Про Верхотурье мне рассказала одна молодая ведьмочка. Типа, град сей есть духовный центр Урала, один из старейших городов Сибири и прочая, прочая, прочая. Я сразу же возгорел желанием побывать там на мотоцикле. А что там делать, я придумал мгновенно – искать надо тот самый мост и тот самый рынок. Внезапно сложилось «что» и «где», и это так запало в душу, что уже на следующий день я стал смотреть карты в гугле, прикидывать маршрут, пролистывать исторические справки, и купил очередной компас.

По первым же прикидкам оказывалось, что сей град, основанный на месте вогульского городища Неромкарр, и есть самое распрекрасное место «М» для поисков моста и рынка. В 1597 году, отряд Васьки Головина, перекрыв начало секретной тропы индейских контрабандистов свежепостроенной крепостью Верхотурье, на пару столетий вперед утвердил главную дорогу из Сибири на Русь, с таможней, рынками, Блек Джеком, и шлюхами.

Через месяц взвешенных раздумий и вдумчивых взвешиваний, я окончательно уверовал, что если Троллевый рынок и существуют, то искать его надо под мостом у Троицкого камня, на котором расположился историко-архитектурный музей-заповедник – бывшая Верхотурская крепость.

И не надо убеждать меня, что настоящий Троллевый рынок находиться под Бруклинским мостом, в Большом яблоке, как это было показано в фильме «Хеллбой II – золотая армия». Бруклинский мост просто самый скандальный – в 2006 году, там, на тайном складе, в опоре моста, накрыли большую партию контрабанды: 350 тыс. металлических банок с галетами, воздухоочистительные установки, одеяла, наборы для медицинской помощи. А в Верхотурье, рынок старый, и, скорее всего, захудалый, тихий – как раз новичку попробовать. И подъехать к нему можно с левой стороны Троицкого камня – аккуратно под обрыв к реке спуститься можно и зайти под мост.

Так же не надо убеждать меня, что эта моя затея – полная хрень. Я же не смеюсь над поисками снежного человека, Атлантиды, Лох-Несса, остатков НЛО, пропавших цивилизаций или людей по фотографии – лишь ищущий да обрящет.

К поездке я подготовился обстоятельно. И время выбрал, на мой взгляд, самое подходящее – ночь на 1 мая, или же Вальпургиева ночь. Тем более что в этом году она совпала с Пасхой. Согласитесь, ядреное сочетание – грех не скататься в какое-нибудь сакральное место и не поискать там просветления, тайных знаний или что вы там сами себе удумаете.

Прикинуться решил странствующим торговцем церковной бижутерии, и различными табачными изделиями. Понятно, что как распространитель ширпотреба, я, там, на рынке, буду никому не интересен как личность, а значит, могу и проскочить не заметно. Ну, а вернувшись, с оставшегося хлама можно будет поиметь профит.

Остановиться так вечерком, на трассе, в кемпинге, гостинице, или еще где, и рассказывать вечером другим уставшим путникам, где был, что видел, и что привез, из дальних странствий. А потом достать сундучок, а там драгоценности духовные алюминиевой искрой играют, иконки бумажные как японочки на переливных календариках глазиком подмигивают, табачок душистый так и манит ароматом своим – и все это типа оттуда, с Троллиного рынка товар. Товар заряженный в водах Туры-бабушки энергией Земли-матушки, и прочая бла-бла-бла. Покупай, дорогой, кури и носи. Или на байкфест приехал, встал в ряд к торгашам, но так, скромно, с краю, и сиди, торгуй, байки трави.

В общем, появился я в Верхотурье 30 апреля ближе к вечеру, покрутился по улочкам, поглазел на церкви, поболтал с местными, разведал обстановку, и на закате встал лагерем в паре километров от города, за речушкой Неромка, впадающую в Туру – костер, горячая еда, чай, курево.

Какая же это дрянь, ваша заливная рыба – я попал в самое настоящее захолустье Сибири. Основные торговые трассы ушли от города лет двести назад, а паломнические около ста. После революции город даже терял свой статус, но, к 350-летию, вернул. Ныне это самый старый и самый малочисленный город в Свердловской области – хрен где ночью горячий кофе найдешь, не говоря уже о Троллевом рынке. Всего два храма в городе, старинных домов ваще нет. Короче, современное село – видали мы и получше!

Ну и что теперь делать? Не на службу же в церковь идти. Может снять девочку и покататься с ней? Так молодых людей я видел только возле двух рюмочных, расположившихся в разных местах города, но имеющих одинаковую архитектуру: одноэтажные строения, облицованные металлическим профнастилом. Да и молодежь была вся на одно лицо – гастарбайтеры с востока.

Еще дома, план и воображение рисовали мне заливные луга, укрытые на ночь плащами клубящегося тумана и зеркальными щитами озерцов паводковой воды, грунтовку в городок, по краю леса, вдоль реки Тура, и меня, тихо едущего в косухе на своем чоппере с выключенными фарами в Верхотурье. Светлячки над дорогой, луна над головой, на голове каска "Херр-Майор". Сигара добавляет тумана и аромата – я переезжаю по дамбе запруду на Неромке и останавливаюсь, курю, прогуливаюсь, осматриваюсь.

Как всегда, в подобных моих вылазках, был полный штиль и безоблачное звездное небо. В безветрие ночное пространство раздвигается, ты начинаешь его буквально чувствовать, осязать его долетавшими до тебя, от самого неведомого и невидимого горизонта, одиночными, кристально чистыми, морозными звуками. Днем такого не почувствуешь, не ощутишь пространства – оно прячется в звуковом хаосе жизни.

Стоя на обочине, облокотившись на мотоцикл, и потягивая косячок, я так увлекся созерцанием тишины, что не заметил появление крупной собаки. Пес стоял на дороге, чуть сзади, смотрел на меня и принюхивался. Потом пару раз чихнул, потер нос лапой и не спеша затрусил в сторону города. Я проводил его ленивым взглядом, а через секунду косяк выпал из моих пальцев. Вместе с ним вниз упало сердце – по дороге, след в след, не спеша, шли волки. Они шли мимо меня в город, шли как мимо пустого места, не останавливаясь, не оборачиваясь на мою застывшую соляным столбом фигуру.

Что бы ощутить мое состояние, в тот момент, вы должны представить, что из вас, резко, откачали половину вашей крови – слабость, заторможенность. Я, угасая, начал затяжное падение в обморок – кто резал себе вены, поймет меня.

А потом, раз, и как проснулся. Волки обрывком сна тают в темноте, а я медленно поднимаю косяк, и как ни в чем не бывало, раскуриваю его, но в следующее мгновение он взлетает вверх – мои руки, как электрический ток, бьет фраза:
– Я бы не советовал сейчас ехать в город.
Резко разворачиваюсь:
– Черт, зачем же так пугать?

Передо мной стоял местный организм мужского полу. Ему можно было дать от 60-и и выше, но одет опрятно и даже где-то со вкусом: на нем были армейские берцы, пуховик, вязаная шапочка, а на лице стильная трехдневная борода.

Я спросил:
– Партизан?
– Пастух.
– Твои? – я кивнул назад.
– Мои.
– А чо в таком виде в город погнал?
– Ну, не голыми же им, в человеческом облике домой возвращаться.
– Логично.
– А то.

Мы молча постояли. Поглазели друг на друга, подумали каждый о своем.
– А почему мне нельзя в город?
Дед поправил шапочку:
– Дай ты им хоть полчаса, что б они по домам, усталые, спокойно разбрелись, не пугай их своим драндулетом. Ты представь себя на их месте, весь такой уставший, без сил, идешь домой, а тут шпана залетная мимо шныряет.
– А почему они сейчас меня не тронули?
– Я же и говорю, уставшие они, – дедок одернул куртку, – А ты стоишь спокойно, тихо куришь. Вот и не дергайся.

Я промолчал, а дед продолжил говорить. Голос его был спокоен и мягок:
– Постой чутка со мной, угости сигареткой, поболтай – время и пройдет. Тут щаз Константин придет на ночную рыбалку – пирожков принесет. А чай, я смотрю, у тебя и свой найдется, – дед махнул рукой в сторону моего рюкзака, где с боку был приторочен термос. – От тебя дымом свежим несет, что, неужто не заварил?
Я протянул ему пачку сигарет:
– А пирожки с чем будут?
– Рыбы не будет точно – Коста не за рыбой сюда ходит. А вот и он – стоит помянуть черта, как…

Дед обошел меня и еще на ходу стал приветствовать подошедшего:
– Здорово, старый…
Они начали делиться новостями. И услышанного я понял только что жить можно, но не мешало бы и подкрепиться.

Мы разложили на седушке моего мотоцикла пакетики из сумки Константина. Он как-то сразу взял меня в оборот, несмотря на то, что старики болтали в основном между собой. Я достал низкую толстенную свечу, зажег ее и поставил на бензобак мотоцикла. Сразу стало по-домашнему уютно, а Коста оживился:
– Так, вот тут с капустой, тут с кортошкой, эти с репой, – он стал шуршать свертками из газет, – А вот это специально для меня Соломония испекла – с грибами, но вы тоже угощайтесь.

Мы стали молча жевать, иногда выговаривая набитым ртом:
– Вкусно…
– Класс…
– Еще тёпленькие…
– С маслицем…

Пастуха Коста называл как-то по смешному – Ерькой, что тому, кстати, шло – он постоянно что-то поправлял на себе, постоянно лазил по карманам и искал всякую мелочевку, при этом смотрел исключительно на тебя и ловил каждое слово, хотя и сам оказался еще тем мастером поговорить. А вы как думали, будет человек постоянно чесаться или нет, если по нему грехи и грешочки аки блохи ползают и кусают? Успокаивало то, что эта хрень не заразна, если только их конкретно на другого не стряхивать.

Ерька достал из своего рюкзачка пластиковую полторашку с каким-то напитком, и с удовольствием крякнул, свинчивая крышку с бутылки:
– Твоя Соломония пирожки печь мастерица, а вот моя бражку ставить кудесница. Гляди: она даже этикетки рисовать стала.
И он протянул к нам флакон. При свете свечи я разглядел большую, цветастую этикетку. С нее на меня весело пялились три мультяшных поросенка сущих в одну баночку.

Я прикололся:
– Чо правда что ли?
– Да какая разница, ты только понюхай.
Пахло хорошо, а вот выглядело не очень – по консистенции и цвету было похоже, что это уже пили как минимум один раз.
– Лучше чай, – я поспешил запить внезапно взбунтовавшийся пирожок. – У меня хороший пуэр, первая заварка.

Коста достал из сумки и протянул мне свой стаканчик, куда я тоже плеснул чаю. Он осторожно отхлебнул, покатал напиток во рту, не спеша проглотил:
– А еще есть? Я бы взял – нас-то в городе такого не купишь.
– Да ладно, я и так дам пару кубиков – есть у меня с собой немного.
– Лады, – Коста нагнулся к своей сумке. – А я тебе вот это подарю.
И он вытащил очередной сверточек:
– Только, чур – смотреть будешь дома.

Ерька аж весь исчесался:
– Слушай, парень, а мне твои сигареты понравились – махнемся на пару пачек, если у тебя, конечно, есть, а я тебе вот, что дам… – он углубился в свои карманы.
– Все, это надолго, – Коста отхлебнул чай. – Дай дернуть.
Я протянул ему раскуренный косяк и улыбнулся:
– Ну, давай, затянись.

Дедки нравились мне, особенно Константин – как и Ерька, он был ниже меня на голову, но более крупный. В кирзовых сапогах, джинсах, ватнике и клеенчатом фартуке. На голове был треух.

Я залюбовался пятнами на зеленом фартуке. Коста перехватил мой взгляд:
– Так через заросли и кустарник удобно продираться – от репейника спасает. А летом еще и от клещей.
– А я постоянно с зонтиком езжу, – я кивнул в сторону рюкзака. – Если сильный дождь идет, так постоял под зонтиком и переждал под ним – сильные они короткие, и поехал дальше. Или вот, лег на моцик или плед поспать, и укрылся зонтиком от ветра в лицо и солнца в глаза. Моцик им укрываю – в руле, среди проводов примастрячишь, и хорошо.

– Кстати, – продолжил я, – Ерька говорил, что ты сюда на рыбалку ходишь, но не за рыбой. Это как же так получается?
Коста вернул мне папиросу, плавно выдохнул дым:
– Не все, что водиться в реке – рыба.
– Это точно, – я вспомнил про раков, лягушек, пиявок.
– На жизнь-то хватает?
– Да разве это жизнь? – вздохнул Коста, – Уехать не уедешь, а перспектив нет.

Я с удивлением еще раз осмотрел деда с головы до ног:
– Ты меня, конечно, извини, но тебе годов-то сколько? Какая перспектива в твоем возрасте?
– Не скажи – время понятие относительное.
И ведь хрен поспоришь.
– Дед, а ты воевал? – у меня мелькнуло догадка.
– Вся жизнь театр. Театр боевых действий, – опять увернулся Константин.

Тут вмешался Ерька:
– Вот, нашел, смотри, – и он протянул мне что-то на ладони. – Мумиё. Тебе этого надолго хватит, если злоупотреблять не будешь.
Я полез в свой рюкзак за сигаретами и таблетками пуэра.
Ерька не унимался:
– А что у тебя еще есть? Показывай, а то мы тут соскучились по экзотике. Знаешь, как надоел этот убогий ассортимент в наших лабазах и лавках. Побаловать себя нечем – фанта и винстон, винстон и фанта. Тьфу.

– Идет кто-то, – Коста смотрел в сторону города, – Наверно на огонек. Да это же Нилыч!
К нам тихо подошел мужик лет пятидесяти.

Мы поздоровались, познакомились, а Ерька спросил:
– Твой обормот вернулся?
Нилыч вздохнул:
– Вернулся, куда же он денется, волчонок.
– Ну а ты тогда чо по ночам шастаешь? – Коста показал рукой на пирожки, – Или учуял?
– Да нет, просто Васька, сынок мой, сказал, что на Неромке какой-то байкер стоит, вштыривается. А мне что – сто верст не крюк. Решил вот, заглянуть. Угостите сигареткой.
Я протянул ему пачку…

На берегу Неромки уже горел костер, на котором я уже пару раз кипятил воду и заваривал в термосе чай, а водитель колесного трактора «попрошайка», Владимир, достав из кабины котелок, водрузил его над огнем с водой, и со словами «сейчас, сейчас», отвел в сторону Елизарыча. Нас было уже не меньше десятка. Кто на огонек, кто на запах, кто мимо, как Владимир, проезжал, а мужик со странной кличкой Ежевика прямо заявил, что пришел на халяву. Мы все вели себя как на фуршете – сходились, расходились, кучковались по интересам или просто так поболтать.

Старики говорили, что этот год, в Верхотурье, выдался очень урожайным на всякую нечисть, и в подтверждении своих слов приводили разные приметы, среди коих самой верной была очень снежная и вьюжная зима, и несколько замерзших, буквально рядом с домом, людей. «Они теперь лешими стали, неприкаянными» – сказал старик Бусыгин и крестился. Ему вторил Ежевика: «А все водка проклятушчая – нечисть ведь на запах идет, за версту ее чует, и прибирает горемык» и тоже крестился.

Были и другие приметы, хотя и косвенные, но тоже говорящие в пользу расплодившейся нечисти, как и многочисленные паломники, что валом повалили по весне со всей области совершать вояжи в духовную столицу Урала. Они ходили по храмам, крестились налево и направо, фотографировали все подряд, раскупали в церковных лавках самый залежавшийся и не ходовой товар, растаскивали на сувениры даже осколки кирпичей, и за неимением внятных объяснений своим поступкам утверждали, что это неспроста.

А когда давеча утром в город из леса вышел весь оборванный и заросший купчишка малой гильдии Ушатов, перекрестился даже некрещеный городской голова Лиханов. Ушатов пропал пару месяцев назад, уехав за товаром в Екатеринбург, где и была найдена его машина. Где и искали его все это время. Сам Ушатов ничего из того, что с ним произошло, не помнил, но божился и клялся, что у своей любовницы Людмилы не прятался, на юга или за границу не уезжал и, вот вам крест истинный, от долгов не бегал. Полиция допросила Людмилу, Татьяну, молоденького и смазливого купеческого приказчика Вадика, и еще раз жену самого Ушатова. Но тайну пропажи, равно как и появления, не раскрыла.

До Ушатова, лес выдал по весне несметное количество мышей, врановых птиц, подснежников и заблудившихся собирателей подснежников. Впрочем, эти потеряшки находились сами на следующий день, но старики и это посчитали за плохую примету.

Старики рассказывали всякую всячину, еще спорили у кого корова молочнее, или там баба сисястие, но всегда сходились на том, что жить можно, тем более что сегодня Пасха. Какая-такая Вальпургиева ночь? Не, не знаем. Можно, конечно, у жен спросить, да только нет их сейчас дома…

Уже занимался рассвет – пора кататься. Я вежливо распрощался со всеми, и свалил, сославшись на неотложные дела в городе. Термометр на приборке мотоцикла показывал ноль по Цельсию, но мне не было холодно. Напротив, даже вспотел, когда ворочал тяжелый мотоцикл, пробираясь по разбитым сельскими улочками к деревянному мосту возле Троицкого камня.

Сам мост оказался подвесным, покоящимся на трех опорах – две на реке и одна на берегу у музея. Вот к ней-то мне и надо – именно там, по моим прикидкам, должен быть вход на Троллевый рынок. Мотоцикл пришлось оставить метрах в двадцати от реки, выше по склону, в аккурат у бокового входа крытого зеленой крышей галереи-спуска на мост. Медленно, что бы не сломать ноги на всяком мусоре, я пробрался к реке.

Мостовые опоры были огорожены со всех сторон бревенчатыми срубами – ну чисто хаты, только без входа и крыши. На реке строители не поленились, сделали пятиугольные, а вот на берегу опору закрывал треугольная бревенчатая конструкция. Я закурил и задумался: «Это ж-ж-ж неспроста». И начал обходить вокруг этот треугольник.

Я трижды обошел опору по часовой стрелке, каждый раз внимательно разглядывая стены. Выкурил косяк и еще раз трижды обошел ее, но в другом направлении, и уже ощупывая ее рукой. Еще покурил, потом подошел к ближайшей опорной стене, и вежливо постучал по ней три раза по три удара. Я постучал в каждую из трех стен и закурил третий косяк. Стояла оглушающая тишина.

Попытался пройти вдоль реки под обрыв Троицкого камня, но разлившаяся Тура не позволила это сделать, и я вернулся к мотоциклу. Фиаско. Полное фиаско. Зря сгонял. Еще и поломка была на середине дороги – отвалилась лапа переключения передач – пришлось идти пешком в ближайшую деревеньку и искать сварщика. И дорога в триста километров, из которых последние тридцать – полная дрянь, дополнительно утомили меня. «А ну и хрен с ним» – подумал я: «Пацан не ездит – пацан катается». И я завел мотоцикл…

Уже дома, разбирая вещи, я начал кое-что подозревать: из десяти кубиков пуэра, двух блоков сигарет, шести пачек сигарилл по шесть штук каждая, двух пачек табака для самокруток и двух пачек трубочного, у меня практически ничего не осталось. Зато появилось: кусок мумиё, размером с пинг-понговый шарик, поллитровка крепчайшей мухоморовой настойки на перваче, приличный кулек сушеных псилоцибинов, большой пакетик сушеных лепестков дурмана и не очень большой с его же семенами. Плюс два с половиной рубля серебром чеканки 1925 года, маленький бронзовый колокольчик, украшенный орнаментом, и пасхально яйцо, которое мне дол священник, когда я фотографировал наверху виды кремля.

Надо будет еще разок туда скататься – хочу узнать, что же имел в виду Коста, когда говорил: «Ты только ящерку с лобового стекла никогда не снимай…»