, приперся домой и аккуратно лег спать. В надежде, что я сейчас усну и не проснусь. Но не тут–то было.
Азелиптин – средство крайне сильное. Но когда тебя ждет перспектива сдохнуть – как–то образуется некоторый нервяк. Ну плюс еще любопытство слегка разбирает – как–то интересно таки, как это я сейчас именно вот умирать буду?
В общем, уснуть я не смог. А дальше – начал действовать адов азелиптин. Представьте себе, что вы лежите в кровати, а комната вокруг вас вертится, превращаясь в адов калейдоскоп, к горлу подкатывает вязкий ком с привкусом таблеток, а глаза не фокусируются на предметах и норовят посмотреть в разные стороны. Плюс ко всему мозг не справляется уже с натиском этой дряни и ты даже пошевелиться особо не можешь. Лежишь себе киселем внутри деревянного тела и булькаешь. В общем полежал я так и неожиданно начал безудержно и полубессознательно блевать прямо на ковер, чудом заставив себя повернуться на кровати.
Естественно, спящий на тот момент со мной в одной комнате батя забеспокоился и стал выяснять что происходит. Это правда было довольно проблематично, ибо говорить я тогда уже не мог сразу по нескольким причинам – меня тошнило и язык превратился в распухшую непослушную массу.
Дальше я не помню, ибо отрубился, а вообще меня снова отвезли в Склиф, где долго промывали, а потом опять положили в, ставшую видимо уже традиционной, кому, в реанимацию. Где я благополучно провалялся четверо суток, причем меня иногда отпускало, я открывал глаза, видел, что лежу под капельницей и тогда меня начинало инфернально плющить.
Плющило меня так – я каким–то макаром выпутывался из вязок, собирался около двух часов силами на рывок, а потом хватал капельницу, выдергивал из нее шланг, выливал содержимое на пол, впихивал шланг обратно и сжимал капельницу, дабы пошел воздушный пузырь и я наконец мог бы спокойно откинуться. Это я высмотрел в кино Твин Пикс, там чувак так вот как раз решил свои проблемы с реальностью.
В моем же мире все оказалось не так радужно, ибо все это, как оказалось – мне снилось, а на самом деле капельница была стеклянная, находлась в метре надо мной, а я был так накрепко привязан, что даже если бы смог собраться с силами – встать все равно не сумел бы. Да и состояние у меня было такое, что хрен бы что получилось – мышцы еще неделю меня не слушались совсем. В результате плющило меня так на одну и ту же тему около трех суток.
Кстати, вот многие видят в клинической смерти всякие туннели, свет и прочую херню. У меня такого не было – было сначала очень плохо, потом темно и хорошо, а потом светло и снова очень плохо.
Поскольку валялся я там, в реанимации, неделю и, всю неделю, был совершенно невменяем – мне поставили катетер. Если кто не знает – это такая трубка, которую тебе всовывают прямо в мужской половой хуй до мочевого пузыря и подрубают к бутылке под кроватью. Пару раз в сутки медсестра или санитарка ходит и выливает эту бутылку. Мне очень повезло, что я был без сознания, когда ее вставляли – потому как если это хоть чуть чуть похоже на то, как ее вынимают – ну его нахуй такие развлечения.
А потом меня на каталке отвезли уже в психосоматику первой городской больницы. На этот раз я уже как–то не сильно волновался на тему «ААА! Куда я попал!», а больше переживал, что второй уже раз получился такой вот эпик фейл и меня снова откачали и теперь снова по новой всю эту хуйню придется проходить.
Психосоматическое отделение первой городской больницы оказалось практически клоном кащенки с минорными отличиями – палат было меньше, а коридор был не коридором, а небольшим холлом.
А так – все, в общем–то, тоже самое, только буйных товарищей на порядок больше.
Сначала рядом со мной оказался очередной усирающийся дедушка. Вообще говоря у него была какая–то родственница – которая приходила пару раз за месяц, что я там провалялся. Но поскольку дедушка был совсем невменяем и большей частью страшно кашлял, лежа на вязках и периодически начиная страшно хрипеть и отдавать концы.
Я естественно пугался, звал медперсонал, но они как–то забивали на дедушку болт, причем одна медсестра мне даже обьяснила причину. Причина оказалась проста донельзя: «Да он блять у меня на руках помрет – а мне потом отвечай за это, ну нахуй, пускай так сдохнет, ему недолго осталось…»
Поэтому поводу выводить дедушку из состояния пиздеца приходилось подручными средствами – мы напару с еще одним чуваком из моей надзорной палаты открывали ему рот, выгребали оттуда мокроту с помощью бинта и такой–то матери и дедушка начинал снова дышать нормально. Правда нещадно усирался, но мыть дедушку у нас сил не было, поэтому мы молча и презрительно дышали дедушкиными миазмами.
На вторую ночь через кровать от дедушки положили какого–то сильно краснорожего буйного мужика на вязках. Мужик был изрядно горласт и постоянно угрожал, что он всех убьет, зарубит, распилит, заставит жрать собственные кишки, если ему немедленно не принесут двестипятьдесят грамм водки, причем непременно холодной и в графине. Орал он это примерно каждые три минуты, особых вариаций не было – текст оставался в течение пяти дней неизменным.Правда иногда он делал перерывы по полчаса, перед которыми слегка утомившись, соглашался уже и на теплую водку и даже не из графина, а из бутылки и из горла и как угодно, но чуть отдышавшись, вспоминал о своей суровости и начинал все по новой.
— Да не ссы, это у него психоз, дня через три пройдет – сказала мне добрая медсестра, когда я поинтересовался, скоро ли это прекратится.
Той же ночью мужик сорвался с вязок и умудрился добраться почти до лифта, выломав не сильно укрепленную, хотя и запертую дверь. Его взгромоздили обратно, вкололи что–то успокоительное и до утра мужик злобно сопел, переодически открывая глаза и дико вращая ими. Но мы смогли поспать.
Пять дней мужик работал в режиме радио нонстоп, а на пятый, ближе к вечеру, утомился и стал тихо стенать и просить водки уже в более вежливой форме. Через неделю он уже превратился в обычного посетителя психосоматики и с вязок его сняли. Он угрюмо шарился по коридору и стрелял сигареты сорванным голосом.
Другой сосед по палате имел глупую привычку постоянно подходить к произвольно выбранному человеку и говорить примерно так, пряча в усах загадочную улыбку:
— А я, между прочим, тебя помню. Да–да, не отпирайся. Ты тоже жил на Петрозаводской улице. Только выглядел по–другому. Да ты не бойся, я ж никому не скажу. Вы же все–е–е–е там жили – я вас каждый день видел. Вон мужика видишь – он на шестом этаже жил, а я на третьем… Да чего ты паришься, я ж никому не скажу…
Говорить на тему того как он жил на своей Петрозаводской улице и как он там всех видел и про то как они их жизнь на этой самой Петрозаводской знает – он мог часами. Если ты пробовал уйти – он догонял и продолжал лопотать про Петрозаводскую, но обиженным уже тоном. Если слать нахуй – он начинал обижаться и говорил, что непременно расскажет всем, что видел меня на этой самой Петрозаводской. В его представлении – побывать там – было страшным преступлением.
Выяснить почему – я не смог, да и не очень хотел. Через неделю меня слава богу из этой палаты перевели, ибо туда привезли героинового торчка с передозом и он так орал на вязках, что даже хмурый мужик показался всего лишь маленьким мальчиком.
А перевели меня в палату с преобладающим количеством алконавтов –путешественников. Мужики там были все серьезные, жизнью битые и попали сюда все в основном из–за излишнего пристрастия к синьке с барбитурой. Пара человек, подобно кащенским героям, бегали голые по улице и боролись с несуществующими врагами – змеями и лично ельциным, еще один чувак приперся на работу с тесаком и пытался убить начальника, правда больше угрожая, нежели действительнокидаясь на него, а еще один чувак, который был чуть старше меня, остоянно в каких–то ебических дозах просил седальгин у своей грустной матери, раз в неделю к нему приходящей с пятью–шестью пачками. Матери он утверждал что от головной боли.
Седальгин, как оказалось, был неиссякаемым источником фана. В нем там содержится и кофеин и фенобарбитал и кодеин сразу, выпарить–отбить это все дело из него – как два пальца обоссать. А поскольку других средств торча в отделении не было – чувак заморачивался целый день выборкой этих прекрасных продуктов посредством выбивания (кто знает что такое мулька – меня поймут, а кто не знает – тому видимо и не сильно интересно) и ходил в сортир ставиться по вене сам и ставил всех желающих, кто мог достать седальгин.
Я признаться из интереса попробовал пару раз втрескаться с ним, но быстро остыл, когда понял, что это всего лишь стимулятор получается, да еще довольно гадостный. А худшее что я могу себе представить – это оказаться со стимулятором в закрытом помещении, где совершенно нефиг делать.
Распорядок дня выглядел у меня в результате так:
6.00 – подъем (вот кто додумался больных людей в шесть утра будить – ему в голову гвоздь надо вбить)
7.00 Толчем седальгин на подоконнике.
8.00 Завтрак
9.00 Толчем седальгин на подоконнике. Желающие идут в сортир – трескаться.
10.00 – 14.00 – курим в сортире, периодически рассказывая истории из жизни и интересуясь у вновьприбывших, кто как сюда попал.
14.00 – обед
15.00 Тихий час. В тихий час полагалось пойти и сделать чифиря на бинтах все в том же сортире. Вообще вся интересная жизнь в больнице крутится вокруг сортира – я заметил.
16.00 Чифирь готов, разлит в кружки и употребляется в палате за степенной беседой с карамелькой.
17.00 Полдник
17.30 Толчем седальгин на подоконнике. Желающие идут трескаться.
19.00 Ужин
20.00 – играем в карты, толчем седальгин, курим.
21.00. То же самое, но в темноте.
23.00 Все спят. Даже утресканные. Я перечитываю утренние книжки.
Люто доставил какой–то санитар, который отказался меня пускать ночью в сортир, по причине якобы того, что я там могу с собой что–нибудь сделать. В результате договорились – я сижу сру, а он стоит рядом наблюдает, чтоб я «чегонить такого не удумал». Если чо – пять утра на часах. Чего ему не спалось – не знаю. Но я постарался устроить ему шоу с самыми разнообразными звуками, чтоб ему не западло было просто так на это все действо втыкать. Кажется он на меня слегка даже обиделся.
На третьей неделе один из мужичков, какой–то кстати начальник в ЧОП «РОДОН» на тот момент, выписался, а уже через сутки попал обратно в совершенно невменяемом состоянии, в котором пробыл неделю, на вязках. Оказалось, что он в тот же вечер с друзьями хорошенько принял на грудь водки с пивом, разгулялся, принял еще дома, потом нажрался каких–то колес, которые ему прописали, но традиционно (чо у них за традиция така?) сожрал их все сразу и уже через пару часов снова бегал голый по улице, вознося хулу господу и понося милицию. Около двух часов ночи его подобрали в Коломенском и привезли снова к нам. Когда я выписывался – он уже снова был бодрячком и готовился к очередной выписке. Из разговоров с ним, я выяснил, что он там уже пятый или шестой раз только за этот год. Душа компании, прямо, куда деваться.
Человек–седальгин на третьей неделе тоже нас покинул, а на следущий день передал на нитке через окно чуваку, с которым сдружился, три грамма героина. Небесплатно конечно. Этим героином утрескалось человек пять тут же до полностью
овощного состояния и одного даже снова увезли откачивать в реанимацию. Кстати, это я тогда думал, что это героин. Сам я его видел тока издалека. Ну бурая хуйня и бурая хуйня. На СП не похоже. Приход не стимуляторный, чесались все, как черти. Я при этой вакханалии не присутствовал – потому что как раз вытребовал себе возможность наконец вымыться в местной ванной, которая две недели была для меня закрыта, поэтому утром проснувшись я сам от себя ощущал такое амбре, что даже перед такими же мужиками неудобно было.
Врачи же мне задавали все те же вопросы, что и в кащенке и даже комиксы пришлось рисовать такие же. Но на этот раз доктором оказался мужик.
— Ну чего, еще травиться будем? – спросил он деловито меня на третьем нашем свидании.
— Пока не собираюсь, до сих пор херово – состорожничал я.
— А чего случилось–то? Девка что ли бросила? – поинтересовался эскулап.
На эту тему я уже знал все и даже немножечко больше, поэтому внятно и с артистизмом рассказал ему быстренько домашнюю заготовку «Меня бросила девка, я еблан, решил пойду и сдохну, а теперь раскаиваюсь».
Это успокоило доктора и уже через месяц меня выписали.
На улице оказалось вполне себе теплое лето, правда, уже самый его конец. На работе, в минитипографии, так слава богу, никто ничего и не узнал – я там наплел, что болел аппендицитом.
А я же с тех пор больше не пытался свести счеты с жизнью, оставив это как–то так в сторонке, на потом. Про себя решил, что ежели будет совсем совсем пиздец – то вон лоджия, а живу я на высоком этаже. Лететь слава богу недолго, да и скорее всего, не больно.
nut ну я туда особо тексты не постил. Тока картинки до этого.
нитуш Кирара инвайт дают. Мне давно нужен:)
нитуш Кирара инвайт дают. Мне давно нужен:)
morbid Ну, вот вишь - сплошная выгода )) И тебе инвайт, и тебе аплодисмент, и тебе дамские восторги )))
morbid Ссылку брат!!
morbid Ой, спасибо! Все в одном флаконе. Рассказ таки да, достоин всяческих похвал!!!
А вот скажи мне, как доктору "А зачем ты собственно травиться пытался?" (шутю, но искренне рада, что не получилось у тебя, че-то мне так сдается, рановато ты собрался)
А вот скажи мне, как доктору "А зачем ты собственно травиться пытался?"
(шутю, но искренне рада, что не получилось у тебя, че-то мне так сдается, рановато ты собрался)
morbid А я тебе говорил? Говорил
Лохматая куда ссылку?
Крестная фея девка бросила, а я дурак. Но больше не бубу!:)
Necroscope ну... да:)
Крестная фея девка бросила, а я дурак. Но больше не бубу!:)
Necroscope ну... да:)
morbid девка бросила, а я дурак. Но больше не бубу! 
Не, надо новую легенду, с этой ты уже прокололся
Не, надо новую легенду, с этой ты уже прокололся 
Морбид, а нафиг тебе инвайт? Ты ж уже на лепре.
morbid На лепру! Каменты хочу почитать )
Крестная фея блеать! Так и знал спалюсь...
emergency ну мало ли - понаприглашаю всяких:)
Лохматая http://leprosorium.ru/comments/726181#new
emergency ну мало ли - понаприглашаю всяких:)
Лохматая http://leprosorium.ru/comments/726181#new
morbid Слушай, а че, правда типа за мир во всем мире или от несправедливости бытия легенда не прокатит? Я так, на будущее, вдруг пригодится
Крестная фея это обьяснять крайне долго придется. и один хуй не поймут.
Крестная фея После фильма "Мисс конгениальность", где все финалистки конкурса красоты, как одна, пищали, что они "за мир во всем мире" - думаю, легенда не прокатит )) Идею опошлили ))
За зубья
[Print]
morbid