Он называл её мать. Передо мной сидит мой друг, мы по мужски безжалостно опрокидываем крепкие стеклянные стаканы со жгучим напитком. На его плече отметина. Нет, это не след от прививки от туберкулеза, как у нас, детей из советского прошлого. Это шрам от удара ножа. Его, тогда ещё восемнадцатилетнего призывника, ударила ножом мать. Нет, она не хотела отсрочки от армии и это была не случайность, она просто испытывала к нему неприязнь. Возможно, это были последствия перенесенного в детстве менингита, а может быть и нет. Сейчас уже сложно судить об этом. Вообще, слушая рассказы моего друга, трудно отделаться от чувства некоего диссонанса, невозможности всего происходящего. Ведь не может быть в одной семье отдельных продуктов для каждого из её членов в холодильнике, не может быть, чтобы родная мама пыталась выселить собственных внуков из квартиры, не может быть, чтобы родная мать не сказала детям о смерти родного отца, её законного мужа. Всё это какая-то фантасмагория, совсем не относящаяся и не имеющая ничего общего с понятием семья, род. Напоследок, изрядно постарев, она максимально усложнила семейные отношения, распродав и раздарив имевшуюся у нее недвижимость незнакомым и мало знакомым людям вместе с фамильными преданиями, альбомами и фотографиями, и в муках скончалась от внезапного инсульта в горячей ванной. Но вот мой друг, стремительно опрокинув крепкий стакан впервые произнес в отношении неё "мама", всё-таки смерть своей безысходной неотвратимостью вернула ему, теперь окончательно повзрослевшему сироте, это забытое слово "мама. Он больше не помнит зла.