Я хотела белого, с золотыми крыльями, как на росписях во Владимирском в Киеве. Сказочный и сияющий... Запрокинешь голову - и, кажется, вправду летит над тобой. Смотрит синими глазами. Кружит, кружит, и никогда не спустится вниз, не нарушит угасающим движеньем тихо потрескивающий ладаном воздух, не сложит для отдыха крылья золотой лодочкой. Полет его бесконечен, пока кто-то смотрит вот так - снизу вверх... Ты топчешься на месте и, спустя несколько минут, понимаешь, что это голова кружится - от высоты, от красоты, от тишины и ожидания рождественского чуда...
А мой - совсем маленький, зато - светлый и легкий. И получился странный, золотоволосый, и крылья из тесьмы. А из чего же еще мне крылья тебе сделать? Из пера? Так не достала ничего, кроме куриного. А курица, она ведь не птица - с земли на насест, так и ты не взлетишь. А добираться далеко, за океан, к тому, для кого я тебя делаю.
Пока ты еще сидишь на столе в кольце света от настольной лампы, смотришь на меня наивными кляксами глаз. За окном - ночь и снег, и колкие перчинки зимних звезд, и ты один у меня, тряпичный, безрукий, доверчивый.
У любой куклы есть душа, я теперь точно это знаю. Душа кукольника поселяется в ней. Долгими вечерами, перекраивая кружево и бархат, нанизывая блестки и холодный бисер, я разговариваю с ними и делюсь собой. Но как жить под одной крышей с собственными я? Нас слишком много, нам тесно вместе, нам пора по другим домам...
Я сделаю тебе руки... И звонкую золотую трубу. Как жаль, что она из пластмассы, а не из праздничной, поющей меди. Но если прикрыть глаза и смотреть на тебя сквозь ресницы, то можно поверить и можно услышать... То ли звон, то ли гимн, то ли джаз, то ли колыбельную спящему городу...
Ты медленно крутишься на длинной тонкой нитке и отбрасываешь синие тени в сумерках. И я смотрю на тебя снизу вверх, и мне ты кажешься красивым. Сказочным и сияющим. Мой ангел, тряпичный воробей в руках. Нужен ли ты кому? Доберешься ли ты в такую даль...