Здравствуйте, дорогие! Рада вас видеть.
Я вот что хочу сказать.

В последние недели я без устали распространяю свет знания - всем, всем рассказываю, что Рэй Брэдбери не только родился почти 90 лет назад, но и все еще жив. И продолжает писать.

Еще я говорю, что у нас стали переводить и издавать его ранее не издававшиеся книги, и что они совсем не похожи на "451 градус по Фаренгейту", "Марсианские хроники" и другое прочее, что мы видели в детстве. И что они прекрасны. Не важно, что я это говорю, - они действительно прекрасны, и такую радость нельзя утаивать от окружающих.

А кроме того, те самые "почти 90" превращаются в "ровно 90" сегодня, 22 августа 2010 года. Сегодня у Брэдбери день рождения.

Я знаю, что он не говорит по-русски, не ходит в Интернет и вообще не пользуется компьютером. Я очень хорошо это помню. И мои отношения с тем, что я затеяла, весьма полно описываются цитатой из предисловия Стивена Кинга к роману "Блейз": "Я думал, что роман отличный, пока работал над ним, и решил, что полный отстой, когда прочитал от начала и до конца."

И все-таки - Рэю, с любовью.

Рэю, с любовью и глубокой благодарностью
за радость и чувство свободы, которыми он с нами делится.
Мои извинения за все, что вышло не так, как хотелось бы.

Пусть наступит утро

В третьем часу жаркой июльской ночи в долгой, тягучей тишине возникает мелодия: цам... донг-цамцам-цам-донг... цамцам-цам... Словно по наковальне бьют серебряные молоточки. Марта вскакивает с дивана, на котором она уже почти дремала с книжкой в руках, и кидается к балкону. Спохватившись и стараясь не наступать на покосившуюся плиту, высовывается наружу. Вот что она видит: далеко внизу, в самом начале переулка, между теснящимися у тротуаров машин появились двое всадников, и свет фонаря на углу гладит их своим мягким сливочным крылом.

Ближе к Мартиному дому шагает гнедой конь, и человек на его спине тонок, мал ростом и одет в черное, а длинные темные волосы его собраны в "конский хвост". Рядом, на коне мастью светлее и в белых чулках, всадник плотнее и выше первого, в сером или светло-синем; этот коротко острижен. Гнедой идет ровным шагом, а Белые чулки чуть пританцовывает, красуясь, и длинные-длинные жирафьи тени плывут и пляшут перед ними по проезжей части по пути к высоко взобравшейся серебряной луне.

Потом тени вливаются в темноту, а люди и кони постепенно теряют цвета и самые силуэты их тают - следующий фонарь не горит. Марта слышит цокот, лошадиный всхрап и несколько неразборчивых фраз, женский смех - человек в черном, оказывается, девушка! - и отчаянно жалеет, что балкон обветшал и выйти на него нельзя. Она не может перевеситься через перила, так что всадники, выбравшись на свет, вскоре выйдут из ее поля зрения, и увидеть их снова удастся лишь там, где переулок изгибается. Миновав изгиб, они скроются из виду насовсем - некоторое время еще будет слышна человеческая воркотня и летучая песенка подков, но потом и они исчезнут, и Марта останется одна в необитаемой тишине.

"Это, должно быть, из цирка: цирк здесь неподалеку, и лошадей вывели на прогулку, когда все уснули; ничего особенного", - объясняет она себе. Но в то же самое время торопливо натягивая юбку и туфли, одергивает футболку, в которой собиралась спать, хватает сумочку, ключи и выскакивает за дверь, и этого она уже не может себе объяснить. Третий час ночи - не лучшее время для прогулок, и на пороге Марта раздваивается: одна говорит, что нужно немедленно вернуться и лечь спать, но вторая знает, что за окном ее ждет чудо, и считает, что всадники могли бы показать ей дорогу. Вторая боится только упустить их.

В лифте она оглаживает блестящую панель, в которую утоплены кнопки, барабанит по ней ногтями и едва удерживается от того, чтобы не нажать на первый еще раз. В лифте проходит с полминуты, - почти вечность - и так сложно удержаться и не нажать! Внизу Марта одним прыжком слетает с последних ступенек, толкает тяжелую дверь и бежит в темноте по цепочке дворов; даже успевает испугаться, что оступится, не заметив какой-нибудь ямки, но невредимой вылетает к воротам.

Копыта уже процокали мимо. Еще несколько секунд лихорадочной суеты, Марта путанно и невнятно бранит и ключ, и замок - и они поддаются. Она распахивает калитку и кидается в просвет между машинами.

Всадники миновали изгиб переулка и видны только с середины дороги. Чтобы не потерять их из виду, придется мчаться со всех ног. "Какая глупость!" - припечатывает Марта саму эту идею - и пускается бежать в сторону луны. Летние туфли несут ее вперед быстро и бесшумо, и ночь вокруг огромна и полна ветра. Город еще пахнет дневной, горячей пылью и подтаявшим гудроном, но запах автомобилей уже ушел. Вместо него откуда-то налетает дух высохшей спелой травы, и Марта жадно глотает его. От него и от бега у нее немного кружится голова.

У забора вокруг останков последнего в переулке дома она переходит на шаг, а потом и вовсе останавливается. Стоит ли идти дальше? До конца переулка было безопасно; до конца перелука ее ночная прогулка была просто шуткой, а что же после? Неужели она решится и дальше следовать за незнакомцами?

Она выглядывает из-за угла. Всадники уже пересекли широкую полосу света - проспект - и движутся вдоль полосы поуже. Сейчас они натягивают поводья, пропуская случайную машину, свернувшую на ту же дорогу. Отражения фонарей в красных лаковых боках делают машину похожей на елочный шар. Боковые стекла в машине опущены, и свет и гул ударных брызжут из нее наружу. Лошади приостаналиваются и фыркают на пролетающий мимо шум, а всадница в черном оборачиватся. Марта отшатывается в темноту и ощущает вдруг, как горит лицо. Теперь воздух окутывает ее жарким неподвижным коконом.

Выждав, когда барабаны и литавры стихнут вдали и над асфальтом снова зазвучит серебряный октет подков, Марта перебегает проспект. На развилке всадники принимают влево, спускаясь к реке, и она спешит за ними. По пути девушка в черном еще раз оборачивается, а потом говорит что-то своему спутнику, и тогда уже обрачиваются оба, а Марта всеми силами старается стать невидимой. Во сне это ей удалось бы, но наяву приходится нырять в тени и лишь надеяться на то, что ее не разглядят. Она досадует на себя за то, что не догадалась одеться в черное, как та наездница, и пытается сообразить, что будет делать, если случайно вспугнет своих проводников: стоит им перейти на рысь­ - и ей за ними не угнаться. Но у воды невидимую леску, тащившую ее за всадниками, ведет в сторону, и они расстаются: конная парочка сворачивает к набережной, а Марта выбирает мост на остров.

Мост залит светом. Марта поднимается на самую макушку огромной каменной дуги и, облокотившись о перила, смотрит вниз. В волнах отражаются, змеясь и истончаясь, огни фонарей. По набережной удаляется пара всадников. Мужчина склоняется к своей спутнице, а его конь, Белые чулки, все так же пританцовывает, пытаясь очаровать гнедую кобылку. Марта молча желает им хорошей прогулки, на миг поверив, как в детстве, что ее желание имеет силу закона, и, счастливая, снова переводит взгляд на реку.

Вода в реке густа, как черничный кисель, отдающий воздуху глубокий и усыпляющий холод. Она полна плывущих по поверхности огней, и ветер над нею пахнет рыбой. Над рекой скользит быстрая тень - чайка. Еще одна, сверкающе-серая в свете фонарей, садится на столбик перил моста, совсем близко от Марты. Птица озирается, и один ее блестящий и свирепый желтый глаз следит за рекой, а второй - за Мартой. Та не хочет видеть чайку и снова уставилась в воду - и вдруг там среди черноты и пляшущего золота мелькает бледная, жемчужно-белая спина и сизый чешуйчатый хвост. Женщина-рыба плывет вверх по течению, к южному краю острова.

- Куда ты! Нет! - растерявшись, восклицает Марта, но русалка уходит в глубину и не может услышать ее.

Чайка с хриплым гневным криком снимается с места и пикирует к воде.

- Пошла вон! - кричит ей вслед Марта, хотя та едва ли может всерьез охотиться на русалку, и снова пускается бежать - к лестнице, ведущей на остров.

Внизу у моста светло: угрюмое здание на углу со стороны реки подсвечено белыми с зеленью лампами. В этом сером многоэтажном страшилище обитает театр; сейчас он полон глухого, мавзолейного безмолвия и только отклеившийся уголок афиши у входа оглушительно трещит на ветру. Марта спешит дальше, всматриваясь в воду, но река показывает ей лишь отражения огней с покинутого берега.

За вторым мостом темнота сгущается, и Марта замедляет шаг. Век назад здесь была кондитерская фабрика: в красных корпусах с толстыми стенами делали шоколад и леденцы, и в ветреную погоду всю округу накрывало сладким запахом. Фабрику закрыли лет пять назад, но сейчас над водой вновь плывут скользкие карамельные и бархатные шоколадные ароматы - словно перекалившиеся на солнце камни после оглушительно жаркого дня отдают некогда впитанное благоухание.

Сладкий воздух сам вливается в грудь. Марта чувствует себя воздушным шаром. Она раскидывает руки, будто собираясь лететь, запрокидывает голову и улыбается. Луна немного потеснилась, и прямо над бывшей фабрикой висят отборные и ослепительные августовские звезды. И Марта видит их праздничный блеск, и вдруг чувствует под ногами каменную скатерть набережной, и покрытый ею склон, и остров целиком, окаймленный развилкой реки, и все земли и огни своего города, и простор укрытых тьмой лесов вокруг них, и огромную иссиня-черную перину воздуха сверху, и как-то совсем по-другому, непривычно - самое себя посреди этого. Мир вокруг нее - как сокровищница, переполненная чудесами; пока она не помнила о нем, он ждал ее под дверью, как ждет собака под дверью хозяина.

"Если это в самом деле мое, тогда... тогда пусть послушается. Хочу увидеть что-нибудь," - загадывает Марта.

Ее тянет вперед, к стрелке, оконечности острова. Теперь она идет медленно и вскоре замирает.

О нижнюю ступеньку лесенки, спускающейся к реке, опирается локтем русалка, та самая; сизый хвост ходит в воде, поддерживая хозяйку у поверхности. У русалки длинные прямые волосы, светлые, как блики на стремнине, и кожа, никогда не знавшая солнца. Бледными, лишенными розовости пальцами она отщипывает кусочки лохматой водоросли и бросает их утенку, крутящемуся возле нее. Глупая птица спешит подхватить эти обманные невкусные кусочки, и русалка смеется. Смех ее прохладен и темен, как вода в реке, и на лице мальчика с рыбьим хвостом, что болтается в волнах у самого угла той же ступеньки, написано страдание. Он заговаривает с шутницей, но Марта слышит лишь плески и курлыканье, а русалка не желает слушать: ныряет, и только хвост хлопает по воде. Через несколько секунд ныряет и мальчик.

Марта глубоко вздыхает и вновь обретает способность двигаться. Медленно, вслушиваясь в каждый шаг, по ближайшему мосту возвращается на свой берег и длинной сонной запятой бульвара среди дремлющих фонарей бредет домой. Над головою памятника в конце бульвара стоит черный конус мрака - он, в отличие от живых, отбрасывает тень на небо. Мартина же тень то льнет к ее ногам, то забегает вперед и первой добирается до проспекта, но под ярким светом фонарей не решается первой его пересечь и скромно плетется за хозяйкой. Потом кидается забору вокруг снесенного дома, - тому самому, с которого и началось это путешествие, - и Марта невольно ускоряет шаг и спешит за ней. До дома ей уже рукой подать.

Голова фонаря в переулке нависает над самым забором, и котлован с остатками фундамента хорошо различим. На самом дне его стоит времянка строителей. В широкую щель, куда бездумно заглядывает Марта, видно, как, выбравшись из норы в развалинах, к хлипкому домику движется что-то бурое. По всей видимости, кошка.

Марта останавливается. К кошкам она неравнодушна.

Кошка замирает у дверей времянки в неудобной, деревянной позе и молчит. Не просит впустить. Марта, недоумевая, переходит к следующей щели. Оттуда видно больше.

- Зверек, - тихо окликает она кошку, - эй, зверек! Ты что так странно сидишь? Покажись!

Странная кошка вздрагивает, и Марта тоже, обнаружив, что над коричневой макушкой нет треугольничков ушей. А потом круглая голова оборачивается в ее сторону, и светлое пятно на ней не слишком напоминает кошачью мордочку, зато очень похоже на маленькое, заросшее темной бородкой человеческое лицо. Маленькая ручка поднимается к лицу и палец прижимается к губам: тссс! А потом ручка машет: иди, уходи! Не мешай! Домовой, живший прежде в снесенном доме, хочет пробраться во времянку.

- Ой, - совсем без голоса говорит Марта. Она совершенно убеждена, что видит именно домового. Но бездомный домовой - это ужасно неправильно. Тут, конечно, нельзя мешать.

И, словно мир вокруг нее все еще наполнен этим "ну, если ты так хочешь...", так же беззвучно Марта велит:

- Пусть он сумеет залезть туда. Очень хочу, чтобы сумел. Пусть залезет. Я согласна даже не видеть, как это случится.

По ее мнению, это честная сделка, и она намерена соблюдать ее условия. Может быть, мироздание примет это в расчет. Марта отворачивается от котлована и, не оглядываясь, идет домой.

На третьем шаге далеко позади себя она слышит что-то, похожее на стук двери.

У самого подъезда силы ее оставляют. В лифте Марта отчаянно зевает, а после долго, долго сует в замочную скважину не тот ключ. В прихожей она бросает сумочку, из той выпадает невесть когда сунутая туда конфета. Марта подбирает ее и вертит в руках. Это "Коровка", и даже еще мягкая. Пожалуй, стоит убрать ее обратно.

"Жалко, что я не знала о ней и не отдала ее домовому, - думает Марта, добравшись, наконец, до дивана, - хотя, конечно, я понимаю, что ему было не до того... Но ведь и конфетами его сейчас не балуют, мог бы и взять! Надо будет разузнать как-нибудь, что они любят - хочется его угостить вкусненьким... И еще хочу завтра же купить хлеба, чтобы покормить уток, а то эта смешливая дура с хвостом утят голодом уморит. Так что схожу покормлю - заодно, может, и чайки поучаствуют и на рыбий народ перестанут бросаться. Но это все завтра... то есть уже сегодня, но не сейчас, а утром. Пусть уже скорее наступит утро."

Она закрывает глаза. Ненадолго.

Вскоре утро наступает.