В литературном произведении можно выразить мысли столь же трудные
и столь же абстрактные по форме, как и в философском труде,
но при условии, что они будут ещё не продуманы.
В этом "ещё не" сама литература.
У писателя есть все права,
и он может присвоить себе все способы говорить и быть,
кроме наиобычнейшей речи, претендующей на смысл и истину:
проговариваемое в том, что он говорит, ещё не имеет смысла,
ещё не истинно – "ещё не" и "никогда впредь";
"ещё не" – и это и есть самодостаточное великолепие,
которое некогда называли красотой.

© Морис Бланшо


Морис Бланшо, получивший прозвище "Тёмный Бланшо" — автор странной, до сих пор не вполне освоенной критикой прозы, оказал сильное влияние на сложение новых литературных парадигм. На его произведениях выросло целое поколение французских постструктуралистов от Фуко и до Деррида. По словам Мишеля Фуко "именно Бланшо сделал вообще возможным любые рассуждения о литературе". Если роман понимается Бланшо вполне в русле литературных канонов, то противопоставляет он ему свое собственное, новое для литературоведения жанровое определение – récit, которое с известной долей приближения переводится как "рассказ". Но это не рассказ или повесть в традиционном смысле этого слова, récit, как правило, вовсе не употребляется для обозначения жанра. Французское слово récit – отглагольное существительное, обладающее привкусом повторности и сохранившее в себе сильный заряд действия, récit – это процесс, но не жанр. Рассказ, таким образом, становится не отчётом о событии, но самим этим событием, в котором саморефлексия достигает новой стадии.

Главная тема текстов Бланшо – бесконечное углубление автора в одиноких поисках Эвридики-произведения в сумеречный мир литературного пространства, покоящегося, как и Гадес, на возможности смерти. Говорить о Бланшо можно, только разбираясь в самом себе. Тексты Бланшо – это пограничное состояние между литературой и философией, они служат лишь мостиком, трамплином для развития собственной мысли. Беспросветная проза, темнота произведений, полное растворение автора в теле произведения, неподатливость текста, отчаянный поиск смысла читателем, живые, не заструктурированные в систему слова, стиль письма – всё это создаёт особое поле аттрактора, которое притягивает интеллектуального читателя, включая его в сложные процедуры смыслопорождения. Написать о Бланшо невозможно, ибо все попытки что-либо о нём сказать неизбежно превратятся в комментарий на тему "как ты читаешь Бланшо".

Открыв сборник Бланшо, озаглавленный "Рассказ?", представляющий собой полное собрание малой прозы писателя, я ещё не знал с чем я соприкасаюсь. Я погрузился в чтение текста "Ожидание, забвение" я тут же узнал знакомую мне мелодию текста и испытал сильное потрясение от прочитанного. Ощущение можно передать двумя словами – порвало мозг.

Повествование, описание и комментарий смешались здесь в одно целое, взорвав целостность дискурса. Внешняя канва повествования здесь проста и обыденна: Мужчина увидел на балконе женщину, которую раз или два замечал до этого; он подаёт ей знак, и она приходит к нему в гостиничный номер, чтобы провести с ним ночь за беседой: он безуспешно пытается вытянуть у неё секрет, которым она, скорее всего, не обладает; его ожидание и её забвение становятся метафизическими измерениями. Их диалог далеко небессмыслен, как может показаться на первый взгляд, словесные блуждания персонажей связаны одной тонкой нитью философского контекста. Дискурс распадается на части, диалоги чередуются с повествованием то от первого, то от третьего лица. Это не сюрреализм, не абсурдизм, не триллер. Это произведение, которое выводит бытие, а не сущее к дневному свету повседневной реальности. Это произведение есть точка пересечения двух векторов:
язык – речь – литература и бытие – сущее – философия.



Сделай так, чтобы я могла говорить.
Слова стирают в ней воспоминание, которое помогают выразить.
Предчувствует же он, что она ждёт, когда он унесёт её так далеко, чтобы в ней вспомнилось и смогло выразиться воспоминание. Как будто пространством для боли была мысль.
Сделай так, чтобы я могла говорить.
Разговаривая, она производила такое впечатление, будто не умеет соединять слова. Отказ, которым она ему отвечала, крылся в самой её податливости. Всё было смутно, он это знал.
Сделай так, чтобы я могла говорить.
Ждать, только ждать. Странное ожидание, одинаковое во все свои моменты, как пространство во всех своих точках, подобное пространству, оказывающее одно и то же непрестанное давление, его не оказывая. Одинокое ожидание, которое было в нас, а теперь вышло наружу, ожидание нас без нас, вынуждающее дожидаться вне нашего ожидания, не оставляющее нам больше чего-либо ждать.
Он считал, что преисполнился терпения, на деле же лишь утратил нетерпение.
В нетерпении, без нетерпения, ни соглашаясь, ни отказываясь, покинутый, но не оставленный, движущийся в неподвижности.
Выражать только то, что невыразимо. Оставлять его невыраженным.
Я могу услышать только то, что я уже слышал.
Кто-то во мне сам с собой беседует. Я их не слышу. Однако без меня, их разлучающего, и без разлуки, в которой я их удерживаю, они бы друг друга не услышали.

Она не ждала. Не ждал он. Между ними, однако, ожидание.
Тайна: её суть – так и не дотягивать до внимания. А суть внимания – возможность сохранить в нём и посредством него то, что до внимания так и не дотягивает и является любого внимания источником: тайну.
Внимание ждёт. Он не знает его ли это от него отделённое и ждущее вне ожидания. Он просто с ним пребывает. Внимание, которое собирается в нём ожиданием, предназначенное не осуществить то, чего он ждёт, а дать отстраниться единственным ожиданием всему осуществимому, приближается к неосуществимому. Дарует внимание одно лишь ожидание. Пустое без плана время есть ожидание, дарующее внимание. Он не был – внимая – внимателен к самому себе, но был доведён – бесконечно ожидая – до крайнего предела, который от ожидания ускользает. Ожидание дарует внимание, забирая всё, что ожидается. Внимая, он распоряжается бесконечностью ожидания, которое открывает его неожиданному, доводя до крайнего предела, который не даёт себя достичь. Внимание никогда не оставляло его, в нём жестоко оставленного.
Невозможность ждать по самой своей сути принадлежит ожиданию.
Он чувствует, что ожидание освободило его для ожидания.
Она вложила всю свою веру в то, во что не верила.
Тесно присутствие, просторно место.
Сон одной бессонной ночи.
Забвение, ожидание.
Ожидание, которое собирает, рассеивает.
Забвение, которое рассеивает, собирает.
Ожидание, забвение.

Он полностью осознавал, что подталкивает её к забвению.
Они ещё прижимались друг к другу, лишённые, и тот, и другой, самих себя.
Забвение, согласие на забвение в не забывающем ничего воспоминании.
Как бы ты далеко ни сумел забыть, тебе не отыскать пределов забвения.
Бытие – ещё одно имя для забвения.
Она говорит ему, он её не слышит. Однако именно в нём она становится мне внятна.
Я ничего о нём не знаю, не способен найти ему места ни в себе, ни вне себя.
Но если она с ним говорит, я слышу её в нём, её не слышащем.
Он забыл бы, если бы вспомнил.
Безмолвное продвижение,
некое замкнутое пространство, где без конца скитается желание.
То, что он думал, уклонялось от его мысли,
предоставляя ему только об этом отклонении и думать.
То, что скрывается безо всякого сокрытия.
Всякий раз, когда отказываешься, отвергаешь неотвратимое. Невозможное.
Делаешь невозможное неотвратимым.
Видя её, он видел её такой, какой она будет: забытой.
Она говорит ему, он её не слышит, я слышу её в нём.
Что это за боль, что за боязнь, что за свет?
Свет света в забвении.

Забвение, нераскрытый дар. Мы не идём к забвению, как не приходит к нам оно, но внезапно оказывается, что забвение уже всегда здесь и было, и, забывая, мы всегда уже всё забыли: в движении к забвению мы оказываемся в присутствии его неподвижности. Забвение – отношение с тем, что себя забывает, отношение, которое превращает в секрет то, с чем имеется отношение, хранит власть и смысл секрета. В забвении имеется то, что отклоняется, и само отклонение, каковое приходит от забвения, каковое и есть забвение. Что в каждой произносимой речи наперёд говорит забвение, означает не только, что каждое слово обречено быть забытым, но и что забвение обретает в речи свой покой и поддерживает её в согласии с сокровенным. Что во всякой речи покоится забвение.
Память, в которой дышало забвение.
Порыв забвения в неподвижном ожидании.
Она была чуть ли не чересчур присутствующей. Даже когда она шла за ним следом, даже когда он прижимал её к себе, пока она говорила, говоря словно рядом со своим присутствием, пока приближалась, приближаясь по причине своего присутствия. Являясь в своё присутствие. Пока она приближалась, не приближая своё присутствие, приближалась только в пространстве своего присутствия. Её присутствие не имело отношения к тому, что было в ней явлено.
Движение ожидания: он видел её словно отвернувшийся в ожидании от него, если только поворачиваясь, чтобы увидеть её, не приходилось отворачиваться ему самому, так что только в этом отвороте он уже её и видел.
Помыслы ожидания: мысль, какова есть ожидание того, что мысли не даётся, мысль, которую несёт ожидание, этим ожиданием отложенная.
Ожидание и забвение, неведение и мысль утверждали то, что не давало себя достигнуть ожиданием, не давало забыть себя в забвении, то, неведения чего было лишено неведение, то, что не мыслилось мыслью.
Так и происходит? Нет, так не происходит.
Таинственное, то, что остаётся без прикрытия, не раскрываясь.
Спокойно дожидаясь, пока это безразличное различие проявится в присутствии.
У него больше нет сил ждать. Если бы они у него были, он бы не ждал.
Ожидание – истощение, которое не истощается.
Ожиданию, если то, что от него ускользает,
всегда уже в ожидании присутствует, дано всё, кроме простоты присутствия.
Как будто им всегда нужно разыскивать дорогу,
чтобы добраться туда, где они уже находятся.
Так и происходит? Нет, так не происходит. Что-то, тем не менее, приходит.
Как он неподвижен, тот, за кем она следует.
Как мало говорите вы, подавая напоследок знак.

"Когда я прямо перед тобой и мне хочется на тебя смотреть, с тобой разговаривать…" – "Он захватывает её и влечёт, увлекая вне присутствия". – "Когда я, не двигаясь, приближаюсь, мой шаг связан с твоим – спокойный, поспешный…" – "Она откидывается на него, удерживаясь и поддаваясь". – "Когда ты идёшь впереди, прокладывая мне к себе дорогу…" – "Она скользит, приподнимаясь в ту, которой он касается". – "Когда мы расхаживаем взад-вперёд по комнате и на мгновение в себя вглядываемся…" – "Она удерживается в ней, отступив вне её, ожидая, пока то, что произошло, произойдёт". – "Когда мы удаляемся друг от друга, а также и от нас самих, и тем самым сближаемся, но от нас вдалеке…" – "Это непоседливость ожидания: его заминка". – "Когда мы помним и когда забываем, соединены разлучёнными…" – "Это непоколебимость ожидания, зыбче любой зыбкости". – "Но когда ты говоришь "Приди" и я прихожу в это влекущее место…" – "Она падает, отдаваясь наружу, безмятежно открыв глаза". "Когда ты оборачиваешься и подаёшь мне знак…" – "Она уклоняется от всего зримого и всего незримого". – "Опрокидываясь и показываясь". – "Лицом к лицу в этой спокойной уклончивости". – Не здесь, где она, и не здесь, где он, но между ними". – "Между ними, словно само это внушительно застывшее в неподвижности место, сдержанность пребывающего непроявленным".

© Морис Бланшо
"Ожидание, забвение"

Я получил наслаждение от текста.
Я ещё не встречал того, кто бы так глубоко понял Хайдеггера, как его понял Бланшо.
Проза Бланшо – просвет Бытия через текст.
Ожидание… Забвение…
А понимание?
С пониманием трудненько, мил человек.