http://katgift12.livejournal.com/17388.html


ЖИЗНЬ БЕЛОЙ МЫШИ

* 10 Апр, 2009 at 12:24 PM

Она родилась в питомнике, в пластмассовой клетке с решетчатой крышкой, среди желтых-прежелтых опилок, которые пахли лесом и норой между корнями деревьев. Ни она, ни ее родители, ни бесчисленное количество ее пра-пра-прабабушек никогда не были в лесу. Но запах узнавали. Такое вот чудо.
Сразу после рождения она так же, как и шесть ее братьев и сестер, была нежно розового цвета. Новорожденные мышата – слепые, и насосавшись молока, они спали, а молоко просвечивало белым сквозь их розовые брюшки.
Через пять дней глаза у нее открылись, а на спине появился белый пушок. Клетка была ее миром, в котором, кроме нее, жила мышь-мама и шестеро мышат. Мама казалась ей очень большой и вкусно пахла молоком. Где-то рядом жили другие мыши. Она чувствовала их запах и слышала, как они шебуршатся в своих клетках, но никогда не думала об этом. Другие клетки были для нее, как для нас – другие планеты. В выемку в крышке раз в день огромная рука насыпала пахучий комбикорм. Сначала он ее не интересовал, потому что ее едой было молоко, но однажды она вдруг с радостью обнаружила, что комбикорм – вкусный.
Питомник выращивал мышей, крыс и других лабораторных животных, а потом продавал их институтам и лабораториям. В институтах люди испытывали на мышах лекарства и проводили всякие другие опыты для развития науки. Кому-то это покажется жестоким, но ведь лекарства надо испытывать… И обстоятельства сложились так, что люди могут испытывать их на мышах, а мыши на людях – не могут. С точки зрения мышей это, конечно, несправедливо, но что поделать…

Наша мышь в институт не попала. Ее вместе с братьями и сестрами купил Ленинградский Зоопарк. Зачем Зоопарку мыши? Очень просто – их едят. Кто ест? Многие. Например, хорьки, орлы, куницы. Даже муравьеды. Наша мышь попала в серпентарий – место, где живут змеи. Маленькие змеи тоже очень любят есть мышей. Большие змеи едят крыс. А удав Гоша мог целиком проглотить кролика.
Именно в это время мы с мышью и познакомились. В полтора месяца мышь – уже совсем взрослое животное. У нее были красные круглые глаза, белая шерсть с голубоватым отливом и желтый хвост с мелкими чешуйками. На вид она ничем не отличалась от двух десятков других мышей в клетке. Я не помню, почему выбрала именно ее. Я не люблю белых мышей, и мне было все равно.
В то время я училась в Университете на 4 курсе и одновременно занималась на кафедре научной работой. Мы с подругой изучали специальные клетки-макрофаги, которые отвечают за иммунитет у личинок морских звезд. Мы надеялись, что наши исследования помогут другим ученым, которые в те годы начали борьбу с только что заявившим о себе СПИДом. Ведь личинки морских звезд – первые организмы, у которых в процессе эволюции появился настоящий клеточный иммунитет.
Чтобы приготовить, а потом и исследовать препараты, нам и понадобилась мышь. Точнее, ее печенка, потому что личинки морских звезд слишком маленькие и хрупкие. Заморозив личинки вместе с мышиной печенкой, мы должны были порезать их на специальном приборе – микротоме, окрасить и посмотреть под микроскопом.
Почему за мышью я пошла в Зоопарк? Тоже очень просто – до поступления в Университет я сама работала в Зоопарке, и у меня там остались друзья.
На следующий день в специальной клетке-переноске я принесла мышь на кафедру. Я не могу убивать мышей. За меня всегда делал это кто-то другой. Дело тут не в жалости. Современные дети, которые смотрят современный телевизор и играют в современные компьютерные игры, очень хорошо это знают. Просто убивать надо уметь. Я – не умею.
Наша с подругой научная руководительница сказала, что ей убить мышь – все равно, что чашку воды выпить. Я достала мышь из клетки, а она достала из ящика стола огромные ножницы. Мышь не хотела умирать и служить науке. Она хотела жить, поэтому укусила научную руководительницу за палец, пробежала по длинному лабораторному столу и спряталась за большой микроскоп. Я попыталась поймать ее, но мышь спрыгнула со стола на пол и спряталась за ящики с оборудованием. Научная руководительница очень рассердилась, окунула палец в склянку со спиртом и спросила, чистая ли была мышь. Я ответила, что, судя по виду, довольно чистая и в некотором смысле даже белая. Научная руководительница ушла, держа палец перед собой как свечку, а мы с подругой еще некоторое время безрезультатно ловили мышь. Я на мышь не сердилась – я ее понимала.
Несколько дней от мыши не было никаких известий. Внизу под нашей кафедрой располагался буфет, и мы решили, что она ушла жить туда, поближе к еде. Правда, в буфете жил откормленный, но все еще бодрый кот Макинтош…
А для заготовки личинок мы с подругой, наплевав на инструкции, использовали обычную говяжью печенку, купив 200 грамм в магазине кулинарии.
В следующий понедельник, примерно через неделю после своего чудесного спасения мышь дала о себе знать. Я собиралась начать новую серию исследований. Для этого требовалось изготовить препараты из парафиновых блоков, которые лежали на моем рабочем столе в чашке Петри. Парафиновый блок – это такой кубик из парафина, прилепленный на деревянный брусок. Внутри парафина – собственно материал для исследования.
Придя с утра на работу, я села за стол, придвинула к себе чашку Петри с блоками и… похолодела. В стеклянной чашке лежало всего два деревянных бруска. Остальные были разбросаны по столу вдоль стенки…но! – ни на одном из них не было парафиновых кубиков! Минуты две я машинально вертела в пальцах один из двух оставшихся в чашке брусков, и до меня медленно доходило, что проклятая мышь попросту съела результаты трехмесячных экспериментов!
- Ну, надо же ей было чем-нибудь питаться, раз уж Маргарита ей голову не отрезала! – рассудительно сказала подруга, с которой я поделилась своим горем.
- Шла бы питаться в буфет! – в сердцах воскликнула я.
- Там Макинтош, - возразила подруга. – Может быть, она его боится. Если бы я была мышью, я бы боялась…
Остальные блоки я хранила не на столе, но, пока мышь жила в комнате, ни один из них не был в безопасности. Почти целый рабочий день я перетряхивала химреактивы и двигала ящики с оборудованием в поисках мыши.
- Может, ты просто ее кормить будешь? – чихая, предлагала подруга. – Ну, давай вот сюда блюдечко поставим и оставим ей что-нибудь. Она вечером придет и поест.
- А если ей парафин понравился, и она наши блоки на десерт жрать будет? – предположила я. Подругу эта мысль настолько не порадовала, что она выпила какую-то противоаллергическую таблетку и присоединилась к поискам.
Еще через час мышь была поймана в углу лабораторного шкафа, накрыта моей вязаной шапкой и помещена в переноску.
- Ну и что ты теперь будешь с ней делать? – спросила подруга. – Макинтошу на ужин скормишь?
Биологи – люди вовсе не жестокие. Они, можно сказать, даже любят животных. Потому и биологами стали. Просто любовь у них не сентиментальная. Наша мышь родилась только для того, чтобы послужить науке и умереть. Опыт мы уже поставили, змеи пообедали кем-то другим. И что теперь?
- Знаешь, она уже двух смертей избежала, - задумчиво сказала я. – Даже трех, если считать голод и Макинтоша за одно событие. Наверное, ей суждено жить. Я, пожалуй, ее домой возьму.
- Флаг тебе в руки, барабан на шею, - сказала подруга. – Я думала, ты белых не любишь. Сама же говорила, что у них глаза, как у вампиров… Тебе что, мышей мало?
- Да, в общем-то, хватает, - честно ответила я.
За несколько месяцев до описываемых событий мой друг – генетик подарил мне беременную мышь-мутанта с девятью точковыми мутациями. Спустя неделю мышь разродилась. Потом ее потомки скрестились между собой. На момент истории с белой мышью у меня в кухне в деревянном ящике жило полтора десятка удивительных для непосвященного взгляда мышей. Мыши были: коротколапые и короткохвостые; пушистые и пятнистые; голубые и оранжевые. При этом почти все мыши-мутанты были ленивы, тупы и болезненны, как, впрочем, мутантам и положено (это только в фантастических боевиках мутанты обязательно сильны и агрессивны. На самом же деле все наоборот).
И вот в этот оазис сонного благополучия (деревянный ящик с линейными мышами-мутантами) я вечером, после работы, запустила свою беспородную белую мышь-дворняжку. Поужинала, покормила мышей и дочку, и пошла спать.
Наутро решила заглянуть к мышам: не было ли каких обид? Заглянула и с изумлением увидела, что ящик пуст. Что такое? Куда делись мыши, ведь проволочная крышка-сетка осталась на месте?! Подняла ящик и увидела, что в углу выгрызена аккуратная полукруглая дырка. Это за одну-то ночь? Притом, что мутанты жили в этом ящике уже месяца три и ни разу даже не попытались сбежать.
Итак. Белая мышь-дворняжка ушла на волю и увела за собой линейных разноцветных аристократов. Что же будет дальше? К вечеру мутанты проголодались и начали группами и поодиночке выходить на середину кухни. Вид у них был несчастный, потасканный и обалдевший. К длинной шерсти прилипли опилки, елочные иголки, комочки пыли и грязи. Свобода явно оказалась им не по зубам. Муж легко ловил почти не сопротивлявшихся мутантов и отправлял их обратно в ящик, предварительно оббитый жестью. Белой мыши среди пойманных не было. Впрочем, я этого и ожидала.
Через два дня я выбросила три погрызенных мышью пакета с крупой и принесла от друга-зоолога живоловку, в которую они в экспедициях ловили мышей-полевок. Настоящие мышеловки, в которых мыши погибают, были мне не нужны. Я не хотела убивать белую мышь. Я начинала уважать ее упрямую волю к жизни.
В живоловку на сыр мышь пошла практически сразу. Правда, у полевок, для которых приспособлена живоловка, нет хвоста. А у белой мыши – есть. Точнее, был, потому что часть его сразу же дверцей и прищемило.
Пойманную мышь я посадила обратно в оббитый жестью ящик. И началось!
Белая мышь уходила из любых ящиков, аквариумов и клеток. Она раздвигала стекла и прогрызала жесть. Она часами висела на передних лапах, чтобы прогрызть проволочную сетку. Вечером мы видели сквозь сетку розовый, в капельках крови нос. Мутанты сладко спали в гнезде, а белая мышь падала, разминала уставшие, исколотые лапы и снова прыгала, цепляясь за сетку.
- Не сможет! – уверенно говорил муж вечером, понаблюдав за мышью.
- Еще как! – возражала я.
- Ушла, - констатировал муж утром, обозрев аккуратное отверстие в сетке.
Мышь стала большой, тощей и поджарой. Шерсть пожелтела, в ее окраске ничего не осталось от бывшей молочной голубизны. Отсох и отвалился перерубленный живоловкой хвост. Практически все мои запасы крупы пришлось выбросить. Все имеющиеся емкости для животных пришли в негодность. Мутанты изредка уходили вместе с белой мышью, но легко возвращались назад в течении суток. Я не уставала удивляться упрямой воле к свободе, которая буквально сжирала белую дворняжку-мышь. Куда она бежит?!
И однажды я увидела! Сначала мне показалось, что мне показалось… Вдоль плинтуса между плитой и холодильником пробежала… промелькнула… нет, протекла длинная и узкая черная тень… Потом вторая, третья… Нет, я точно их видела! Но кто это?! У нас нет черных мышей, да и размеры… По моим прикидкам, незнакомые зверьки были раза в полтора длиннее самой большой мыши из наших - белой мыши-дворняжки.
- Может, это крысы? – предположил муж.
- Нет, они узкие, и пластика другая, и цвет, - категорически не согласилась я. – Крысы зеленоватые, а эти были глубоко-серые, почти черные…
- Ну, тогда не знаю… - развел руками муж. – Разве что что-то неизвестное науке…
- Черные и длинные - это белой мышки детки, - невозмутимо произнесли из-под стола уста младенца, в лице нашей двухгодовалой дочери. – Они раньше были маленькие, а теперь выросли. Я их давно знаю.
- А почему же нам не сказала?!
- А вы спрашивали? – нешуточно удивилась дочь.
Мы с мужем посмотрели друг на друга и промолчали.
Теперь все, в общем-то, прояснилось. Белая мышь убегала из всех и всяческих клеток, ведомая одним из самых могучих инстинктов – инстинктом материнства. Где-то под шкафом или плитой ее ждали беспомощные, головастые существа, с короткими ушками и маленькими лапками, с трогательно коротким, поджатым к животу хвостиком. Без мамы им было голодно и холодно. Без мамы они могли умереть. И белая мышь раз за разом преодолевала все преграды, которые мы возводили на ее пути, и с перерубленным хвостом, исколотыми лапами и изодранным в клочья носом все-таки прорывалась к детям. Судя по результату, она ни разу не опоздала.
Внешний вид выросшего потомства тоже был понятен. Есть в природе такое явление, которое на научном языке называется эффект гетерозиса. Он заключается в том, что потомство далеко разошедшихся друг от друга ветвей одного вида в первом (и только в первом!) поколении отличается крупными размерами и повышенной жизнеспособностью. Мыши-мутанты и беспородная мышь-дворняжка как раз и были этими ветвями.
Черных мышей-детей мы видели редко и недолго. Они были ужасны. По размеру больше любой когда-либо виденной мною мыши, они легко ходили по бельевым веревкам, никогда не попадались в живоловку и легко запрыгивали с пола прямо в раковину. Трогать их и даже смотреть на них не хотелось, хотя их текучие движения невольно притягивали взгляд. Окончательно став взрослыми, они в один прекрасный день просто ушли из нашей квартиры, и больше мы их никогда не видели.
После истории с мышатами я оставила свои попытки адаптировать белую мышь к жизни в клетке.
- Пусть живет как хочет! – сказала я мужу.
- Счастливая! – вздохнул муж.
А я вдруг поняла, что моя белая мышь действительно – счастливая. Странно думать так про бесхвостую, покрытую шрамами мышь, предназначенную на корм какой-нибудь гадюке, но … я так думала.
Каждый вечер я оставляла под раковиной блюдечко с едой, и постепенно белая мышь перестала прогрызать пакеты с крупой и растаскивать по всей кухне горох и фасоль. Ее основной дом, судя по всему, был где-то за холодильником, но как у настоящего конспиратора, у нее всегда оставалось две-три запасных норы, в которых также были собраны запасы на черный день.
Разноцветные мыши-мутанты проживали свою короткую неяркую жизнь и постепенно вымирали. В конце концов, деревянный ящик опустел. Белая (точнее, уже желтая) мышь по-прежнему чем-то хрустела за холодильником. Прошло больше года и вот однажды я, случайно заглянув в стоявший возле шкафа ящик, вдруг увидела в нем белую мышь. Она смотрела на меня и шевелила серым, покрытым коростой носом, который когда-то был нежным и розовым.
- Смотри! Она вернулась! – закричала я.
Муж поправил очки и внимательно оглядел сидевшего в ящике зверька.
- Она больна, - сказал он. – Больше не может жить на свободе. Пришла в неволю умирать.
Я взяла мышь в руки (она не сопротивлялась) и осмотрела ее. Муж был прав. С правой стороны около задней лапы выделялась отчетливая опухоль. Я нажала на нее. Мышь никак не отреагировала. Не воспаление. Значит – рак, лабораторные мыши чаще всего погибают именно от него. Мышь не шевелилась, спокойно сидела на ладони и смотрела на меня темно-вишневыми глазами.
- Ну что ж, - вздохнула я. – Будешь теперь жить на пенсии.
На пенсии белая мышь прожила еще почти полгода (полтора-два года – нормальный срок жизни мышей). В последние недели она практически не могла ходить, но аппетит сохраняла почти до самого конца. Особенно она любила огурцы и сыр.
В последующие годы я часто вспоминала ее. В чем-то она была для меня примером. Вы скажете: как мышь может быть примером для человека? Не знаю, не знаю, но что-то такое было в ее упрямой и спокойной жизнестойкости, не покидавшей ее до самых последних дней длинной и наполненной событиями мышиной жизни…