"Села в кафе (ах, это моё любимое начало всего) и поняла, что отношусь теперь к ненавистным бабищам, которые занимают слишком много пространства - вечно с кульками какими-то, с тележками, с рассадой, корзинами смородины и тд.

Вот у меня вроде скромный стаканчик кофе, но я и сама добротная такая, сытая женщина в широких штанах, и стоило присесть (а вернее, осесть), так уже повсюду мои вещи - шлем, рюкзак, айпед, очки, кофта тонкая, уже и айфон заряжается, уже и полочку приладила, и веревки натянула, и постирушку затеяла.

И уже ходят посетители кафе, задевая своей немытой головой сырые кальсоны и комбинашки польские, синтетические с кружевами понизу, ещё из приданного, и уже какая-то огромная кухня с сумрачными углами, и в моей кастрюле кипит говяжий мосол, и я в чаду снимаю шумовкой пену и ору на пьяненького дядю Мишу, чтобы не опирался на наш стол, а шёл к себе в каморку да проспался.

Тетю Люсю в могилу свёл, а теперь мне клеенку портишь на столе, ору я, и дядя Миша вдруг начинает плакать, и испитая его рожа сморщивается так жалко, что я тоже начинаю всхлипывать, вытирая круглое потное лицо маминым ещё полотенцем с узорчиками. Старенькое полотенчико, но очень хорошее.

Ну, ну, говорю я, дядь Миш. Отмучилась теть Люся, земля пухом, земля пухом. А он плачет, продолжая хвататься за клетчатую клеенку, которую какая-то тварь порезала ножом. А! резали на чужом столе! Иди на свой стол и хоть зарежься там.

И тут я вспоминаю, что просто зашла выпить маккиато."

Маша Рупасова (с)