Поэт-декабрист Кондратий Фёдорович Рылеев посвятил князю Курбскому романтические стихи, потому, вероятно, что видел в нём родственную душу, вынужденную страдать в неволе на Родине, не в силах противостоять царской власти. Что роднит этих двух диссидентов духа, так это то, что оба были приверженцами аристократической республики, либо конституционной монархии, что также предполагало участие благородного сословия в решении государственных вопросов. В советской школе декабристов нам подавали как революционеров, что отчасти верно, но почему-то забывали уточнить, что власти и свободы они хотели только для себя, для правящего класса утончённых аристократов-интеллигентов, а на всех прочих, типа быдло, им было просто наплевать с высокой колокольни. Победи они в своё время, всё равно бы пришлось делать революцию, теперь уже социалистическую. Собственно, ещё не факт что кружку вздорных дворян вообще удалось бы удержать империю. Беглый князь по своим убеждениям был им близок, с той только разницей, что декабристы не приводили домой врагов бить мирное население, а княже сподобился… Сиди он в Литве на попе ровно, пиши обличающие пасквили на царя и Отечество, занимайся богоугодными переводами, пой эмигрантские песни под гитару – сошёл бы за честного диссидента, однако князь участвовал в походе польско-литовского войска на Россию, за что все историки, от дореволюционных до советских и новых российских, даже сочувствующие ему, однозначно заклеймили Андрея Михайловича как предателя.

Тут стоит ещё уточнить, что изгнанником Андрей Михайлович не был, его никто не изгонял, Иван Васильевич вообще не практиковал изгнание как меру наказания строптивых бояр, и гражданства никого не лишал, князь сам уехал, так что он беглец чистой воды.


О жизни князя Курбского история доносит нам много чего интересного, тут уже не только сухие записи в разрядных книгах и краткие упоминания в летописях, тут в полный рост представлены и страсти, и характер, и личные мотивы с убеждениями, во многом благодаря дошедшей до наших дней язвительной переписки Троцкого с Каутским Курбского с Грозным, а также благодаря бурной жизни князя в ВКЛ (после Люблинской унии 1569 года – Речи Посполитой), которая также хорошо документирована благодаря постоянным судебным тяжбам князя с литовскими соседями. Говорить про беглого князя без иронии не получается, это был такой настоящий диссидент, мизогин, гомофоб и педофил, что дух захватывает.


Люблинская Уния 1569 года

Жизненному пути Андрея Михайловича и анализу его натуры посвящена замечательная книга А.И. Филюшкина «Андрей Михайлович Курбский. Просопографическое исследование и герменевтиеческий комментарий к посланиям Андрея Курбского Ивану Грозному». Научным редактором выступает знаток эпохи Р.Г. Скрынников.

В первой части книги рассказывается история жизни князя во всех её проялениях: как русского аристократа и воеводы, искателя истины, беглеца, литовский период, в том числе и бурная личная жизнь, а также приведён краткий обзор художественных литературных произведений, в которых Андрей Михайлович представлен в качестве главного героя. Да, образ беглого князя будоражил умы различных авторов на протяжении столетий и являлся отличным материалов для всяческих занимательных историй, которые были также далеки от реальности, как декабристы от народа, но это уже не документальные хроники, а поэтическое переосмысление.

Вторая часть книги содержит дословный анализ посланий князя Курбского Ивану Васильевичу, что тоже познавательно, понять, откуда ноги растут у тех или иных идиом светлейшего князя (и у всей эпистолярной традиции тех лет), ибо зачастую смысл использованных аллегорий от нас ускользает. Если переписывались два равных по образованности и эрудиции собеседника, хорошим тоном считалось письмо составлять из набора библейских и богословских цитат, применительно к смыслу послания, дабы подтвердить свою правоту со ссылкой на божественное откровение. И когда оппонент хотел уязвить другого, то не скупился на сравнение с ветхо- и новозаветными грешниками и самим Антихристом. Вот как если бы вам взять свой любимый фэндом и попробовать составить послание, целиком опираясь на его аналогии и аллегории, с точными цитатами и апелляциями к персонажам. Однако при этом надо быть твёрдо уверенным, что адресат подкован в этой теме не хуже, и без труда сумеет распознать авторский замысел. Но, поскольку, в те времена фэндом в христианском мире был один, знавшие его досконально авторы могли посоревноваться в знании богословия и эрудиции по этому вопросу.

Чем ещё ценна книга А.И. Филюшкина, так это тем, что автор собрал и обобщил как сообщения первоисточников о жизни князя, так и отдельные исследования его личности, что позволяет, не закапываясь в документах, увидеть цельную и не предвзятую картину его бурной жизни. Конечно, эльдарко пользовалась не только этой книгой, но и другими источниками.

Андрей Михайлович Курбский принадлежал к роду ярославских князей Рюриковичей, служившим московским Калитичам с 1463-1473 гг. Князь Андрей родился в октябре или ноябре 1528 г. Эта датировка основывается исключительно на его собственном заявлении в своём обличительном творении «История Великого Князя Московского» (ИВКМ), что во время “Казанского взятия” 1552 г. ему было 24 года. Получается, что князь Андрей был на два года старше Ивана Васильевича, т.е. они были почти ровесники. Князь на заре юности был весьма романтическим молодым человеком, и свято верил, что Богом уготована ему роль воина Света и спасителя Отечества. Впрочем, такие настроения были не редкостью. Отправляясь на службу на южных и восточных рубежах, каждый благородный юноша полагал, что стоит за Святую Землю против коварных сарацин. Это было своего рода трендом того времени: Москва – Третий Рим, второй Иерусалим. В этом нет ничего плохого, князь верно служит и защищает родную землю от татарской напасти. В 1552 году он идёт в составе государева войска на Казань, что воспринималось практически как крестовый поход. В отличие от европейских крестовых походов, начатых от балды и от кризиса перепроизводства младших сыновей благородных фамилий на душу простого населения, в России борьба с татарскими ордами была насущной необходимостью, как с крымскими, так и с казанскими нашествиями надо что-то было делать. Тут стоит отметить, что с Казанью отношения были высокими. Были вполне мирные периоды, но, увы, так и не ставшие правилом. Могли б мирно сосуществовать и торговать, но у Казанского и Крымского ханства всё ещё сохранялись привычки Золотой Орды, и доходной статьёй бюджета были набеги на соседей с целью пограбить и захватить пленников для продажи в рабство, и от этой статьи отказываться в обозримом будущем южные соседи не собирались. Соответственно, у нас была расходная статья бюджета – выкуп христианских пленников из рабства и оборона южных рубежей. Целые огромные области плодородной земли на юге оставались Диким полем, где нельзя было развивать с/х, всё равно придут татары и сожгут. Так что казанские походы были обусловлены насущной экономической необходимостью навести хоть какой-нибудь порядок на востоке, поскольку Казань была ближе к России и дальше от Османской империи, с неё и начали. И дело тут вовсе не в религиозных противоречиях, в России умели мирно сосуществовать множество конфессий, а в нестыковке экономических моделей. Кроме того, Крымское ханство в то время было почти филиалом Османской империи, самого сильного военного государства той эпохи, и бросаться с голой пяткой на саблю было вовсе не резон.

Ну так вот, в составе царского войска князь Андрей пошёл к Казани, чувствуя, как за спиной вырастают ангельские крылья воина Света. Однако уже тут светлейший князь не удержался, чтоб впоследствии не приврать. О попытке срыва казанского похода крымским ханом в 1552 году см. замету о воеводе Михаиле Ивановиче Воротынском, о Андрее Михайловиче там даже не упоминалось. «Никто из непосредственных участников русско-крымского столкновения под Тулой летом 1552 г., кроме Курбского, не оставил записок об этом событии. Помимо ИВКМ, повествование о боях на окском рубеже содержится только в официальной летописи. И по своему идейному пафосу оно полностью совпадает с сочинением Курбского. Единственная разница — в ИВКМ ярко выражено личностное начало. Подвиги других воевод князь приписал себе, сделав свою персону главным героем отражения нападения Девлет-Гирея 1552 г. Хотя, если обратиться к летописному тексту, роль Курбского была гораздо скромнее. Он упоминается всего дважды, причем не при описании боевых действий, а при росписи назначений воевод по полкам». Впрочем, в писанине Курбского было много фактических неточностей, на чём историки его ловили. Также, по словам Курбского, он в этой стычке получил тяжёлое ранение в голову, которое, возможно, и повлияло на его дальнейшую жизнь не лучшим образом. :-/ Однако оно не помешало князю принять участие в Казанском походе.

Вернувшись из-под Казани с победой, Андрей Михайлович чувствовал себя триумфатором, к тому же он оказался в ближайшем окружении царя. По его же версии, чуть ли не близким другом. Начиналась заря реформ, и князь считал себя причастным к новым преобразованиям. Андрей Михайлович был дружен с Алексеем Адашевым и попом Сильвестром, и горько сожалел о них в эмиграции. Надо сказать, что термин «Избранной Рады», вводившей в заблуждение школяров и не только, был придуман именно им. Однако само существование данной Рады ставится под большое сомнение теми же А.И. Филюшкиным и Р.Г. Скрынниковым. Прочитай хотя бы несколько исследований по эпохе Ивана Грозного, так и не встретишь какого-нибудь мало-мальски полного списка её членов. И кем эта Рада была избрана? Хм, всенародным голосованием? Царём? Кроме самого Адашева и Сильвестра кого-то ещё с уверенностью записать в Раду не представлялось возможным. Также Андрей Михайлович негласно причислял к ней и себя, хотя никаких оснований на это не было. Поскольку Избранная Рада исчерпала свою «повестку дня», то 60-х годах существовать перестала, что вызвало большое разочарование князя, которому хотелось не только исполнять поручения царя по военной службе, а также принимать участие в государственном управлении. В боярскую Думу княже не входил, однако, со временем, мог и получить думский чин, однако ждать не было сил. Андрей Михайлович затаил обиду.

Тут надо сказать пару слов о друзьях Курбского по «Избранной Раде», о которых он так глубоко сожалеет в своих посланиях. Эльдарко, в частности, убеждена, что проигрышем (ну, позорным миром) и затяжной Ливонской войной, измотавшей в конец и Россию, и Речь Посполитую (с большими жертвами с обеих сторон), не считая также участия других европейских государств, мы всецело обязаны Алексею Фёдоровичу Адашеву, которого с перепугу записали в герои России, хотя у эльдарки периодически возникали мысли о его «засланности». Однако они не подтвердились, Алёшка просто маху дал. Нет, с его участием были проведены полезные реформы, однако впоследствии его поведение всё перечеркнуло. Алёшка Адашев, младореформатор (точный год его рождения истории доподлинно неизвестен, по одной версии он был почти ровесник царя, по другим – несколько старше и опытнее, из-за чего молодой царь попал под его влияние), сродни Немцову, полёт авторской мысли которого зачастую не вписывается в реалии современности. После блистательных побед в Ливонии на конец 1558 года, вместо того, чтобы добиться окончания войны, вдруг делаем какой-то бессмысленный финт ушами и с подачи Алёшки вдруг заключаем перемирие и нападаем на Крым в 1558 - 1559 гг. Я не военный стратег и не полководец от слова «совсем», но такой поворот даже неискушённому в военном деле кажется более чем странным… Попереть против Крыма в то время означало отвесить звонкую пощёчину всей Османской империи, которая была в на тот момент самым сильным военным государством на континенте, и Крымское ханство было под его опекой. Сойдись один на один Россия и Османская империя в XVI веке (попытки стравить нас были и после Алёшки), результат был бы далеко не предсказуем… А связываться с османами при нерешённых проблемах на Западе это вообще было, как то странно. И всё потому, что Лёшке дачку в Крыму захотелось? Ну, так обращайся через 200+ лет, к Екатерине Великой. В общем, ничего из этой дурацкой затеи не вышло, однако Ливонии за это время удалось перегруппировать силы, заключить международные договора с Польшей и Литвой, что и привело впоследствии к 30-летней Ливонской войне. Вот так одна стратегическая ошибка тянет за собой тяжёлые последствия. Царь Алёшке доверял, однако после провала крымской кампании и потерей преимущества в Ливонии сильно засомневался, а нужен ли ему такой советничек? Не знаю, чем была вызвана эта авантюра с Крымом, либо элементарной глупостью, после побед в Ливонии Алёшка совсем берега потерял и решил, что нам любое море по колено, либо был тут какой-то тайный умысел, и у него были далеко идущие планы, однако, эльдарко полагает, что скорее первое, так как счастье ему это не принесло. После неудачи в Крыму и осложнении положения в Ливонии, в 1560 году Иван Васильевич отправил бывшего фаворита в почётную отставку, назначив воеводой в столицу Ордена Феллин, а после он был направлен в Юрьеве (Дерпт, современный Тарту), где Алёшка впал в депрессию из-за отстранения от большой политики и отсутствия значительных назначений, подцепил простуду в сыром балтийском климате, которая его и доконала, в отсутствии антибиотиков.

Примерно в это же время получил отставку и поп Сильвестр, автор «Домостроя» (на самом деле – под редакцией, он лишь собрал, обобщил и литературно обработал более старые материалы и дописал свою главу в этом литературном памятнике XVI века), враг № 1 всех феминисток России (и не только, всех русскоязычных феминисток), ибо если где-либо возникает спор «леди vs джентльмены», то тут же всплывает проснопамятный «Домострой». Эльдарко не исключение, и долгое время, не вникая в суть, радостно потирала ручки при мысли, что автор сего одиозного творения Высочайшим повелением был отправлен в ссылку на Соловки, где во время длинной полярной ночи мог всласть править свой опус, и длинными полярными днями читать выдержки из него тюленям на берегу Белого моря, а те крутили головами и не соглашались. Однако, как оказалось, сие есть байка, запущенная всё тем же князем Курбским в его первом послании Ивану Грозному, и после растиражированная сотнями псевдоисторических сайтов. В реальности же поп Сильвестр НИКОГДА не был в Соловецком монастыре.


Соловецкий монастырь

После своей «отставки» Сильвестр был также разочарован, как и Алёшка Адашев, и, будучи человеком уже не молодым, решил искать спасения души в стенах Кирилло-Белозерского монастыря, это решение было принято сугубо добровольно. Царь просто удалил его от двора, но ни на чём таком не настаивал, решение уйти в монастырь он принял самостоятельно. Кирилло-Белозерского монастырь - это совсем не то, что строгий Соловецкий, заведение на Белом озере было привилегированным боярским монастырём, куда отправлялись строптивые бояре, по царскому поведению или по своему собственному хотению, подумать над своим поведением, покаяться и замолить грехи, и там к столу нередко подавали сёмгу и лимонные пироги под рейнские вина. Ещё Иван Васильевич писал в своём послании к отцам настоятелям, что не мне, грешному, псу смердящему, указывать вам, святые отцы, но вы уж определитесь, у вас там монастырь или пятизвёздочный отель класса De Luxe?

Сам царь также пожертвовал монастырю сумму для обустройства келий для себя и своих сыновей, была у него мечта на пенсии пожить тихой монастырской жизнью на Белом Озере, которой, к сожалению, не удалось осуществиться. Царь не дожил до пенсионного возраста, так и сгорел на службе.

Сильвестр имел возможность увезти в Кириллов свою библиотеку, а также имущество и казну. В одно время он пожертвовал в Соловецкий монастырь шестьдесят шесть своих книг и более двухсот рублей денег, что, возможно, и дало повод думать, что он лично там побывал. Но Сильвестр до Соловков не доехал (только не на Магадан! Это мне не по годам!), в Кириллове монастыре прожил много спокойных лет и почил в мире.

Ну вот, как всегда, эльдарко собиралась написать краткую заметку с интересными подробностями о князе Курбском, но растеклась мысью по древу в смежные темы. ))

После отставки своих приятелей князь был назначен в Юрьев наместником всей Ливонии, назначение более чем высокое, однако Курбский загрустил и принял предложение короля Сигизмунда II Августа, последнего из династии Ягеллонов, соблазнившись обещаниями богатых денежных и земельных пожалований, а также вольностями, которыми пользовалась польско-литовская знать, по доходившим до него слухам. В этом князь сильно ошибся, как показала практика. Чем было вызвано бегство Курбского, доподлинно неизвестно. Его сторонники склоняются к тому, что князь спасался от репрессий Грозного, уносил голову от расправы. Но большинство профессиональных историков, в том числе авторитетный Скрынников, с ними не согласны. Даже после двух подряд неудач на ливонском фронте царь вовсе не рассматривал Курбского, как предателя, и не намеревался расстрелять его перед строем. По мнению Скрынникова, Курбский мог передать сведения о передвижении русской армии, что способствовало поражению русских войск в сражении 25 января 1564 года под Улой, когда превосходящее по численности русское войско было позорно разбито малыми силами поляков к большому недоумению обеих сторон, в этой битве также принимал участие Курбский. Эльдарку терзают смутные сомнения, что бегство Курбского было вызвано паническим страхом после того, как светлейший князь вступил в отношения с польским королём, заинтересовавшись выгодными предложениями, и с тех пор дрожал каждую ночь от неизвестности, что именно известно Ивану Васильевичу о его тайных переговорах, и, возможно, вот прямо сейчас за ним уже выслан отряд стрельцов, доставить предателя перед царские очи по обвинению в гос. измене. Дабы заслужить королевскую милость, князь сдал противнику все пароли и явки в Ливонии, агентов в Польше и Литве.

30 апреля 1564 года, прихватив богатую казну и несколько дворян из свиты, ибо негоже князю, как вору в ночи, в одиночку скитаться, Андрей Михайлович тайно перешёл литовскую границу. Было ему тогда от роду 36 лет, ещё молодой по нашим меркам, однако зрелый муж, ветеран Казанской и Ливонской войн. И первым делом был ограблен литовскими пограничниками. Отобрали всё, и деньги, и лошадей, и мобильные телефоны даже сорвали лисью шапку. Бедным пограничникам надо также на что-то жить и кормить семьи. Так что в эмиграцию князь прибыл, обобранный до нитки. Однако король, как и обещал, вскоре всё возместил, хоть и не задаром, за что Андрей Михайлович должен быть не в обиде.

Надо сказать, что Литва в XVI веке, куда направился на ПМЖ князь Курбский, была не то, что сейчас, область в Северной Европе с коренным населением, восходящим к балтским племенам жемайты и аукшайты, которые принадлежат к балтийской языковой группе индоевропейской семьи. В то время ВКЛ обладало большими территориями, в том числе и русскими областями, которые позже вошли в состав Российской Империи, с русскоязычным населением. На довольно большой территории были единый с Московским государством язык, единая вера, так что у князя не возникало трудностей с пониманием. Однако были различия в менталитете западных и восточных областей, уже сказывалось сильное влияние Польши, которых князь не учёл, и по приезде в Литву вдруг решил, что можно жить там сдуру, как у нас.

Первым делом князь в гневе садиться за обличительное письмо своему оппоненту Ивану Васильевичу, которое дойдёт до нашего времени в составе одних из ярких литературных памятников XVI века переписки Курбского с Грозным. К сожалению, у Андрея и Ивана не было интернетов и соц. сетей, где они могли бы оперативно обмениваться «любезностями», и переписка была б куда более полной и информативной. В XVI веке из-за перебоев с работой литовской почты и почты России она быстро прервалась, весьма вероятно, что третье послание Курбского Грозному до царя не дошло.

После, отрабатывая политический заказ, Андрей Михайлович наваял «Историю о великом князе Московском», окончательная редакция которой, по оценкам историков, сложилась в 1573 году. Из этого источника черпали вдохновение и прочие обличители царя, успешно переписывая из неё фрагменты, как ныне поступают Ctrl+С и Ctrl+V в этих ваших интернетах.

Свою Историю князь начал с того, что сделал во всём виноватыми… баб! Ну да, куда ж без них, нарожали дураков… Видимо, у князя процветала навязчивая мизогиния, и был он зол на обеих цариц, или ещё более – на их братьев, царских шуринов, которые блокировали доступ князю к Его Величеству и стояли выше него не по праву рождения, а исключительно благодаря родственным связям с царской семьёй.

И отвѣщахъ имъ: «Аще бы из начала и по ряду рѣхъ, много бы о том писати, яко в предобрый рускихъ князей род всѣял диявол злые нравы, наипаче же женами ихъ злыми и чародѣицами. Яко и во исраилтескихъ царехъ, паче же которых поимовали от иноплеменниковъ».

Тут имеется намёк на вторую жену Ивана III, племянницу византийского императора Константина XI Софью Палеолог и жену Василия III, мать Ивана Грозного, литвинку с сербскими корнями Елену Глинскую. А также, не исключено, что и на вторую жену самого Ивана Васильевича, царицу Марию Темрюковну Кученей, которая была по национальности кабардинка и происходила с Кавказа. У Андрея Михайловича, кроме мизогинии, ещё и кухонный национализм взыграл.

Марии Темрюковне, кстати, установлен памятник в Нальчике.



Далее он об этом прямо говорит:

Но не послушал он совета мудрых своих воевод, послушал совета шуринов своих, а они нашептывали ему в уши, чтобы спешил к своей царице, их сестре, и других льстецов с попами подослали к нему.

Ну просто классическое: нас на бабу променял! Здесь уже речь идёт про первую царицу Анастасию Романовну, которая в Москве пользовалась большим уважением и любовью за свою доброту и благотворительность, однако не была угодна т.н. «Избранной раде», к которой отчасти причислял себя и князь Курбский, верный ученик женоненавистника попа Сильвестра. Впрочем, князь как предчувствовал, что пострадает от женщин… но об этом ниже.

Об этом также говорит Иван Васильевич в своём ответе Курбскому. Да там целый клуб мизогинов, во главе с попом Сильвестром!

…а же и на нашу царицу Анастасию ненависть зѣлну воздвигше и уподобляюще ко всѣмъ нечестивымъ царицамъ; чадъ же нашихъ ниже помянути могоша.

Сам князь ничтоже сумняшися оставил дома жену с маленьким сыном, даже не подумав, как вывезти семью, если решил бежать. Зато потом писал, что царские репрессии обрушились на его семейство.

“Изгнанну ми бывшу без правды от земли Божии и в странстве пребывающу... И мне же нещасливому что въздал? Матерь ми, у жену, и отрочка единаго сына моего, в заточению затворенных, троскою (польск. горестью. — А. Ф.) поморил; братию мою единоколенных княжат Ярославских, различными смертьми поморил, служащих ему верне, имения мои и их разграбил, и над то все горчайшего: от любимаго отечества изгнал, от другов прелюбезных разлучил!” (Предисловие к “Новому Маргариту”).

Впрочем, не ясно, что конкретно случилось с его женой и сыном, какие такие горести имеются в виду? Наиболее вероятным было то, что имения князя были конфискованы, а жене выделен небольшой «вдовий» удел на пропитание, или её взяли на содержание родственники, или она ушла в монастырь. Что стало с сыном князя, никаких сведений нет. Были ли гонения на князей Ярославских и связаны ли они с отъездом самого Курбского точно тоже неизвестно, по крайней мере, в других источниках об их судьбе мне ничего не попадалось. В художественной литературе (роман Б.М. Фёдорова “Князь Курбский”, 1843 года) есть сюжет, что жену Курбского никто не преследовал, и она скиталась по Ливонии. Для нее ударом было известие из Литвы о новой женитьбе её мужа и о том, что он “вооружается на Россию”. Несчастной ничего не оставалось, как постричься в монахини и уйти из этого грешного мира. Вот странно, двоеженец муж, а позор почему-то жене.

В книге Филюшкина также говориться, что по справедливой оценке Р.Г. Скрынникова, в первые дни после побега сам князь расценивал свою эмиграцию как жизненную катастрофу. Она исторгла у Курбского невольные слова сожаления о земле Божьей — покинутом Отечестве. И тогда князь “встал в позу защитника всех обиженных и угнетенных на Руси, в позу критика и обличителя общественных пороков”.

Однако одними общественными пороками князь Андрей не ограничивается и критикует также нравы царя и его окружения. Есть в первом послании Курбского один скользкий момент, которого наивная эльдарко не поняла бы ни за что, а именно:

паче же наругаешися, попирающи аггелский образ, согласующим ти ласкателем и товарыщем трапезы, бесогласным твоим боляром и губителемъ души твоей и тѣлу, и детми своими паче же Кроновых жерцов дѣйствуют.

Однако в пояснении сказано, что так князь изящно намекнул на противоестественную связь царя с красавчиком Федькой Басмановым, которого уже традиционно слэшат с Васильевичем все, кому не лень. В фильмах Федьку изображают волооким красавцем с роскошными волосами и в украшениях. Однако, у того же Д.М. Володихина в книге «Воеводы Ивана Грозного», Фёдор Алексеевич Басманов упоминается как один из главных опричных воевод, стоявших на верхушке военной иерархии. Военные заслуги Фёдора значительно скромнее, и не идут ни в какое сравнение с талантом Дмитрия Ивановича Хворостинина или Семёна Ивановича Микулинского, однако много времени он проводил в действующей армии, в том числе и на посту командующего, что как-то не вяжется с образом «девочки-девочки». А в 1564 г. отец и сын Басмановы отстояли Рязань, оказавшуюся под ударом крымцев. Так что Федька был горазд не только перед царём в женском платье плясать, как ему приписывают. Хотя о его моральных качествах у современников было негативное мнение, Федька мог и оклеветать, и донос настрочить, это за ним водится.

Тут бы царю проявить иронию и ответить князю:
- Что, Курбский, не с тобой, вот и бесишься?
Однако Иван Васильевич юмора не оценил, и как нормальный гетеросексуальный мужик, которого обозвали лицом нетрадиционной ориентации, вовсе не изящно сравнил князя с брехливым псом:

От Кроновыхъ же убо жерцехъ реклъ еси — еже подобно псу лая иль ядъ ехиднинъ отрыгая, сие неподобно писалъ еси: еже убо родителемъ своимъ чадомъ како сицевая неудобствия творити, паче же и намъ, царемъ, разумъ имущимъ, како уклонитися на сие, безлѣпие творити? Сия убо вся злобеснымъ своимъ собацкимъ умышлениемъ писалъ еси.

Справедливости ради надо отметить, что кроме ядовитой полемики с царём, Андрей Михайлович в Литве сделался авторитетом в богословии и поборником Православия, выучил латынь и засел за переводы богоугодных книг.

Вообще же список приписываемых Курбскому и его кружку переводов впечатляет: два отрывка из Цицероновых парадоксов, “Источник знания” Иоанна Дамаскина, “Слово Иоанна Златоуста на пентикостие о святом Дусе”, 44-47-я беседы Иоанна Златоуста на Евангелие от Иоанна, “От другие диалектики Иона Спакинбергера о силлогизме вытолковано”, “Диалог” патриарха Геннадия Схолария, творения Симеона Метафраста, отрывки из хроники Никифора Каллиста Ксанфопула, отрывки из хроники Евсевия Кесарийского, “Повесть о Варлааме и Иоасафе”, “Епифания, епископа Кипрского о восстании из мертвых свидетельство”, послание Игнатия Богородице и ответ ему Богородицы, произведения Василия Великого, Григория Богослова, Дионисия Ареопагита.

Авторство Курбского в переводе некоторых из них спорно, но, тем не менее, список приличный. И это при том, что у князя не было PROMT'a.

Ну и всё бы ничего, если бы князь не пошёл в составе польско-литовской армии на Российские земли, мог бы сойти и за «мученика за свободу». Отчасти это было платой за королевскую милость.

Уже в 1564 г. он воевал под Полоцком во главе отряда из московских перебежчиков и 200 человек наемной конницы. Только после данного похода он смог вступить в права держателя пожалованного ему Ковельского имения. В том же 1564 г. Курбский командовал войском, громившим область вокруг Великих Лук. Ретивость Курбского в боях против былых соотечественников вызвала в Великом княжестве Литовском появление легенд о его подвигах.

Стало быть, продался честный человек и свободолюбец Андрей Михайлович за тридцать серебренников. На что царь писал - разозлился на человека, а пошёл против Бога:

He мни праведно быти: возъярився на человѣка и Богу приразитися; ино бо человѣческо есть, аще перфиру носитъ, ино же Божествено есть. Или мниши, окаянне, како уберечися того? Никако же! Аще ти с ними воеватися, тогда ти и церкви разоряти, и иконы попирати и крестияны погубляти; аще и руками гдѣ не дерзнеши, но мыслию яда своего смертоноснаго много сия злобы сотвориши.

В 1579 году князь начал собирать отряд для участия в большом походе против Москвы в войске Стефана Батория. Однако скоро Курбскому разонравилось быть вассалом короля, который даже не может сам командовать своим отрядом, даже в России такого не было, так где же обещанные свобода и вольности?

Баторий в 1579 г. на Варшавском сейме провел закон о найме во всех королевских имениях Киевского, Брацлавского и Волынского воеводств гайдуков для армии. Набор проводили не местные помещики, а королевские ротмистры. Тем самым роль местной шляхты была резко принижена и свелась к поставкам живой силы, которой она больше не распоряжалась: ее мобилизовывали в любое время, в любом количестве, по королевскому усмотрению.

Курбский расценил появление в его владениях ротмистра Ляшевского как удар по своему княжескому самолюбию. Его, носителя титулов (правда, самозваных) “князя Ковельского” и “князя Ярославского”, ни в грош не ставили. Князь со своими людьми пинками выставил слуг государевых за порог и велел больше в его владениях не появляться. На что король весьма резко дал понять гордому князю, за что его тут кормят, после чего князь уже не возникал. В Псковском походе Батория князь Андрей не участвовал, то ли по болезни, то ли совесть замучила, хотя отряд по королевскому повелению собрал.

Однако панских вольностей князь Курбский тоже вкусил по самое горло. Вдруг оказалось, что в своём имении каждый пан – царь и князь, как и мечтал Андрей Михайлович, однако на соседей это тоже распространялось. Каждый пан считал себя вправе оттяпать часть земель у соседа, если был в силе это сделать, так что рейдерские захваты процветали, которые в Московском государстве были уже ликвидированы в прошлом веке. Не гнушались паны и откровенным грабежом чужих крестьян. Герой Казани и Ливонии в долгу не остался.

Иван Келемет и Постник Вижевский в мае 1566 г. командовали отрядом ковельских крестьян, громивших соседнюю Смединскую землю, принадлежавшую князю Александру Федоровичу Чарторыйскому. По этому поводу вышел даже специальный королевский указ, в котором ответчиком за бесчинства объявлялся Курбский как господин Келемета и Вижевского. Князь, выслушав указ, полностью поддержал действия своих урядников (вплоть до грабежа ими скота у крестьян) и заявил, что они защищали его имущество.

20 августа 1566 г. датирован другой королевский указ, предписывавший Курбскому вернуть сено, похищенное его людьми из-под Крево, из местечек Донневичи и Михалевичи. В ноябре 1567 г. уже сам Курбский подавал в суд на соседей из-за похищения сена и угона скота из его с. Порыдубы.

Вот так то, боевой воевода и герой Казани гонял по кочкам чужих крестьян и крал скот и сено у соседей. Как, однако, низко пал секам! Именно из высоких отношений между благородными панами появилась известная пословица: «Паны дерутся, у холопов чубы трещат». Если царь Московский вынужден был тратить время, разбирая местнические споры между своими боярами на предмет, чей род благородней, что он со временем успешно спихнул на И.Ф. Мстиславского и Ф.М. Трубецкого, то бедный король польский замаялся большей частью заниматься тем, что разбирал иски панов друг к другу по поводу разбойных нападений. Когда королевский указ был вынесен в пользу какого-либо пана, дело на этом не заканчивалось, ещё нужно было собрать отряд из шляхты, дабы силой принудить проигравшего суд пана подчиниться, ибо каждый из них содержал свою армию, и чихать хотел на какие-то там указы.

Князь погряз в судебных тяжбах со строптивыми соседями, и даже если королевский суд решал в его пользу, результат был не гарантирован. Так, в 1582 году произошла совсем уж фееричная история с паном Василием Красенским и его женой пани Ганной. По указу Стефана Батория, Курбский мог в уплату долга потребовать с него имение Красное. Однако тут же выяснилось, что имение заложено Василием... своей жене, пани Ганне Красенской (урождённой княжне Сокольской), и поэтому средством выплаты долга Курбскому быть не может, и предложил ограничится выплатой 420 злотых. Князь Андрей обиделся и от денег отказался, однако люди Красенских ни Курбского, ни судебных приставов в имение не пустили и выгнали с применением огнестрельного оружия. Даже победитель Грозного, король Стефан Баторий, не в силах был справиться со строптивым паном. Красенский и его боевая подруга (настоящая амазонка!) разделили свое войско по всем правилам военного искусства на три отряда, в каждом из которых были конница, пехота и артиллерия, и перекрыли все подходы к имению. Представители властей были встречены орудийным огнем, после чего бежали. Герой Казани скрипел зубами от злости и бросил гиблое дело добиваться уплаты долга от этой сладкой парочки. ))) Так не зря князь опасался женщин.

И таких тяжб в послужном списке бывшего московского воеводы не мало.