КТО - ТО УХОДИТ…
КТО - ТО ВСЕГДА УХОДИТ…
(ИЗ ПЕСНИ)

Ты стоишь на балконе общежития и куришь «LM». На дорогие сигареты у тебя нет денег, а на хороших девушек – времени. С хорошими девушками нужно часами по городу, и фруктовое мороженое, и, пока она облизывает сладкие пальцы, преданно смотреть ей в глаза, но так, чтобы она не поняла, что ты хочешь ее прямо сейчас, а что хочешь, но где-то там, в далеком будущем. Тогда ей будет приятно, тогда она будет называть тебя серьезным юношей с большим будущим. Хорошая девушка для тебя – не курит, не пьет, не умеет матом, а только, хлопая пушистыми ресницами, чтобы совсем не такая, как ты, но именно такая, какую, как и ты, хотят твои друзья. Правда, у них тоже не бывает хороших девушек…

Ты куришь и смотришь на меня странными глазами, надеваешь на меня свою куртку, застегиваешь молнию до моего подбородка, ищешь что-то в своих карманах, и через тонкую материю я чувствую твои руки. Я хочу, чтобы не было материй и не было границ, которые еще есть между нами. Я не знаю, но, наверное, ты тоже хочешь. Такие, как ты, всегда хотят…
Ты – друг моего друга, парень, у которого живет мой бывший парень. Ты напоминаешь мне об этом, и я нехотя снимаю с себя твою куртку и твой взгляд. А через час мы едем с тобой - к тебе. Мы немного говорим о нем, чтобы поддержать разговор и друг друга. Нам кажется, что всего этого не нужно: вот этих взглядов, этих прикосновений, намеков. Но у бывших парней нет прав. Поэтому я могу все что хочу. С кем хочу. Где хочу. Кого хочу… Хочу и забываю о своем бывшем (твоем настоящем) друге…
Мы долго идем. Мимо праздничных улиц, мимо унылых спальных районов. Ты открываешь железную дверь в подъезд и незаметно - в свое сердце. И моя душа сначала уходит в пятки, а потом стремительно поднимается до третьего этажа, подталкивает меня в прихожую. Я разуваюсь и забываю о ней.
Ты медлишь, куришь, молчишь, сидишь, прижавшись к стене на большой двуспальной кровати. И твои руки не по-мужски дрожат. Я не люблю, когда дрожат руки, я глажу твои ладошки (они мягкие, как у детей, и несмелые, как у закомплексованных мальчиков). Я жду, когда ты додумаешь свои мысли и обнимешь меня. Я знаю, что будет так, так должно быть, так или иначе! И еще через час я лежу с тобой под одним одеялом, как будто так было всю нашу жизнь. Как будто именно в эту постель я возвращалась по вечерам. И эти губы целовала ночи напролет. И в эти глаза смотрела. И тонула, взлетая… Всю ту жизнь, которую провела с другими парнями. Которые были совсем не такими, как ты.
Я не успеваю понимать, где сейчас твои руки и твои мысли, я не успеваю дышать в твоих поцелуях, в твоих объятиях я засыпаю… Засыпаю, думая о том, как, должно быть, удивлюсь утром.
Я никогда не думала, что когда - нибудь вот так, как сегодня, сорвусь с места, швырнув в сумку зубную щетку, написав на клочке бумаги соседкам по общаге: «Вернусь утром. Может быть…» Я никогда не верила в эти «может быть», я никогда не вела себя так. Я запрещала себе жить, как мне хочется. Ничего не изменилось, я очнулась ото сна родительских запретов и устаревших «нельзя», очнулась и поняла, что лежу в чужой квартире с чужими шторами на окнах, запутавшись в чужих простынях, в чужих планах на меня и на жизнь.

***
7 дней у меня есть парень... У него обувь 43-его размера, у него три сережки в левом ухе и внутри много-много, а снаружи пустота, из тех пустот, на которые не обращаешь внимания, когда ходишь по улицам и смотришь на других. Потому что ты хочешь видеть не таких, как ты, а он такой же, у него одежда из того же магазина, что и у тебя, у него студенческий в кармане из того же универа, у него музыка в плеере, как у всех. И плеер, как у тебя, в кармане на груди. И он молчит. Потому что ему плевать, что ты на него не очень-то внимание обращаешь, что ты только и видишь что эту одежду и этот плеер, ты прикидываешь, сколько стоит эта оболочка, а не то, что у него внутри. Тебе важно то, что в плеере, а не то, что под ним. А под ним, может, сердце (!), которое и любить умеет, и сопереживать. А ты не смотришь, что у него под плеером, тебе бы в своей душе покопаться.
И вот ты мимо проходишь, ты глазами ищешь в толпе другое. Я бы тоже мимо прошла, если бы он сам меня не остановил. Он вообще-то не из таких, не из наглых, он на улице с девчонкой знакомиться не станет, он будет думать, а вдруг она не захочет, а если у нее то, то и то на уме, а у него только это, то есть только одно – самое обыкновенное. Он вообще скромный. Это я другая - смелая и безбашенная. Я в людях плохо разбираюсь, я их всех люблю, пока они мне гадость какую не сделают. Да я и тогда готова простить, что там готова, я прощаю. Даже странные слова, от которых потом не могу избавиться, даже измены прощаю, если мне это в данный момент нужно. Или если моему сердцу так хочется. Я всегда делаю только то, что мне хочется. Я привыкла так жить. Я всех предупреждаю – я ТАК живу, чтобы потом не было упреков.

Он просто пригласил меня в гости. На чаек. А я осталась. Надолго. И вот я просыпаюсь по утрам, смотрю на ковер над кроватью и жду, когда он меня обнимет. Он тоже ждет, когда я этого захочу, он меня всегда сначала робко обнимает, как будто случайно, а потом прижимает к себе, как будто я из золота, как будто меня продать можно. За большие деньги. Только он не продаст. Я ему еще не надоела. Потом он встает и идет умываться, а я лежу - мне спешить некуда. Он пьет кофе и курит синий «LM». Я никогда не пью по утрам. И не курю по жизни, поэтому сигареты его ненавижу, и запах этот не переношу, и вкус. Он курит – удовольствие получает, а я его в никотиновые губы целовать должна? Я иногда злюсь и не целую. Тогда он начинает разговаривать матом, он знает, что я мат не люблю еще больше, чем сигареты. Я, конечно, могу совсем обидеться, дверью хлопнуть, гадость какую сказать. Я зареветь могу. Не вопрос! Только зачем мне это надо? Это ведь не принципиально. Я ему все разрешаю по выходным. И курить, и пить, и даже с другими девушками. Только не обещаю, что буду сидеть дома ангелом. У меня тоже друзья есть и вредные привычки. Я сладкое люблю. Я наемся пирожных на выходных, и меня обсыпет аллергией. И пусть он меня такую целует!
…А потом мы идем на остановку, и он меня даже за руку не берет. Мы на людях вообще друг от друга отмораживаемся, а к чему все эти уличные нежности? Они для тех, кто дома не успел за руку подержаться, ути-пуси-зайки-кабанчики. А нам без этого хорошо. Мы садимся в топик и замолкаем, то есть по дороге мы говорили, а в топике тишина, у каждого своя мысль. Я люблю ехать и молчать. Не знаю, может, он не любит, но тоже едет и молчит. Как я. Да, он такой!

***
Он играет на гитаре, он очень хорошо на ней играет и меня учит. Я хочу учиться, но у меня ужасно болят пальцы, мне даже кажется, что они расплющились от его гитары. У меня еще плохо получается играть, но хорошо – действовать ему на нервы: «Какой я там аккорд вчера выучила?» Я их не запоминаю сразу, по сто раз переспрашиваю, он ставит мне пальцы на струны, он молча слушает мои ля миноры, у меня все аккорды похожи на ля минор, у меня вся жизнь в этом ля миноре. И я пока не верю, что смогу играть, как он. Зато я музыкалку закончила, а он, кажется, нет, я на пианино играю не хуже, чем он на гитаре. Только он этого никогда не слышал. Не случилось.
7 дней – это срок, за 7 дней влюбиться можно поуши, только сегодня это не мой случай, хватит с меня любви на бесконечность с отправной точкой от четверга до четверга. Не хочу больше любить. Не могу! Налюбилась на свою голову. Мы с ним 7 дней – и о любви ни слова, я иногда думаю, что он мне и через сто лет этого не скажет, сначала будет думать, что я сама догадаюсь, потом догадается, что я не такая догадливая, как он, и будет ждать удобного случая. И будут ночные разговоры о личном, и будут поцелуи в темных коридорах, и еле заметное рукопожатие в топике, а любви не будет. Показной любви не будет. И трех слов не будет. Ни вначале. Ни в конце. Ведь что есть Я-ТЕБЯ-ЛЮБЛЮ? Посылка к серьезным отношениям, а что есть другие три слова? Тоже посылка. Без почтового штемпеля, без прямого адреса и марки, но понятная с полуслова, с первого глагола. И не всегда понятное за что. Я не хочу думать, что у нас с ним когда-нибудь будут эти глаголы. Первые и последние. Я думаю, что у нас будет иначе. Не как у всех. Но, как у всех, хорошо. С ощущением счастья в поднебесье. С ощущениями вообще.
7 дней, а я ничего не чувствую. Сердце спряталось под толстой вязкой бабушкиного свитера, оно не мешает мысли в простоквашу, оно не стучит по голове любовной мигренью. Оно молчит. Оно не хочет со мной разговаривать. Оно, наверное, обиделось, что я оставила старую любовь в пользу спокойных новых отношений. Оно еще хочет как раньше – плакать моими слезами в подушку по ночам, моими глазами смотреть Любимому вслед, моими руками писать бесполезные письма, уходящие вникуда. С возвращением из ниоткуда с приговором: «ЗАБУДЬ!». Мое сердце, как маленький ребенок, ничего не понимает, ничему не учится, распахивает мои объятия в пользу тех, для кого я никогда не стану ребенком. Кто никогда не сможет меня простить. За все, в чем была и не была виновата. Была и не была…
7 дней меня не видят мои друзья, скоро они забудут мои смешные прозвища и будут обходиться без меня. Без моих советов и без моих стихов. Если все пойдет по этой, новой для меня колее. Если я останусь с этим человеком.
Я привыкла к тому, что от меня уходят любимые люди. Они уезжают от меня на скорых поездах дальнего следования, они сами провожают меня к этим поездам. Они уходят по-доброму и не очень. Или совсем не по-доброму. Или совсем не уходят, просто наши сердца начинают биться под свою музыку, не желая слушать и слышать. Иногда я жалею, что они ушли, иногда пишу им письма. Я всегда их жду. И редко принимаю обратно. А потом ухожу сама. Уезжаю на своих скорых поездах. В плацкартных вагонах будущего, в тамбуре настоящего, бросая на рельсы прошлое, как окурок от сигареты. И тогда мне реально хочется курить. Чтобы ни о чем не думать и ни о чем не знать.

***
Его зовут Саша. И его имя я люблю не меньше, чем его самого. В моей жизни было так много Александров, Шуриков и Саш. Милых, любящих меня до безумия, и прочих, о которых я уже мало что помню. Это имя нравится мне своей простотой. Мне не нужно вспоминать само слово каждый раз, когда я собираюсь его позвать. Назвать. Поцеловать. Сказать: «Принеси мне, пожалуйста». Ты не обижаешься на меня, Саша? Это не то имя, которое по созвучию букв можно спутать, например, с Артемом и Кириллом, как было у меня однажды, когда я каждый раз задумывалась, как зовут моего возлюбленного. Я боялась, что однажды назову его не так. Например, ночью. И он уйдет. По крайней мере, я бы ушла от человека, не способного запомнить несколько букв. Мой возлюбленный ни о чем не догадывался, потому что я никогда не ошибалась. Я даже пообещала ему, что его именем назову сына… Ха! Чтобы каждый раз вспоминать, как зовут моего ребенка?
Я люблю имя Саша, потому что у моего имени нет уменьшительных форм. Форма только одна – дело в сути, дело в фантазии каждого. И появляется столько разных «маняш», «марусь», с которыми я не спорю, я привыкаю к сочетанию букв. Я понимаю, что люди начинают вспоминать мое имя, только когда хотят поругать или сказать что-то очень серьезное.
Я не люблю серьезных разговоров, заговорщеских «Поговорим», таинственных «Мне надо тебе кое-что сказать». Я не могу разговаривать серьезно, мне все время хочется шутить, мне странно видеть грустные лица или лица, искореженные проблемой. Мне тогда совсем не хочется ее решать. Мои друзья говорят, я слишком беспечна, слишком просто живу, слишком легко отношусь к жизни. А я к ней вообще не отношусь. У меня своя жизнь. Частная, она только отчасти принадлежит этому дурацкому целому. Где нужно быть серьезной в цвет черного пиджака и равнодушной в тон белому платочку в кармане.
Я не люблю прощальных разговоров, виноватых глаз, дрожащих от напряжения рук. Я не люблю, когда в строке все точки до единой, я люблю, когда много точек (и многоточий), но больше запятых. Я не за точки - я за вырванные страницы, за жизнь на чистовик, за шариковые ручки. И простые карандаши, чтобы все было просто и серо. Прощание не может быть черным и синим, прощанию еще никто не придумал цвета. Я не говорила об этом Саше, он еще не знает моих теорий прощаний. А они примитивны до неприличия. Я ухожу, не прощаясь. И пусть за мной уходят англичане. Я ухожу, если знаю, что от меня уйдут. Я люблю все делать первой. Я слишком за гордость, чтобы медлить и ждать. Я ухожу, даже если не знаю наверняка, я всегда поступаю так, как чувствую.
Я все чувствую, чувствами я живу. И, наверное, я мало думаю, а те мысли, что есть, прочувствованы до основания, они влажные от слез. Я часто знаю, что поступаю не так, что пишу не то, не тем людям, не в то время, но сердце шепчет: «Давай, так будет красивее!» И тогда я за красоту. А не за разум. Держи ноги в тепле, а голову под дождем… Я очень люблю дождь. Потому что дождь – это прекраснее прекрасного!
Я не умею не прощать. Я всегда прощаю раньше, чем другой подумает, смогу ли я его простить. Я не знаю ни одного слова, которого не смогу пережить и выкинуть из своей души, ведь что есть прощение – осознание и избавление. От проблемы и человека. Я прощаю и забываю. Я тогда начинаю понимать все в своей жизни. Я тогда понимаю его, понимаю, почему и за что. Ведь ни за что не бывает, бывает – за то, что люблю, за то, что ненавижу (потому что люблю), за то, что неравнодушен. Иначе к чему слова? К чему обиды? А я прощаю, потому что люблю. Многих людей и этого в частности. Я называю его придурком, я даже хуже его назову, только зла на него не держу – много чести. Прощу и забуду, чтобы меньше об этом думать.
Мне говорят, я слишком легко отношусь к словам, особенно к Я-ТЕБЯ-ЛЮБЛЮ. Еще бы – они до того затерты, заштампованы, они на каждой открытке, на мягких игрушках, они во всех стихах – везде, где я живу. Во всем, чем я живу. Я не жалею этих слов, я раздаю их нуждающимся, мне это не сложно, а другому человеку от моих трех слов на душе тепло, как если горячий шоколад на грудь пролить. Красиво и приятно. Но всерьез я их почти не говорю, кого люблю – те не желают их слушать, у них таких слов – каждую ночь в избытке. Они эти слова на привокзальной площади могут купить и возле гостиницы. Я о любви только писать умею. Или в прошедшем времени говорить. Как женщина на пенсии. Долго и с чувством.
***
7 дней у меня был парень и еще 7 – нет… Дни, подталкивая друг друга, финишировали у моей постели, куда я возвращалась каждый вечер, утомленная ожиданием несостоявшихся встреч. Я прятала красные глаза в подушку и жалела, что точно так же не могу спрятать от посторонних свое сердце, что все видят, как и чем я живу, чему радуюсь и от чего плачу. И не плакала, запрещая себе разводить сырость в душе о человеке, которого почти не знаю. Я не знала, почему мы не видимся, почему он не звонит и не пишет мне сообщений. Все, что происходило, слишком отличалось от того, что уже было между нами. Я приходила к своему хорошему другу, сидела на его кровати, поджав ноги, опустив голову, убеждая то ли себя, то ли его, что не должна расстраиваться. И чуть не плакала от отчаяния, от того, что все шло не так, как мне хотелось и представлялось возможным. Я очень ждала, что он позвонит, я бы тогда сказала, что мне без него плохо, что я места себе без него не нахожу, что я умираю без него. Как умирала столько раз до этого, когда беспечно шла наповоду у своих чувств. А если бы он пришел, я бы просто уткнулась ему в шею и стояла бы так много-много минут. Счастливая в своем понимании счастья. Но он не приходил, и я понимала – если услышу его голос, не смогу себя сдержать, в каждом слове будет звучать обида, и тогда он уйдет. Хотя, возможно, он уже ушел? И у меня уже ничего-ничего нет, нет ничего телесного, а есть неосязаемая боль о скоропостижной радости? И позади столько хорошего, а впереди, значит, осталось расставание? Глупые обещания, глаза в пол – все, что я ненавижу, случится у меня со дня на день. И я пойду, не оборачиваясь, сдерживая слезы от посторонних, понимая, что конец здесь…
Саша действительно ушел, хотя и не сказал мне об этом ни слова, он вообще неразговорчивый. Ходит по университету на своей волне, которая у него из наушников – в сердце, если оно у него есть. В чем я почему-то стала сомневаться. Сделал грустные глаза, пробормотал, что я хочу от него невозможного, и сделал шаг назад. А потом еще и еще, чтобы не чувствовать меня, потому что на расстоянии он немножко смелый. Мы стояли возле парадного входа – он, застегнутый на все пуговицы, и я, в одном свитере. А под ногами таял вчерашний снег. И вчерашняя любовь таяла у меня на глазах…
У него не было сигарет, и он засунул в рот спичку. Чтобы не волноваться. А я сказала, чтоб он эту спичку вытащил, потому что некрасиво. И подумала, что в этом и есть мой плохой характер, о котором столько говорят вокруг. Надо было промолчать, ведь я теперь ему указывать не могу. И не заметить. Но я не люблю делать как надо, к тому же хорошо вижу, чтобы не замечать.
Он пообещал, что мы еще поговорим, - он слишком мнительный, чтобы сразу расставить все точки до единой. Я посмотрела ему в глаза и пошла домой. А он свои глаза опустил, потому что вчера променял меня на того самого друга, что некогда приходился мне парнем. На друга и на траву, которая у друга есть.
Я бы, наверное, расстроилась, если бы не представила, как они сегодня встретятся где-нибудь в городе, от души накурятся и будут меня обсуждать. И, может быть, Саша вспомнит, как я засыпала в его объятиях на середине нового фильма, и он накрывал меня пледом и не двигался, чтобы не разбудить. И много чего еще вспомнит… А своему другу он ничего об этом не скажет, потому что тот не поймет – у нас с ним никогда такого не было…


***
Умыться, надеть линзы, накраситься – меньше, чем в сорок минут не уложусь. Одинокая девушка не может плохо выглядеть. Это с тобой можно было гулять ненакрашенной, все равно тебе моя косметика не нравилась. Помню, когда я у тебя ночевала, мы всегда по утрам торопились, и было совсем не до моей внешности. К тому же в твоей квартире для этого никаких условий – одно несчастное зеркало на шкафу, и чтобы к нему подойти, нужно было перегнуться через гладильную доску, на которой лежали вещи твоего друга. А эти вещи так меня смущали!
Мы с тобой когда на занятия ехали, я все время смотрела на ухоженных красивых девушек в топике и завидовала им отчасти, думала, что они утром проснулись в своей постели, не спеша, навели красоту, теперь сидят напротив меня – уверенные в себе. А они, наверное, отчасти завидовали мне – счастливые люди могут не думать о внешности, счастливые люди думают только о своем счастье.
И вот я просыпаюсь по утрам в своей кровати, вспоминаю, что вчера перед сном снова думала о тебе. Как всегда, ругаю себя за это и немного тебя за то, что тебя со мной нет. За то, что я уже привыкла жить без тебя. Знаешь, это не так сложно, нужно только правильно играть свою роль: строить глазки другим парням (чтобы не забывать о собственной неотразимости), изображать невиданную веселость, когда ты проходишь мимо. Впрочем, кажется, ты ведешь себя так же…
Как всегда, 40 минут слишком мало, я опаздываю на пары, но продолжаю пить кофе со своим другом Антоном. Как и все, ты думаешь, что я с ним встречаюсь. Вы с ним знакомы, но после нашего с тобой последнего разговора ты почему-то с ним не здороваешься. Антон этого не понимает.
А недавно Антон признался, что очень меня к тебе ревновал.
-Еще бы, - говорил он, - я тебя провожал до топика и знал, что ты сейчас едешь к нему, что вы там будете джяга – джяга. А еще вспомни, как ты своему Саше звонила однажды, говорила и чуть не плакала. Я ведь стоял возле телефона – автомата и все слышал…
Я улыбаюсь, не торопясь, собираю вещи… А вечером мы с Антоном идем на дискотеку. И я вижу там тебя и твоего друга. Ты необыкновенно пьян, слоняешься по танцполу, как неприкаянный. Смотришь на меня как-то тоскливо. И парень, который не знает о наших отношениях, спрашивает меня, почему ты наворачиваешь вокруг меня круги. Я кричу ему, что мы встречались. Он не верит, он считает, что у такой девушки, как я, такого парня, как ты, быть не может. А я смотрю на тебя и соглашаюсь - уж слишком ты сегодня пьян. Вот кто-то поднял тебя на плечи. Идиотизм. Завтра ты обо всем пожалеешь, по крайней мере, я бы на твоем месте сгорела со стыда.
А я счастлива, что ты со своим другом приплясываешь вокруг меня. И от этого счастья у меня едет крыша. Я зажигаю с твоими друзьями, танцую с ними медленные танцы, как девушка легкого поведения. Мне нечего терять, ты со своим другом уже наверняка окрестили меня неприличным словом. И оба верите в это, потому что так вам легче обо мне не думать. Только я не стану другой оттого, что кто-то думает обо мне что-то плохое. Не такой у меня характер.
Антон отдает мне свою куртку, и я с девчонкой иду на улицу. В куртке у Антона мои деньги и мой мобильник. Я возвращаюсь назад растрепанная и мокрая, иду и чувствую, как по лицу катятся капли расстаявшего снега. Мне немного холодно и хорошо, а ты провожаешь меня взглядом и, наверное, мысленно снимаешь с меня и эту куртку, и все остальное. И думаешь, что неплохо было бы прямо сейчас…
И если бы ты сейчас подошел ко мне и сказал все, что так упорно прячешь в голове, мы бы сбежали с этой дискотеки вдвоем. И стояли бы под снегом, мокрые – премокрые. И целовались бы в свете фонарей этого ночного города. Просто целовались бы и всё. И не вспомнили бы даже о тех своих дурацких разговорах, и об электронных открытках, и о гневных письмах – о всех тех глупостях, которые успели натворить за это время. Но у вас, парней, не бывает такой простоты, вы все усложняете, надумываете кучу препятствий, через которые одному не перепрыгнуть, а можно только вдвоем. Но остаться вдвоем никак не получается, а получается только преумножать глупости. И вы создаете такие обстоятельства, в ответ на которые нужно вести себя только так, а не иначе. А вы этих так или иначе не понимаете, вы свои первые шаги в неверном направлении вспоминать не хотите, а видите только ответ.
Я возвращаюсь домой, думая о том, что хорошо бы приехать к твоему дому и на холодном снегу под твоими окнами написать что-нибудь теплое. Хорошо бы просто быть с тобой. Просто целоваться и всё…
Но я возвращаюсь домой не одна…
(15.11.2003 - 27.01.2004)