Наташу я больше не видел. Возможно, мы оба рассчитывали, что другой
даст о себе знать. Я неоднократно порывался ей позвонить, но каждый раз
говорил себе, что это ни к чему не приведет. Я не мог перешагнуть через
тень, сопровождавшую меня повсюду, и снова и снова повторял себе, что лучше
никого больше не тревожить, не бередить свои раны, ибо ничего из этого не
выйдет. Иногда мне в голову приходила мысль о том, что, вероятно, Наташа
любила меня сильнее, чем она в том признавалась. От этой мысли у меня
захватывало дыхание, становилось беспокойно на душе, но мои чувства тонули
во всеобщем волнении, с каждым днем все нараставшем. Шагая по улицам, я
искал Наташу, но ни разу не встретил ее. Я успокаивал себя глупейшими
идеями, из которых идея возвращения в Америку представлялась мне самой
невероятной. (…)Мне трудно описать, чем я только не занимался в те годы. Но не об этом
я стремился рассказать в настоящих записках. Странно, со временем в моих
воспоминаниях все чаще стала появляться Наташа. Я не чувствовал ни
сожаления, ни раскаяния, но только теперь я осознал, чем она была для меня.
Тогда я не понимал всего происходившего, но теперь, когда я то ли очистился
от многого, то ли сумел сплавить воедино разочарования, отрезвление и
колебания, это становилось для меня все яснее и яснее. У меня появилось
впечатление, будто из грубой золотоносной руды выплавляется чистый металл.
Это не имело ничего общего с моим разочарованием, но зато я стал более
наблюдательным, приобрел способность видеть со стороны. Чем дальше было то
время, тем явственнее было убеждение, что, хотя я этого тогда и не сознавал,
Наташа явилась самым важным событием в моей жизни. К этому убеждению не
примешивалось никакой сентиментальности, никакого сожаления, что я познал
это слишком поздно. Мне даже казалось, что если бы я понял это в Нью-Йорке,
Наташа, наверное, оставила бы меня. Моя независимость, проистекавшая из
того, что я не принимал ее всерьез, по-видимому, и заставляла ее быть со
мной. Иногда я размышлял и о возможности остаться в Америке. Если бы я
заранее знал, что меня ожидает в Европе! И все же эти мысли набегали и
уносились, как ветер, они не порождали ни слез, ни отчаяния, ибо я твердо
знал, что одно невозможно без другого. Возврата быть не может, ничто не
стоит на месте: ни ты сам, ни тот, кто рядом с тобой. Все, что от этого
осталось, в конце концов, это редкие вечера, полные грусти, - грусти, которую
чувствует каждый человек, ибо все преходяще, а он - единственное существо на
земле, которое это знает, как знает и то, что в этом - наше утешение. Хотя и
не понимает почему.