Название: Связующая нить
Автор: fandom Darth Krapivin 2015
Бета: fandom Darth Krapivin 2015
Размер: миди, 6015 слов
Канон: «Лужайки, где пляшут скворечники»
Персонажи: Нитка, Кей, сомбро, Володя, ОЖП, упоминается Тём
Категория: джен
Жанр: хоррор
Рейтинг: R
Краткое содержание: Почему Нитка сбежала? Как вернулась? Что с ней происходило всё это время? Попробуем предположить.
Предупреждения: много крови, возможная смерть персонажей

Сначала она как-то даже не поняла, что всё, что случилось — это взаправду, а не затянувшийся по чьей-то непонятной прихоти сон. Вот она — реальность: город, общежитие, работа на швейной фабрике. И вот он — сон: Тём, домишко на территории заброшенного завода и невероятным образом воскресший оплаканный десятками ночей Кей. Конечно, она все это время хотела верить, что он жив. Не бывает такого, чтобы погибшие (уже два года как!) воскресали, но что-то внутри неё отчаянно желало, чтобы маленький братик вернулся. И вот он тут, рядом — живой, тёплый, задиристый. У них теперь настоящая семья, пусть и сложно к этому привыкнуть. Конечно, домик на пустыре — это не то, чего бы ей хотелось, но можно пока и так, тем более что кругом такие замечательные соседи.

Поначалу Нитка стеснялась, чувствовала себя ужасно неудобно: все были добры к ним, помогали и учили странной местной жизни; она не знала, чем их отблагодарить за все хлопоты. Потом пришло понимание, что так и надо. Это правильно. Соседи помогли ей, поддержали, и она может не волноваться о расчётах, надо только быть доброй и открытой, а отплатить — само получится. Здесь не вели скрупулезный подсчет услуг, здесь всё было пронизано удивительным духом общности. Нет чужих, и пустырь — вовсе не просто заброшенное место. Пустыри, или Безлюдные пространства — так это место называлось. Странное название (люди-то тут были), само место таинственное и загадочное, но вовсе не враждебное.

В первое время ей вовсе не хотелось обсуждать с кем-то своё житьё-бытьё: они обустраивали дом, постоянно что-то ремонтировали, латали, подыскивали всякие нужные и полезные в хозяйстве мелочи. Да и огород требовал много сил, сложновато городской жительнице с непривычки управляться с грядками. Сначала она не понимала, зачем им огород: её зарплата на фабрике, да стипендия Тёма — как-нибудь управятся! Но оказалось, что маленькой семье требуется куда как больше. Да к тому же странные игры времени в Безлюдных пространствах заставляли задумываться о том, что же будет с деньгами и едой, когда придет зима. Нитке казалось, что они живут тут уже весьма давно, а когда выходили в город, оказывалось, что прошел день или два, или что снаружи тянется все тот же один нескончаемый день.

Кроме беспокойства о деньгах было еще кое-что, о чем Нитка задумалась, но тут же постаралась забыть. В один из вечеров у костра, когда Егорыч в очередной раз заговорил о своей книге, а Кей рассказал о повадках зайцев и скворечников, она спохватилась, вспомнив о луне. Полнолуние, лунный цикл, женский цикл. Уже много дней прошло с её последних месячных, а ведь они с Тёмом… С их самого первого раза как-то так повелось, что они не предохранялись. Пару раз Нитка хотела заглянуть в аптеку, когда они были в городе. Она помнила печальные школьные истории о том, как залетали глупые девочки, и как они потом ходили на аборты (некоторые, впрочем, бравировали их количеством), и хотела поговорить с Тёмом о презервативах или таблетках… Но каждый раз стеснялась. А потом откуда-то пришла уверенность, что всё будет хорошо, и ей ничего не грозит, это же Тём, родной и любимый, и беспокоиться ни о чем не надо.

***

Наступила зима, и на Нитку стала накатывать тоска. Поначалу только когда она утром шла по хрустящему снегу на работу, потом — когда возвращалась обратно, перебирая в уме нескончаемый список домашних дел и обещаний, данных соседям и друзьям. Вскоре тоска поглотила её жизнь полностью. Нитка подымалась затемно, собирала в школу Кея, обходила соседние домики, собирая ребят, потом была выматывающая работа на фабрике, не менее утомительная работа по дому. По утрам тошно было смотреть на себя в зеркало. И Тём, и Кей, и чужие дети вызывали у Нитки только раздражение. Они никуда не стремились, они казались довольными и радостными всегда — ну, кроме тех моментов, когда им приходилось идти в школу. Кажется, всех, кроме неё, устраивала вольная, почти что нелегальная жизнь на пустыре.

Нитку не отпускало ощущение, что они с Тёмом застряли на Пустырях навсегда. Она-то думала, что вот, поживут, потом Тём закончит учиться, или даже во время учёбы найдет подработку, они будут копить и накопят на нормальную квартиру. Хотя бы маленькую, хотя бы на окраине, но настоящую квартиру, а не дом с рассохшимся полом и собранной по мусоркам мебелью. Пыталась заговорить об этом с Тёмом, но он только улыбался, зарывался лицом в её волосы, целовал в затылок, спрашивал: ну неужели ей с ним плохо, неужели она не счастлива здесь. Она кивала и соглашалась: да, всё хорошо, чего это я?

Раздражение копилось и прорывалось наружу руганью, но потом были вечера, она читала вслух и штопала носки, на которых уже не оставалось живого места, и все было действительно хорошо.

***

Утром того дня она ожесточенно чистила зубы с одной-единственной мыслью: «Тошно, как же мне тошно»… и замерла. Сплюнула пасту, торопливо сполоснула рот и дрожащими пальцами полезла в скромную, пошитую своими руками косметичку. Вот он, календарик, в котором она отмечала дни месячных. После переезда — ни одной новой отметки, а это уже сколько? А по времени Пространств? Стало очень холодно и страшно, в ушах зазвенело. Мимо протопотал Кей в поисках тетрадки, Тём прошлёпал босыми ногами, шипя от прикосновения к холодному полу. Нитка постаралась взять себя в руки и поклялась зайти в аптеку. Ни к чему зря впадать в панику.

С работы отпустили рано: заказов практически не было. Она зашла в аптеку и купила не один, не два, а целых три теста на беременность. Толстая усталая провизорша, несмотря на Ниткины опасения, не стала ворчать и ругать её — вот, нагуляла девка! — наоборот, глядя на то, как Нитка нервно выгребает из тощего кошелька монетки, предложила взять ещё пузырёк валерьянки.

Дома было на удивление тепло, батареи не отключились, но Нитку всё равно била дрожь. Она поставила чайник, достала из сумки коробочки, прочитала инструкции. Принцип был прост: опустить полоски в мочу на несколько секунд, достать и подождать. Всё просто. Заметалась по дому в поисках ёмкости, кинулась в туалет. Ох, только бы Кей не вернулся из школы раньше времени!

Пока ждала результата, налила чаю, накапала валерьянки. Тесты лежали на клочке туалетной бумаги результатами вниз — ей казалось, что так будет легче. Выпила пару глотков чая, вздохнула, перевернула их все разом.

На каждом — по две яркие полоски.

***

Морозец хватал за щёки и пробирался под пальто, пока она торопливо шла к тёте Агнессе. Не то чтобы они были так уж близки, но Нитка просто не могла оставаться сейчас одна. Страх, радость, неверие — всё в ней смешалось, а тёть Агнесса — взрослая женщина, она поймёт, подскажет.

— Ой, ты ж моя бедная! — всплеснула руками Агнесса, когда Нитка, не помня себя от смущения, пролепетала, что беременна. — Надо же, горе-то какое, первый ребёночек — и тут, ой я, дура, не уследила!

— Тётя Агнесса, да что такое? — Нитка теперь была не просто взволнована, а потрясена.

— Ох, как я виновата, как виновата, Аниточка, детка моя несчастная!

Когда Нитке все-таки удалось справиться, кроме своего волнения, еще и с плачем тёти Агнессы, выяснилась одна пренеприятная особенность Пустырей. В лучшем случае появлялся ребенок, целиком принадлежащий Безлюдным пространствам. Он просто не мог без них выжить. Ещё не сомбро, но уже не человек. В худшем же… Родиться мог кто угодно: хоть заяц, хоть скворечник.

— Евсейку, ну, зайца рыжего, знаешь? — вытерла слёзы тётя Агнесса.

Нитка кивнула.

— Младшенький мой.

Нитка до боли прикусила губу.

— Уехать тебе отсюда надо, солнышко. Может, ещё не поздно, и родится нормальный ребёночек. А потом, как окрепнет, вернешься к своему Тёму.

Нитка не знала, куда ей податься, уезжать ей было не к кому, но она поблагодарила зарёванную женщину и поспешила домой. Тём не согласится уехать, это она знала точно. Ему тут хорошо. Он врос в эти чёртовы Пустыри всей душой. Кей… у него друзья, он тоже здесь совсем свой. Но одна она никуда не уйдёт. Заберёт Кея, чего бы ей это ни стоило.

Дома ещё никого не было. Первым делом она растопила печку и сожгла тесты и коробочки от них. Чудом нашла одну из инструкций — та почти ускользнула в щель между досками пола. Потом Нитка беспорядочно металась по комнатам, собирая вещи, свои и Кея, от растерянности заталкивая вместе и зимние, и летние одёжки. Осталось дождаться брата из школы и бежать, бежать скорее с Пустырей. Как же объясниться с Тёмом? Он не поймёт, она была в этом уверена. Но и сбегать просто так, не предупредив — он же с ума от волнения сойдёт! Нашла тетрадку и ручку, собралась с мыслями. Нет, о беременности она ему не скажет. Ни к чему ему знать о том, что же именно может у них родиться. Потом, когда она вернётся… Тём поймёт, обязательно поймёт и простит, она уверена в этом.

Строчки легли на бумагу; дописав, Нитка перечитала послание:

Тём, прости меня! Хотя здесь нечего прощать, никто не виноват. Мы разные. Ты врос душой в эти Пустыри, а я не могу. Я хочу нормальной жизни. И Кей. Ему надо нормально расти и учиться, у него жизнь впереди. Я не прошу тебя: уйдем вместе. Ты не уйдешь. А я больше не могу.
Не сердись. Н.

Да, так хорошо. Так будет лучше для всех.

Хлопнула входная дверь. Это вернулся из школы Кей. Она думала, что главной проблемой будет Тём, но как же она ошибалась! Нет, Кей не стал закатывать детских истерик, кричать «Не хочу!» и цепляться за тяжелую кровать, предоставляя ей тащить его волоком. Он как-то разом поскучнел и спросил очень взрослым, очень усталым голосом, неужели она не понимает, как им повезло. Ребенок, рожденный от человека Пространств — Тёма, и человека обычного мира — Нитки, будет связующим звеном, нитью (тут Кей усмехнулся снисходительной, недетской усмешкой, как будто приглашая ее оценить этот нехитрый каламбур), связывающей миры. Будет стержнем и проводником.

— Я хочу нормальную жизнь. Нормального ребенка. И нормальную семью, — отчеканила она, глядя в ставшие вдруг чужими глаза брата. — И для тебя тоже.

— А какое оно, это твоё «нормально»? Работать на дядю на фабрике? Считать деньги от получки до получки? Копить на ковёр и люстру? Неужели это лучше, чем смотреть на далёкие звезды через трубу, пить вечерами с друзьями чай, ожидать от соседей только поддержки и дружбы, а не упреков и плевков в спину?

— Нормально — это когда не надо брать карту, чтобы дойти до соседнего дома, и падать в ручей там, где вчера были деревья! Когда мертвый человек не возвращается, чтобы пугать Тёма! Когда женщина рожает обычного ребенка, а не зайца!

— Чем тебе не нравится Евсей? — Кей выглядел озадаченным. — Он хороший и добрый. Ну и что, что невоспитанный?

Нитка задохнулась от возмущения и удивления. То есть, Кей знал, про всё знал, и так легко об этом рассуждает.

— В тебе говорят мещанство и трусость. Разве девочка, купавшаяся в Запретке, тебя бы одобрила? Когда ты стала такой трусихой, Нитка? Только и знаешь, что убегать. От отца сбежала, от Тёма сбежала, от Пустырей...

Входная дверь вновь хлопнула. Нитка дёрнулась: неужели это вернулся Тём? Но на пороге стояли двое мужчин в зимних пальто.

— Здравствуйте, госпожа Назарова, — вежливо сказал тот, что стоял слева.

— Вы хотите помешать мне уйти?

— Ну что вы, госпожа Назарова. Мы не можем что-то запрещать или, наоборот, приказывать людям. Мы не собираемся принуждать вас. Мы можем только просить. И мы просим вас остаться на Пустырях — хотя бы до рождения ребенка. Видите ли, ваше дитя будет весьма ценно для этого, совершенно особенного, места: оно укрепит гармонию сразу двух миров, а потом — кто знает! — может быть, и гораздо большего их количества.

В его плавной речи Нитка уловила только то, что физически они ее останавливать не будут. Она подхватила одной рукой баулы (откуда только силы взялись), второй — подцепила Кея за воротник и направилась к выходу.

— В таком случае выпустите меня!

Мужчины расступились. Тот, что до сих пор молчал, сказал, обращаясь к Кею: «Мы будем ждать вашего возвращения».

***

Они медленно, но всё же продвигались к краю пустыря. Безлюдные пространства не удерживали их, но и не помогали: пропали все натоптанные тропинки, и только заячьи стёжки тут и там нарушали нетронутую поверхность снега. Нитка, проваливаясь то по щиколотку, то по колено, пробиралась в сторону города. Баулы мешались, били по ногам, цеплялись за снег и за невесть как спрятавшиеся под ним ветви кустов, Кей едва тащился. Сделав еще несколько шагов на чистом упрямстве, Нитка плюхнулась в снег и разревелась. Один из баулов развязался, одежда рассыпалась. Кей переминался с ноги на ногу рядом.

Послышались шаги, и к ним кто-то подошел. Из-за слёз Нитка не сразу разглядела, что это Володя-художник. Светлые глаза с удивлением рассматривали её из-за толстых очков. Нитка торопливо вытерла лицо.

— Они вас за мной послали? — спросила хмуро.

— Кто? — удивился Володя. — Я сам по себе. Иду, смотрю — Пустыри опять изменились — наверное, происходит что-то. Вот и подошёл.

— Это они меня… нас удерживают. Я… Мы хотим уйти. — Нитка поднялась и, не отряхиваясь, принялась увязывать скарб поухватистее. Володя бросился помогать. Кей не двигался с места и только напряженно сопел.

— Анита, только честно — тебе есть, куда идти? — спросил Володя, когда они управились с вещами. Нитка порывисто вздохнула, едва сдерживая вновь подступившие рыдания. Из комнаты в общежитии она давно уже выписалась, и к подружкам тоже не нагрянешь вот так, без предупреждения.

— Ты же знаешь, я у сестры с мужем обретаюсь. Поживи пока у меня в комнате. Сестра у меня хорошая, понимающая, не выгонит.

Нитка не отвечала и Володя, видимо, неправильно истолковал ее молчание.

— Анита, ты меня не бойся, я порядочный человек, приставать не буду.

Нитка почувствовала, как наливаются огнем щеки. Такого она даже и не думала. Тут, на Пустырях, забываешь о человеческой низости, обычной там, снаружи.

— Спасибо, — пролепетала она. — Большое спасибо!

Володя быстро наладил Кея помогать, и дальше Нитка шла, не обремененная ничем, кроме своих тяжких мыслей. Кей молчал, только обиженно пыхтел всю дорогу.

***

Как же хорошо, что им встретился Володя! Переговоры с сестрой он взял на себя, а потом постарался устроить Нитку со всеми возможными удобствами: уступил ей свою лежанку, а для Кея где-то раздобыл скрипучую, но еще крепкую раскладушку. Сам он ночевал на кухне, разложив на полу матрас и уверяя, что так даже полезнее для спины.

В первый же день Нитка, пряча глаза и смущаясь, попросила художника ничего не говорить Тёму — будто и не было этой встречи, и он не знает, куда же она, Нитка, запропастилась.

— Поссорились? — Володя выглядел грустным. — Ну… — Он неловко развел руками. — Бывает, да. Не скажу. Честное слово!

Дальше всё сложилось на удивление легко: когда Нитка спросила на фабрике, нет ли у кого на примете работы в другом городе, любой, лишь бы уехать, одна из подружек рассказала, что у ее двоюродной тётки в Неплянске как раз освободилось местечко в ателье с громким названием «Атлантида». Сама бы уехала, но платят меньше, чем на фабрике. К тому же на фабрике рассчитались за заказ, который они делали еще до Нового года, так что деньги на билеты ей с Кеем были, и даже осталось, на что жить в первое время.

С самим Кеем, кажется, тоже всё наладилось: после суток постоянного нудения о том, что им надо возвратиться на Пустыри, он успокоился и теперь вёл себя как весьма примерный мальчик. Даже посуду за всеми мыл, чем завоевал сердце Володиной сестры. Нитка надеялась, что он пока маленький и что скоро он привыкнет жить без Безлюдных пространств, нормальной жизнью.

Через два дня, помахав провожающему их Володе из окна, они отправились навстречу новой жизни.

***

Примерно с месяц все было нормально. Нашлась и работа, и комната в общежитии, и соседки оказались хорошими девушками, и Кея удалось без проблем устроить в школу.

Потом Нитку начали мучить кошмары. В её снах за ней приходили вежливые сомбро и, извиняясь, принося соболезнования и витиевато прося прощения, забирали её с собой, обратно на Пустыри. Или ей снилось, что она просыпается, а Кея рядом нет, он ушел туда, назад, и она вскакивает и бежит босиком по снегу за ним, а он уходит все дальше, и у него под ногами зелёный луг.

— Ну что ты, Нитка, я тебя не брошу. Как же ты без меня одна, — успокоил Кей, когда она рассказала ему о своем сне.

Как оказалось, это были еще цветочки. А потом начались ягодки...

Она проснулась от ужасной рези внизу живота. Откинула одеяло и задохнулась от ужаса. Еще вчера её живот был плоским и она думала, не привиделись ли ей положительные результаты тестов (ну вдруг, чем Безлюдные пространства не шутят). А сейчас он был огромным, перевитым синими веревками вен; он колыхался, как дирижабль, и что-то билось изнутри. Каждый удар сопровождался болью, Нитку будто разрывало. Она кричала, звала на помощь, но никто не приходил, и даже Кей куда-то делся.

Она не могла встать — мешали живот и боль. Кое-как, между приступами, ей удалось перевалиться с кровати на пол и подползти к двери. Нитка едва достала до ручки, но замок оказался заперт, а ключа не было. Она орала и стучала, сколько хватало сил, но ее никто не слышал.

Её худое, измученное тело содрогалось от мощных толчков, но кричать она уже не могла, только хрипела — сорвала голос. Наконец, с отвратительным звуком рвущейся плоти, то, что мучило ее изнури, вырвалось на свободу. Целый поток зайцев, больших и маленьких, перепачканных в её крови, с ошметками ее внутренностей, прилипшими к шкуркам, хлынул наружу. Их когти разрывали ей кожу на ногах, калечили руки, которыми она пыталась закрыться, царапали лицо, пока они метались по комнате, не разбирая дороги. На ней уже не было живого места, когда зайцы, сбившись у двери и оскальзываясь в ее крови, навалившись массой, выдавили фанерную вставку и ринулись наружу.

Нитка глянула им вслед и увидела за дверью не коридор, а уходящий вдаль луг. На горизонте, еле различимый, покачивался призрак церкви.

Нитка хрипло, с бульканьем выдохнула — в горле клокотала кровь — закрыла глаза и… проснулась. Тикали часы, за окном фонари боролись с утренним зимним сумраком, Кей мирно посапывал в своей постели.

Оставшееся до звонка будильника время она провела на кухне, сжимая дрожащими руками большую чашку чая.

С тех пор кошмары стали её постоянными спутниками. То в них были вновь зайцы, как в первый раз, а то ей снилось, что живот у нее становится угловатым, с выпирающим, будто грань коробки, ребром. Она не знала, что противнее — когда из нее выскакивают десятки зайцев, или когда скворечник взрезает когтистой куриной лапой её живот изнутри, и выбирается, помогая себе карикатурно-человеческими руками.

Скворечников на Пустырях она никогда не видела и искренне считала их выдумками ребятни. Но теперь она почти каждую ночь рассматривала их: вот фанерный ящик; вот куриные, осторожно переступающие по крови и грязи ноги; вот тонкие ручки с цепкими пальцами. Иногда скворечники были разукрашены. Больше всего ей запомнился не обычный абстрактно-геометрический узор, а наивный детский рисунок: две фигуры побольше — мужчина и женщина, судя по штанам и юбке, а между ними — скворечник. И все идут вместе, взявшись за руки.

***

Нитка еще больше осунулась, под глазами темнели круги. На удивление живот не рос, а ведь она даже не могла бы точно сказать, какой у нее срок. Она долго тянула, прежде чем вновь отважилась пойти в аптеку за тестом. У неё оставалась маленькая, но надежда, что прошлые результаты были ошибкой, жестокой шуткой Безлюдных пространств. Здесь аптекарь была именно такая, какой ее себе представляла Нитка. После просьбы «Тест на беременность, пожалуйста» обрушился целый поток ворчания, ругани и упреков. Ругала старая грымза, впрочем, не только конкретную Нитку, но и современных девушек вообще и каждую из них в частности.

Надеждам на неточные результаты трёх предыдущих тестов не суждено было сбыться: две полоски ярко синели и на этом, новом.

— Ой, Аниточка! Ты беременна? — зазвенел над плечом голосок Аллочки, одной из соседок.

Нитка, молча кляня себя последними словами, кивнула. Аллочку она не любила: бойкая болтливая девица секретов хранить не умела в принципе и была не лучшей наперсницей в делах любого толка, а уж в насколько деликатной ситуации — и подавно.

Конечно же, Аллочке было интересно, здесь Нитка «нагуляла» (Нитку аж передёрнуло от этого слова) или из дома «подарочек» привезла. Тщательно подбирая слова и выражения, Нитка рассказала. Конечно же, не всё, и конечно же, совсем не всю правду. Да к тому же, лишенная «сказочных» и «мистических» черт, правдивая история выглядела весьма неприглядно. Как бы она про это рассказала? Залетела от студента, бывшего солдата, демобилизованного по ранению, хорошо, если не больного от этого всего на голову… Живущего, пусть и официально, но в заброшенной развалюхе на пустыре, не работающего… Да к тому же он так и не женился на ней: то у них не было времени, то у него — возможности дойти и подать документы.

Со стороны, без знания о том, что связывало Тёма и Нитку сквозь все эти годы, без чудесной истории воскрешения Кея, без рассказа о нездешних Пространствах, вся Ниткина жизнь выглядела весьма грустно и печально. Поэтому Аллочке, а потом и другим девочкам (не могла же Аллочка не разболтать!) была поведана значительно отредактированная версия событий. Было в ней и бегство от отца, и чудесное воссоединение с любимым… но была и ложь о том, что вот она, Нитка, приехала в Неплянск, потому что искала хорошо оплачиваемую работу (дружно поохали об отсутствии заказов на фабрике), и полегче, чем в цеху (еще более дружно поохали о тяжкой доле швеи на производстве), а тут подруга помогла найти; что брату надо получать хорошее образование; что отец будущего (запланированного и ожидаемого) ребенка сейчас много и упорно работает, чтобы заработать им всем на собственную квартирку.

Много в тот день было сказано лжи, и перед сном, стоя в душе, Нитка безуспешно пыталась смыть с себя гаденькое ощущение запятнанности от всех тех слов неправды, что она сегодня произнесла и многократно повторила.

Впрочем, была в том, что Аллочка узнала о беременности, и польза. Оказалось, Аллочкина мать работает в женской консультации, и именно к ней «по знакомству» бегают все девочки из общежития. Конечно же, Нитку она тоже примет. Вообще после вести о беременности к Нитке стали относиться лучше, внимательнее и добрее. «Мы думали, ты заучка какая, или наркоманка — выглядишь-то, прости господи… А ты, оказывается, нормальная девка», — сказала одна из ее новых «подружек».

***

Нитка сидела на жёсткой казённой скамейке в районной женской консультации и не знала, куда себя девать со стыда. У гинеколога она была всего пару раз: на диспансеризации в школе, да на фабрике, и оба раза это была чисто формальная процедура — девственниц осмотру не подвергали. А тут — мало того, что она беременна непонятно чем (в эту ночь сюжет кошмара был построен на том, что полнотелая докторица смотрит между раздвинутых Ниткиных ног, воет громоподобно, хлопается в обморок, обрушивая на себя и Нитку шкаф, и из разрезанного осколками стекла нутра лезут уже ставшие привычными зайцы), так еще и незамужняя. Нитке казалось, что все женщины в коридоре перешептываются и осуждают её. Она убеждала себя, что живот у нее плоский, по внешности ничего и не скажешь — ну мало ли, пришла девушка на осмотр, — но никак не могла успокоиться.

Ко всему прочему, какой-то изувер от гинекологии развесил на крашеных в мерзко-зеленый цвет стенах санпросветовские плакаты с информацией о патологиях беременности, нарушениях развития плода и опасностях краснухи для будущих рожениц. Плакаты были столь хорошо иллюстрированы, что даже местные медсёстры старались проскочить коридор, не глядя по сторонам.

Оставалось рассматривать истёртый сотнями женских ног линолеум и сжимать сильнее пальцы. Время в очереди тянулось бесконечно. Наконец Нитка переступила порог кабинета.

Мать Аллочки оказалась дамой худой, даже суховатой, с волосами, забранными в тугой пучок, с колкими глазами за стеклами очков. Крахмальные манжеты халата охватывали по-птичьи тонкие запястья.

На вопросы Нитка отвечала едва слышно, мялась. Ей казалось, что доктор её осуждает.

— Раздевайся — и на кресло! — скомандовала врач. (Нитка мучительно пыталась вспомнить, как же ту зовут, ведь и Аллочка говорила, и Нитка записывалась, и на кабинете табличка есть… но от испуга и стыда она едва помнила своё собственное имя.)

Взгромоздившись на гинекологическое кресло, почувствовала себя еще хуже. Было в этом что-то невероятно унизительное. Внутрь скользнул ледяной металл, Нитка вся сжалась.

— Ну-ну, расслабься, не видно же ничего! — прикрикнула врач. — Слезай и иди на койку. — Она махнула в сторону кушетки рядом с аппаратом УЗИ. Аллочка особо подчеркивала, как же всем девочкам повезло, что её мама работает в такой суперсовременной консультации, где есть и аппарат УЗИ, и собственная лаборатория, и всё такое прочее.

Прошлепав босыми ногами по полу, Нитка улеглась на застеленную клеенкой койку. Врач включила аппарат, поводила Нитке по животу датчиком и сказала:

— Девочка. Точный срок без анализов не скажу, но, похоже, аборт делать уже поздно. На искусственные роды я не отправляю без медпоказаний, а ребёнок, кажется, здоров. Родишь — напишешь отказ.

Сначала Нитка не поняла, что «девочка» — это врач не к ней обращается, а говорит, что у неё, Нитки, будет ребёнок, настоящий ребёнок, не мутант какой, а девочка! Она задохнулась, а потом — откуда смелость взялась! — обрушила на врача все свое возмущение. Да как та только могла подумать!

Узнав, что Нитка пришла не в надежде избавиться от ребёнка и что он желанный, врач (Алевтина Михайловна, вот как ее зовут!) заметно подобрела. Ещё раз осмотрела, на этот раз куда аккуратнее и бережнее, отправила сдавать анализы. Медсестричка оказалась чуть ли не младше самой Нитки и ужасно нервничала, ее прохладные пальчики мелко подрагивали, пока она брала кровь из вены.

Оказалось, что Ниткиной беременности уже шесть месяцев. А что живота нет — так вы, милочка, кушаете плохо, наверное: вон, и сама какая худенькая, и девочка пока что маленькая — ну чисто куколка.

Наказав хорошо питаться и прописав гору витаминов (откуда только денег на них набрать?), Алевтина Михайловна назначила следующий прием и отпустила Нитку домой, в общежитие.

***

В комнате ей показалось очень пусто. На первый взгляд ничего не изменилось: Кей наверняка еще в школе, а вещей у них не так уж много. Но тишина звенела какой-то особенной нотой: так тихо бывает в пустых, заброшенных домах, откуда люди уже давно ушли. На столе белел листок, выдранный из тетради. Нитка подумала, что это черновик с домашним заданием, но взяла его в руки… и бессильно опустилась на стул.

<i>«Я возвращаюсь на Пустыри. За меня не волнуйся — со мной ничего не может случиться. Присмотрю за Тёмом, подготовим дом к твоему возвращению. О тебе есть кому позаботиться. Алевтина Михайловна врач хороший, я узнал. Береги ребенка: её ждёт великое будущее. И себя береги тоже.
Денег не беру — меня проводят.
Не сердись.
Кей.»</i>

С большим трудом Нитке удалось выдумать объяснение для соседок — о том, куда подевался Кей. Оно легло на ее совесть еще одной гирькой. Нитке казалось, что когда-нибудь она заврётся до такой степени, что перестанет сама понимать, где ложь, а где правда.

Дни потянулись один за другим. Работа, общежитие, визиты к Алевтине Михайловне. Новые подружки не оставляли Нитку одну, веселили, тормошили, скидывались на прописанные врачом таблетки, угощали вкусненьким. Здесь, в женском общежитии, чаще видели, как одинокая молодая женщина избавляется от ребенка, чем как она счастливо его ожидает. Нитка старалась не разочаровывать подруг: улыбалась, старательно изображала радость и предвкушение, обсуждала свое изменяющееся состояние. От хорошего питания и витаминов она поправилась (хотя на осмотрах Алевтина Михайловна всё равно была недовольна её весом), наконец-то проявился животик.

Днем она была молодой женщиной, прислушивающейся к себе в радостном предвкушении, сосредоточенной на растущем в её теле ребенке. Ночами же, когда она оставалась одна за дверями своей комнаты, она вновь превращалась в испуганное человеческое существо, с ужасом ожидающее рождения чудовища.

Нитка ходила на почту, пыталась дозвониться до Володи, узнать, как там Тём, добрался ли Кей, но либо ответом ей были короткие гудки, как будто линия занята, либо никто не брал трубку. Совсем отчаявшись, она позвонила в институт Тёма (долго искала название в справочнике, никак не могла вспомнить, не получалось дрожащими пальцами найти нужную страницу), и в школу Кея — но и там было то же самое. Телефонистки смотрели с жалостью, Нитка читала в их глазах уверенность в её, Ниткином, сумасшествии. Она уже и сама начала сомневаться в себе.

***

Приближался срок, ребенок в животе толкался, и каждый раз Нитка замирала в ужасе: ей казалось, что вот-вот начнёт повторяться наяву один из её кошмарных снов. Кошмары, кстати, никуда не делись, просто она привыкла к ним — человек ко многому может привыкнуть. Кошмары обрастали её опытом и впечатлениями: как ребенок толкается, как голова кружится, как проступает пот… и снова — зайцы и скворечники. Только однажды она вновь проснулась с криком — этот кошмар пришёл один-единственный раз и больше не повторялся.

Она сидела с девочками на кухне, пила чай, что-то обсуждала, смеялась. Ребенок начал толкаться, она положила руку на живот и почувствовала, как под ее ладонью все сильнее и сильнее выпирает что-то, что уж никак не может быть ребенком. Как ни странно, боли не было, поэтому, когда девочки одна за другой умолкли, с ужасом глядя на неё, она даже удивилась. Посмотрела вниз — и застонала бессильно. Из живота, один за другим, лезли гибкие, как будто живые, прутья железной арматуры. Мгновение — и они пронзили всех девушек насквозь, войдя в их тела где-то в области промежностей (Нитка не хотела задумываться, куда именно вонзились стержни) и выйдя у кого из груди, у кого — изо рта или шеи. Девушки забились в судорогах, истекая кровью. Боли она по-прежнему не чувствовала, и еще страшнее ей становилось от того, что все происходило в тишине. Прутья уперлись в стены и продолжили расти, оплетая кухоньку, как живая решетка. Саму Нитку то, что вырастало из ее живота, протащило вместе с табуретом в центр помещения, а потом вздернуло в воздух. Теперь она висела в центре комнаты, как пришпиленное насекомое. Вокруг безмолвно бились подружки — пруты растащили их по сторонам, выстроив вокруг Нитки.

Из прутьев с тихим скрежетом стала расти колючая проволока, она опутывала девичьи тела коконами, местами взрезая тонкую кожу и окунаясь в ещё тёплую плоть. Нитка безразлично наблюдала, как сама скрывается под стальной паутиной. Боли по-прежнему не было, тишина нарушалась только её дыханием и стуком капель крови по полу.

Проволока, а за ней и арматура, стали вибрировать, сначала тихо и незаметно, а потом громче и громче. Гул, вначале неясный, слился в слова, и нечеловеческий, металлический голос произнес:

— Вы нужны Безлюдным пространствам. Вы заселите Пространства своими детьми.

Колючая проволока с шелестом опала, тела всех девушек задрожали, раскрылись, подобно красным цветам, и из них наружу хлынули уже привычные зайцы, скворечники, скульптуры из железного лома и знакомые по Пустырям люди.

Когда из Нитки выбрался Кей и с улыбкой обнял её, она не выдержала, заорала и проснулась. Пару недель после этого она очень сильно нервничала и гладила живот, стоило всем девочкам собраться на кухне и завести разговор. Подруги думали, что она переживает из-за приближающихся родов, и старались не оставлять её одну. У них тоже было, чем поделиться: они смеялись, что Нитка принесла в общежитие вирус беременности. Четыре девушки как-то разом оказались в положении, но ребенка ни одна из них не оставила — твёрдым росчерком ручки Алевтины Михайловны все были отправлены на чистку. Одна из девушек, правда, уверяла, что у неё уже полгода никого не было. Подружки смеялись, что надо меньше пить в незнакомых компаниях. Ночью Нитку трясло от ужаса и она никак не могла уснуть: именно эти забеременевшие девушки в её сне были выбраны Безлюдными пространствами для заселения.

***

Примерную дату родов Нитка знала, но все равно ужасно растерялась, проснувшись в луже воды. Не нашла ничего лучше, чем постучаться в комнату к Аллочке. Та, зевая и недовольно бурча под нос, открыла дверь. Оказалось, что именно к ней страх привёл Нитку совсем не зря: деятельная Аллочка растолкала свою соседку, организовала такси, помогла собрать вещи и даже позвонила маме, разбудив её — чтобы еще раз уточнить насчет роддома. Она даже проводила Нитку до приёмного отделения — чмокнула в щёку на прощание и передала с рук на руки врачам.

Схватки Нитка переносила совсем легко — честно говоря, после всей той весьма реальной боли, что она переживала в своих снах, они показались ей совсем не впечатляющими. Совсем не так всё было страшно, как в рассказах подружек об их мамах и знакомых. Правда, из них самих ни одна еще не рожала, а аборт — это совсем другое. Наверное. Нитка не знала и задумываться об этом не хотела. Но рассказы рознились от «нестерпимая многочасовая боль, всё разорвалось напополам, зашивали» до «да она сама не заметила, а уже родила!»

Нитка чуть ли не впервые почувствовала спокойствие и уверенность: она была в руках специалистов, и даже санитарки (совершено инфернальные личности, если верить всё тем же историям на общажной кухне) не покрикивали на рожениц, не ругались и вообще казались очень милыми женщинами. Иногда в предродовое заглядывали врачи, медсёстры смотрели «раскрытие» (что это такое — Нитка не знала, но смутно догадывалась). Лёжа на больничной койке под простынёй с синим штампом, Нитка расслабилась и тихонько выдохнула. Её почему-то клонило в сон, но она вспомнила, что вскочила сегодня ещё до рассвета, да и последние ночи спала весьма плохо, постоянно просыпаясь, и отдалась дремоте. Почему-то ей стало холодно, хотя тело, наоборот, покрылось потом. Она лежала, и палата вокруг нее слегка покачивалась, будто Нитка была пьяна или же внезапно оказалась на корабле. Иногда ей казалось, что она смотрит на себя откуда-то сверху и сбоку, но она смаргивала и вновь оказывалась на койке.

Медсестра, в очередной раз заглянувшая под простыню меж расставленных Ниткиных ног, сдавлено пискнула и торопливо убежала по коридору, шлёпая больничными тапочками по линолеуму. Совсем скоро в палату вошли несколько человек, переложили Нитку на каталку и увезли. Нянечка быстро свернула и унесла пропитавшийся кровью матрас, а уборщица споро подтёрла вереницу капель от самой палаты и до дверей операционной.

Врачи суетились над телом, а Нитка наблюдала за их вознёй, устроившись рядом с огромной лампой, висящей над операционным столом. От лампы исходило приятное тепло, и Нитка решила побыть рядом с ней подольше.

Зрение странно раздвоилось, две картинки накладывались одна на другую, и Нитка не сразу разобралась, что следует закрыть один глаз, чтобы что-то рассмотреть.

Правым глазом она видела, что тело на столе истекает кровью, которую врачи силятся остановить, пытаются спасти жизни её и ребёнка. Левым же глазом она видела, что врачи стоят у стены, лицом к ней, а над столом склонились уже знакомые сомбро, одетые точно так же, как и раньше, в пальто, и они окунают руки в её, Ниткин, живот, прямо через кожу, как хилеры.

Видимый правым глазом, её живот был обычным, видимый левым — уже знакомый квадратный, скрывающий скворечник.

Один из сомбро поднял голову и посмотрел прямо на Нитку. Его рука удлинилась, он схватил её за ногу и с силой бросил на стол, прямо внутрь лежащего там тела. На Нитку обрушилась вся гамма ощущений: оказалось, что её тело совсем не просто так корчилось: боль была куда сильнее, чем во всех снах вместе взятых. Зрение теперь объединилось, и она видела, как над ней склоняются одновременно врачи и сомбро.

— Простите, госпожа Назарова, — сказал тот, кто вернул её в сознание. — Мы сожалеем, что вам приходится испытывать. Поверьте, если бы была возможность явить вашего ребенка без дискомфорта — мы бы это непременно сделали.

— Однако без связи с телесностью в виде вас всё будет зря, — добавил второй сомбро, по локоть запуская руку ей в живот.

Ещё несколько бесконечных минут, наполненных страхом и мукой, и Нитка вновь почувствовала, как качаются стены, и что боль уходит, и что она уходит вместе с ней. Где-то далеко суетились врачи, умирала она сама и умирала её новорождённая дочь, где-то далеко сомбро держали на руках скворечник, а Нитка уплывала всё дальше и дальше. Ей казалось, что она слышит мамин голос, как когда-то давно, в детстве, когда мама звала её вечером домой.

Вдруг её что-то остановило. Когтистая куриная лапа держала её поперек груди и не давала уйти туда, в ласковый тёплый свет.

— Мы не можем взять её с собой, маленькая, — сказал мужской голос. — В ней слишком много страха и ненависти к Пространствам. Она разрушит их.

Лапа требовательно сжалась, если бы у Нитки ещё были рёбра — их бы переломало.

— Ну, хорошо, хорошо, — сказал всё тот же голос. — Но мы её немного изменим, ты не против?

***

В сказке Кей был мальчиком с ледяным сердцем, а сейчас Нитке казалось, что это она стала ледяной, или даже хрустальной, и ее разбили на сотню осколочков, а потом вновь собрали, склеили по своему желанию. Кто? Сомбро? Сами Безлюдные пространства? Она не знала. Просто чувствовала, что прежде чем склеить, из неё будто выкинули какие-то осколочки, заменили их чем-то. Теперь она тоже не могла без Пространств, она стала плотью от плоти их, она была связана с ними кровью, смертью и жизнью. Нитка знала, что мертва, но ее это не беспокоило. Она научилась не вздрагивать, когда обезьяньи ручки обхватывали ее ноги и к коленям прижимался жёсткий угол скворечника. Детей не выбирают, и она даже научилась любить эту маленькую избушку на курьих ножках. Нитка ждала, хрустальная, аккуратно склеенная принцесса в хрустальном замке, звонкими синими вечерами расчесывала свои черные волосы и пела для скворечников песенки. Приходили соседи, сидели с ней, пили чай, рассказывали свои истории. Она ждала Тёма и Кея, это теперь был единственный смысл её жизни. И ещё было то, что жило внутри нее. Кажется, у неё скоро будет ещё один ребенок. Ещё один скворечник. Она знала, что потом будет ещё один, и потом снова, и ещё, и ещё. Они все будут связующим звеном между Безлюдными пространствами и обыденным миром. Не сказать, чтобы это сильно волновало Нитку.

***

Их приближение она почувствовала заранее. Вышла на крыльцо. Если бы у нее ещё билось сердце, то оно наверняка забилось бы сильнее, потому что из-за кустов сирени показались Тём и Кей, ни капельки не изменившиеся. Изменилась она сама. Так что теперь она видела, что Кей — точно такой же мертвый, как и она, что он был мёртв все эти два с половиной года, что он навсегда принадлежит Безлюдным пространствам. Да и Тём… Да, теперь он был мёртв, просто не знал об этом, а принадлежать этому месту он стал гораздо раньше, ещё при жизни. И не было у них теперь иного исхода, кроме как оставаться здесь, поддерживать гармонию Пустырей и быть счастливыми вместе навсегда.

— Нагулялись? — спросила она. — Ох и бродяги. Я жду, жду...