21-03-2006 02:05 Ремарк, тени в раю
Я подумал, не пойти ли мне к Кану. Ничего радостного я не мог ему
сообщить, а говорить неправду не хотелось. Странно, но я никак не мог
заставить себя позвонить Наташе. В Калифорнии я почти не думал о ней. Там я
считал, что наши отношения были как раз такими, какими казались нам вначале:
легкими, лишенными сантиментов. Поэтому очень просто было позвонить Наташе и
выяснить, что же все-таки у нас за отношения. Нам не в чем было упрекать
друг друга, нас не связывали никакие обязательства. И тем не менее я не мог
решиться набрать номер ее телефона. Сомнения тяжелым камнем лежали у меня на
сердце. Мне казалось, будто я понес невосполнимую утрату, упустил что-то
бесконечно мне дорогое из-за собственного безрассудства и неосторожности. Я
дошел до того, что начал думать: а вдруг Наташа умерла; безотчетный страх
сгущался во мне по мере приближения вечера. Я сознавал, что на эту
необоснованную и глупую мысль меня навел cafard Бетти, но ничего не мог с
собой поделать.
Наконец я набрал номер так решительно, будто речь шла о жизни и смерти.
Услышав гудки, я сразу понял, что дома никого нет. Я звонил каждые десять
минут. Втолковывал себе, что Наташа могла просто куда-то выйти или же
снималась. Но это на меня мало действовало. Правда, мое паническое состояние
стало проходить, когда, преодолев себя, я все же решился набрать ее номер. Я
думал о Кане и Кармен, о Силверсе и его неудачах в Голливуде, я размышлял о
Бетти и о том, что все наши громкие слова о счастье бледнеют перед словом
"болезнь". Я пытался вспомнить маленькую мексиканку из Голливуда и говорил
себе, что есть бесчисленное множество красивых женщин, куда более красивых,
чем Наташа. Все эти мысли служили лишь одной цели: набраться мужества для
нового звонка. Затем последовала старая игра: я загадал - два звонка и
конец, но не удержался и позвонил еще три раза.
И вдруг раздался ее голос. Я уже больше не прикладывал трубку к уху, а
держал ее на коленях.
- Роберт, - сказала Наташа. - Откуда ты звонишь?
- Из Нью-Йорка. Только сегодня приехал.
- Это все? - спросила она, немного помолчав.
- Нет, Наташа. Когда я смогу тебя увидеть? Двадцатый раз набираю твой
номер, я уже дошел до отчаяния. Телефон звонит как-то особенно безнадежно,
когда тебя нет дома.
Она тихо рассмеялась.
- Я только что пришла.
- Пойдем поужинаем, - предложил я. - Могу сводить тебя в "Павильон".
Только не говори "нет". На худой конец можно съесть котлету в закусочной.
Или пойдем туда, куда ты захочешь.
Я со страхом ждал ее ответа: боялся мучительного разговора о том,
почему мы так давно ничего не слышали друг о друге; боялся напрасной, но
вполне понятной обиды, всего того, что могло помешать нашей встрече.
- Хорошо, - сказала Наташа. - Зайди за мной через час.
- Я тебя обожаю, Наташа! Это самые прекрасные слова, которые я слышал с
тех пор, как уехал из Нью-Йорка.
В тот момент, когда я произносил это, я уже знал, что она ответит.
Любой удар мог сокрушить меня. Но ответа не последовало. Я услышал щелчок,
как это бывает, когда вешают трубку. Я почувствовал облегчение и
разочарование. Сейчас я, наверное, предпочел бы ссору с криком и
оскорблениями, - ее спокойствие показалось мне подозрительным.
Я стоял в номере Лизы Теруэль и одевался. Вечером в комнате еще сильнее
пахло серой в лизолом. Я подумал, не сменить ли мне комнату еще раз. В
атмосфере, которая прежде окружала Рауля, я, возможно, сумел бы лучше себя
подготовить для предстоящей борьбы. Сейчас мне требовались полное
спокойствие и безразличие, которые ни в коем случае не должны выглядеть
наигранными, иначе я погиб. Рауль с его отвращением к женщинам представлялся
мне сейчас куда более надежной опорой, чем Лиза, которая, насколько я
понимал, умерла от какого-то глубокого разочарования. Я даже подумал, не
переспать ли мне сначала с кем-нибудь, чтобы меня не начало трясти при
встрече с Наташей.
В Париже я знавал одного человека: он ходил в бордель, прежде чем
увидеться с женщиной, с которой больше не желал быть близок, - и, несмотря
на это, снова и снова попадал под ее чары. Но эту мысль я сразу же отбросил;
кроме того, я не знаю в Нью-Йорке ни одного борделя.
- Ты что, на похороны собрался? - спросил Меликов. - Может, хочешь
водки?
- Даже водки не хочу, - ответил я. - Слишком серьезное дело. Хотя, по
правде сказать, не такое уж и серьезное. Просто мне нельзя наделать ошибок.
Как выглядит Наташа?
- Лучше, чем когда-либо! Мне очень жаль, но это так.
- Сегодня ты дежуришь ночью?
- До семи утра.
- Слава Богу. Adieu(1), Владимир. Ты не можешь себе представить, какой
я идиот. Почему я не звонил и не писал ей чаще? И еще так этим гордился!
Надев новое пальто, я вышел в холодную ночь. В голове у меня все
смешалось: страх, надежда, ложь и добрые намерения, раскаяние и мысли о том,
как мне надлежит вести себя.
Вспыхнул свет, и лифт загудел.
- Наташа, - быстро произнес я. - Я пришел сюда, полный смятения,
раскаяния и лжи. Я даже вынашивал какие-то стратегические планы. Но в тот
момент, когда ты появилась в дверях, я забыл все. Осталось только одно:
полное непонимание того, как я мог уехать от тебя.