Я никогда не смогу описать тот единственный рассвет над Чёрным Городом, который мне удалось наблюдать. Я даже и не пытался никогда. Вот если бы смог — тогда бы вы мне точно поверили, но не придумали ещё таких букв на клавиатуре, которыми это описыватся. Языка на самом деле два: один из них тот, который состоит из слов и записывается в виде букв, почти так же, как и произносится; другой же язык — внутри него, плавает как mobilis in mobile — и он никак не звучит, будучи одинаков внутри любого языка — то, друзья мои, язык понятий. Лишь в нём кроется надежда на наше понимание.

Из всего путешествия в Польшу в двеннадцатилетнем возрасте я хорошо помню тот день, когда поезд из Новосибирска в Москву остановился, и на станции я купил у бабушки мороженое в стаканчике: «Выбирай то, которое смотрит на тебя». Ещё я помню, что вернулся ранним туманным утром, и, заснув днём, проснулся только к вечеру — вечеру следующего дня, проспав около полутора суток. У меня сейчас такое же ощущение — как будто просто слез с поезда чтобы взять то, что моё. И я хочу вернуться домой, домой — только чтобы понять, что я дома, и я просто хочу немного отдохнуть.

Мне давно перестали сниться кошмары — с тех пор, как однажды во сне я сразился со своим Врагом — и победил. Но Враг жив, его нельзя убить. И Чёрный Город где-то есть — там была наша последняя битва, и там находится всё то, что противно Жизни. Он ждёт, он находит, один за другим, всё новые способы отомстить за тот единственный рассвет. Имя Врагу — Страх, и будет о нём ещё довольно сказано в своё время.

А пока мне остались те, другие сны — которые как алмазы среди неровного бурчания обыденных клубящихся сновидений. Я не прошу поверить в то, что я там видел, и представить те места, где я был — потому что земное сознание не может их вместить, и сам я, вернувшись, забываю все краски… Я прошу поверить лишь в одно: это есть. Есть на самом деле.

Вы поймёте; я знаю, что простите то, что я не сел писать немедля — ведь вначале, сразу после возвращения, всё ещё невыносимо ярко и слишком свято, чтобы даже задуматься о запечатлении этого на бумаге. Но я там был снова, и ради этого стоило прожить целый год без этих самых, других снов. И это, новое путешествие, было на порядок ярче, чем любое из предыдущих. Теперь уже не стоит вопроса — верю я или нет. Я не верю — знаю.

Я вернулся в минувшее воскресенье. Утром — конечно же, утром.

Мы снова были вместе, когда маленькая ярко-красная летающая посудина без крыши несла нас невысоко над полями, перемежающимеся редкими зарослями деревьев. Был очень густой туман, и среди всей зелени внизу асфальтовая дорожка выделялась уверенной, плавно изогнутой змейкой. Моя Маленькая Инь сидела слева, и теперь она была такая… настоящая… и обычная… что я увидел её подробно, как никогда прежде: бордовая водолазка, русые волосы ниже плеч, простое и милое лицо, черты которого я прежде не различал толком. Примерно шестнадцать лет, или может просто она такая маленькая и худая. А какой ещё можеть быть Инь?…

Была ли у вас когда-либо невыносимая тоска по близкому, необяснимому другу, по некой ясной и светлой любви из далёкого детства? Только дети могут любить так непосредственно. Как ребёнок, без тени пошлости, которой он просто не знает, может говорить о том, почему ветер качает деревья и о том, почему мальчики писают стоя, с одинаковой интонацией; как он может обнимать одинаково нежно подружку, подушку, друга, папу, маму и кошку. Может быть, лишь несколько взрослых черт дополнят этот детский образ совершенного друга, такие как преданность, смелость, твёрдость. Если вы понимаете, о чём я, если вы в тайной глубине сердца мечтаете именно о таком возлюбленном человеке… или если никогда ни о какой подобной чуши не задумывались — то в любом из двух случаев я не найду, что ещё можно сказать о моей Маленькой Инь. Но я теперь знаю совершенно точно, что она где-то рядом, так, как будто встретил вчера на улице — или даже более того.

И есть в этом мире совершенных геометрических форм Белый Город, из которого мы направлялись к нашей цели — Стеклянной Башне, и вот она наконец показалась из тумана во всём своём величии… Как давно мы её не видели! Я не знаю, была ли здесь Инь без меня, но я помню Башню только смутным детским воспоминанием — тогда Инь ещё не родилась, но всё равно была рядом неуловимым и прекрасным Женским Образом, который тогда я увидел в своей маме — нахожу его в ней и сейчас. Да, это та самая мистическая любовь, что с самого детства, вспыхивая в глазах тех девочек, с которыми играл песочнице; тех девочек, с корорыи дрался в школе на пластмассовых линейках; тех девочек, в которых влюблялся, подростая — вспыхивая в их глазах, поддерживала огонь и во мне. Они все — мои половинки, и всё же… Она — одна.

Башня была вытянутым цилиндром, высоко простёршимся над травой и деревьями; на него было словно нанизано семь плоских прозрачных колец. Мы вышли на одно из них, что ближе к вершине, но не на верхнем. Рассеяный свет падал на пейзаж внизу, который было видно сквозь прозрачный пол. Башня, хотя и была из стекла, всё же не была прозрачной — но зеркальной, а местами — белой. Были полузеркальные двери, и мы прошли внутрь. Ба! А вот наклонный оранжевый коридор, по спирали огибающий Башню, был мне знаком, здесь я был часто, просто не осознавая, где нахожусь. Теперь я знал, к кому мы идём… И образ этот, другой, заслуживает не меньше внимания, чем образ Маленькой Инь.

Знаком ли вам образ Учителя? Образ старшего товарища, бесконечно доброго и всемогучего, иногда и внешне сурового? У бесконечной мудрости которого есть ответы на все вопросы? К нему можно всегда обратиться, поговорить с ним, и он всегда каким-то образом поможет… пусть даже его ответ почти никогда не бывает таким, каким ты его ожидаешь, тем не менее — он всегда на твоей стороне. Кто-то зовёт его — Бог, я же зову его — Архитектор. Потому что точно знаю, что он участвует в построении прекрасного, геометрически совершенного Белого Города. (Кто же построил Чёрный Город?) И когда-нибудь обязательно возьмёт в помощники нас.

Странно, я не помню, чтобы мы были когда-либо у него вместе. Но помню ли я все путешествия? Быть может, многие из них просто совсем не остаются в земном сознании, и воспринимаются им как ничего не значащие беспорядочные сны, мгновенно выветривающиеся с пробуждением? Кто знает… Быть может, я каждую ночь там. Быть может, часть меня там и сейчас…

И вот он встречает нас, как год назад встречал меня у себя в саду, теперь он — на рабочем месте. Моя Маленькая Инь — всегда одинаковая, а он — всегда в новом облике. Так и сейчас — толстый и седой, я же видел его средних лет и подтянутым, а иногда и другим… Он даёт Задание — мы всегда что-то делаем во сне, и эта работа очень-очень важная, и пока я там — понимаю, в чём её суть; но, возвращаясь, всегда забываю и не помню даже приблизительно. Но как бы то ни было — эта работа важнее всего, что делается здесь, на этой земле.

И мы уходим, и мы летаем и бродим всюду, и пишем что-то и с кем-то говорим. И у нас ещё есть время друг для друга — и об этом времени я никогда не напишу, это остантся всегда только между нами. И мы не здороваемся и не прощаемся — я просто ухожу, чтобы скоро снова вернуться. Потому что светит солнце, светит уже здесь, сквозь незашторенное окно, и начнинается пркрасное воскресное утро.



если бы мне такие руки
руки как у великана
я б сложил их на своих коленях
сам сидел бы тихо
тише вздоха, тише камня

если бы мне такие крылья
чтоб несли меня по свету
ни минуты не колеблясь
я бы вырвал их и бросил ветру,
бросил ветру

если бы мне глаза такие
чтоб все видели, преград не зная
я б закрыл их плотно-плотно
сам сидел бы тихо
головой качая, головой качая

если бы залилась ты смехом
с ветром косами играя
я летел бы вслед за эхом
дивный голос догоняя, догоняя…


Current music: Пикник - Великан