Собственно, я снова под капельницами, наверное, глюкоза на меня все-таки влияет своеобразно – вот, о чем я подумала за полтора часа.
Жили-были мы все когда-то в городе Мурманске. Никто не задумывался, что живем за полярным кругом, что сирень цветет в августе, что северное сияние, что рыба, нефть и, вообще, стратегический порт.
Я, например, жила около озера, сначала на улице Марата, а потом на улице Кирова. Дворы, в которых мои дома стояли, этим озером разделены, и чтобы пройти от одного до другого надо озеро обогнуть, чуть-чуть пройти по кромке берега.
Ну, что я помню о первом дворе? Моя бабушка сажала там, в сквере, деревья, а сквер был очень большой и огороженный металлическими прутьями, мы на них всякие кувырки потом отрабатывали. В том же сквере похоронили попугая Кешу, которого мама на день моряка принесла, сняв с красивой ограды около нашего озера. Кеша матерился, пил водку, отгрызал у бабушки листья ее домашних цветов, выдергивал спицы из вязания, дрался с маминым носом, таскал макароны из тарелки и скидывал их со стола на пол, но все равно считал себя хорошим мальчиком, о чем часто рассуждал вслух, сидя на одной ноге и нахохлившись. Кешу зажали дверью ванной, и мама с бабушкой похоронили его в сквере под окнами. Рядом со сквером была игровая площадка, там все было металлическим, кроме деревянных балок сидения скамейки и бетонного покрытия под ногами. На металлических качелях той площадки я однажды раскачалась до крови из носа. С металлической горки я однажды шлепнулась на бетонное покрытие под ногами снова до крови из носа. Еще я падала, и опять же страдал от этого нос, с велосипеда мальчика Вани, который был старше и в порыве чувств решил прокатить меня вокруг того самого озера. Мы оба упали. Но его последствий я уже не помню, а я полетела на щебенку на берегу озера, разбила лицо и полгода потом вообще не разговаривала, потому что заикалась. Речь потом восстановили с большим успехом, а вот велосипедам я до сих пор не доверяю.
Той же дорогой, что мы ехали с Ваней и не собирались падать, мы потом переносили вещи, когда переезжали на улицу Кирова д.23, а номер квартиры уже не помню даже. Дом был фиолетовым пятиэтажным, в нем было ателье.
В моем же дворе, но в соседнем доме жил мой брат троюродный, кажется. Он был толстым и глупым. Сейчас он тоже толстый, вроде бы нигде не учится, забивает компьютер фотографиями машин и голых женщин, курит, живет с какой-то девушкой и строит церковь на другом берегу залива. Но в детстве я еще этого всего не знала, а строить с ним всякие пещеры в сугробах было вполне весело, хотя времени, я помню, нам всегда не хватало: раздавался родительский призывный вопль, и приходилось понуро плестись домой. Самым обидным было не то, что надо идти домой, или дома надо будет что-то делать, например, есть, самым обидным было то, что поиграть в этой пещере мы не успевали, а на следующий день ее могло уже засыпать снегом, или ее своды могли обвалистья под ногами каких-то больших детей, которых мы не знали, но точно знали, что это они нашу пещеру разрушили. Дома еще обычно доставалось за то, что ноги сырые, ну то есть не сами ноги, сырыми обычно были колготки под ретузами, такими пуховыми шерстяными облегающими штанами, мне кажется, сейчас детей в такие не одевают, а нас одевали, и было очень интересно сдирать с них налипшие на шерстяных ворсинках комки снега и ледышки. Они выдирались вместе с этими ворсинками. И на носках в сапогах были точно такие же, и носки тоже были сырые.
Особенно сырыми носки и ретузы были после катания на горках прямо перед моим домом, в нашей квартире на втором этаже на них даже выходила два окна и балкон моей комнаты. Горки были большие и поменьше, несколько всегда были с трамплинами, несколько заливали водой, и они обледеневали. В общем, горок было много. И детей на них всегда много каталось, особенно в выходные и вечерами. Помню, как я встретила на горках Марианну Климпарскую. Тогда по телевизору показывали этот сериал, где главной героиней была какая-то иностранная Марианна и, она много плакала и страдала, но все для нее закончилось хорошо. Что стало с нашей Марианной не знаю, она теперь, кажется, снова вернулась в Мурманск, и смазанной пританцовывает на своей аватаре Вконтакте, наверное, тоже все хорошо. Марианна каталась на моих горках, потому что жила недалеко, рядом со Стаценко, Кальковым, Жигаловым. А совсем рядом жила, Захарчук Кристина. На те же горки смотрела ее девятиэтажка и, там же где-то жил Fess. Кристина теперь вывешивает свое нижнее белье в интернет и находит это милым. Стаценко получила диплом юриста в Англии, Кальков получает диплом, не знаю кого, в Финляндии, Жигалов несколько раз на дню передает мне привет то по телефону, то в скайпе. Но когда я там, на этих горках, каталась, я ничего этого еще не знала, и даже людей этих узнала уже после того, как первый раз съехала с горок на попе. Мы стали одноклассниками, пошли в школу.
В школу надо было ездить на автобусе «5», и идти до остановки нам с бабушкой приходилось сквозь мой первый двор. На остановке я иногда встречала Кристину с бабушкой, и мы ехали вместе. Автобус был всегда большой и холодный, и во всех моих воспоминаниях окна в нем всегда были замерзшими, но замерзшими красиво - с узорами. И хотя по утрам всегда было темно, и через окна ничего нельзя было разглядеть, я точно знала, что автобус едет мимо магазинов «Полюс», где мне лет в пять купили водяной пистолет, «Утро», где был овощной отдел и вкусно пахло. Я в автобусе проезжала дом Тани Погосян, у которой была рыжая чау-чау с черным языком и которая дружила с Леной Белоголовой, чей дом стоял в начале бульвара на предпоследней остановке перед нашей. Еще я знала, что где-то там дальше на горе живет Миша Аброськин и Дима Смирнов. Миша много болел, а Дима мне звонил по телефону. Связи никакой, но это то немногое, что запомнилось про них обоих. Ну и все мы, вместе, учились в 36 школе на втором этаже в кабинете налево от правой лестницы.
Со Смирновым мы спустя лет 12 пришли на те горки, и даже пару раз съехали, хотя Дима замерз и сопротивлялся. Мы прошли и под аркой моего дома, над которой была когда-то наша квартира, поднялись до домов Стаценко, Калькова, Жигалова. И это было не очень хорошо, не потому что кому-то было холодно, и кто-то ныл, а просто потому что было какое-то чувство, которое вот так одним словом и не назовёшь, и говорить об этом с чужим Смирновым не хотелось, но которое я и сейчас, лежа под капельницей, уже в Костроме спустя еще год, очень хорошо ощущаю. Чувство прошедшего времени. Это не потерянное время, в которое можно было что-то сделать, но не сделал, нет. Это просто время, место, люди, которые были когда-то, и которых больше нет, то есть никто не умер, и все мы, слава богу, пока живы, но уже не катаемся на тех горках, да и в самом городе многие уже не живут и возвращаться не собираются. А даже если бы вернулись, наверное, не стали бы в первую очередь кататься на горках. Хотя и сам город, и горки никуда не делись. А вот люди. Люди изменились, наверное, просто выросли, и все написанное тогда просто о детстве, воспоминания о котором у всех нас связаны с одним и тем же своим городом, своими горками, сугробами и комками снега на своих носках и ретузах.

и еще пока болела фотки перебирала. все прошлогоднее. за пушкинским на, не помню каком, бульваре, на речном вокзале в парке, с фестиваля феерверков на фрунзенскойи набережной, а вот шишку на 8м сфоткали в Берендеевке, там Снегурочку отечественную снимали