Я лишь зацеплюсь за яму и буду барахтаться в табаке, который сыплется мне за воротник и вдыхается ночью с поверхности сухого листа, когда тот подвешивают за занавесками и треплют носом. Совершенно разбитые сени и хозяин выйдет так, что затрясутся осколки стёкол и тонкая дверь, которую не заперли на ночь. Хозяин уединяется в зале у печки и рядом с койкой стоит тумбочка, на которой рассыпаны окурки и пепельница вот-вот упадёт с уголка на пол. Иногда мне хочется войти без приглашения, чтобы стрясти старика, но я обнаруживаю лишь спящее туловище и груду одежды за поясницей, которую он прикрывает, когда из окна в его сторону летит поток осеннего ветра. Порой старик опускается над стаканом, чтобы дремать за круглым столом и не смотреть в кухонное окно за спиной, когда весь плоский пейзаж рвётся издёрганным ветром на целлофановые колокольчики с полынью и крапивой. Его сыновья могут приехать к нему и навести порядок, но старик этой осенью остаётся один, чтобы также привычно курить во дворе на лавочке или захмелев отставить с асфальта на тропинку к дому очередную бутылку. Бывают недели, когда я вижу старика очень редко и только настежь открытая над ступеньками дверь, даёт мне понять, что хозяин ещё жив и возможно скрывается где-нибудь в уголке не топленной комнатки с сигаретой, но при этом не желает соваться на улицу или попросту избегает людей. Мы тесно уместились на заднем сидении, и мама переговаривалась со стариком, пока в окне белели поля с оврагами, которые быстро сменялись лесами или густо уравновешенными кустарниками. Старик быстро поникнет и исчезнет по дороге к школе, где выстроится с другими ветеранами у памятника, чтобы получить нечто гордо затаившееся со звёздочкой на пике и утешительное снисхождение перед судьбой. Его волосы станут длиннее и седина упадёт на плечи тельняшки, когда он боком и не оборачиваясь снимет пиджак, чтобы взять его под руку, словно низкорослую подружку. Старик идёт в магазин и деньги безразлично теряются в кармане, потому что не собраны дома или провалились ниже за подкладку тёплого свитера. Его настроение было подавлено депрессией и попытками заглушить одиночество посредством алкоголя, который лишь усугублял боль и делал язвы шире, чем тогда, когда жена ещё боролась с заболеванием и сбегала с деревни к трассе, чтобы идти по обочине в неизвестном направлении с кружащейся на повороте головой. Тогда старик ища утром жену, оказывался у нас во дворе, чтобы вести женщину за руку домой и прикрикивая руководить не вполне соображающей статуэткой, которая бледна и агрессивно повержена. Летние дни забелели над открытыми вишнями, чтобы купать кислые облака в колодце с соком, который опустился уровнем ниже необитаемой паутины, когда растянутая крона загорела под солнцем и резко оголилась при луне, чтобы снять ожоги. Этот случайно зашедший мужчина выпустит из носа дым и как и прежде, опустит голову, чтобы тихим голосом спросить про рюмку вина или самогонки.
Его стаканчик вертится на гвозде, который прибит к подоконнику сеней с наклоном и каждый раз вешается обратно, когда мужчина занюхивает дозу кусочком белого хлеба. В кухне всё гуще дрожит пар у плиты, и мама становится на пороге, чтобы принюхиваться к ложке с супом, который ещё горяч. За занавеской я вижу забор, который отделяет наш участок от участка соседа с яблоней и давно опавшими плодами между кинутыми сучьями и крупными дикими отростками из той же кроны. Я проваливаюсь среди воспоминаний и отказываюсь жить среди сновидений, которые просятся наружу, когда нет смысла спать и толкать и без того полный мешок с луной к оврагу, через футбольные ворота. Я спущу давно не резвящегося пса и мы вместе побежим к полю, чтобы искать в штафной мою байку, которая позабыта после разогрева и твёрдо не даёт мне выспаться на подушке свыше, потому что тревожит лишь одним своим ночным валянием под луной и чернотой в черноте территории. Луна красиво бела и висит над елями неподвижно подлизываясь, когда хочется идти подальше, чтобы найти больше впечатлений и больше не возвращаться к плаванию с шестом, когда нужно подвинуть высокий треугольный пожар к верхушке леса и освободить небо. Одни и те же картинки в колоде с засаленными рубашками, которые выдают краснотой масть и подтекают слева на груди образом странно тающего с прикосновением сердца. Я напряжён и не могу спать на раздвижном диване или не могу подняться от боли в спине, потому что выдохся и вновь присматриваюсь с каждым пузырьком кислорода к груди, которая пробита в центре ржавым судебным молотком следователя и нападавшего на меня спасителя, когда тот оплакивает битое тело на горизонте и порывается нести звезду на собственной шее до последней её черты и если угодно через всё небо. Миску пододвинут к моему несостоявшемуся лицу и кто-то ужаснётся этим мимолётным изменениям, которые окрашены кровью и соплями, когда вся эта слизь падает мимо воды и не подтирается с губ приятелем, пока мне невыносимо стыдно и больно опускаться в обмороке дальше или глубже чьей-то ладони.