Так, до кучи.

1. Птички.
2. Типовая городская реклама. Социальная.
3. И еще одна девушка. Любительница пожить в чужих сумках. :)

Еще девушки

Там же, неподалеку два храма. Православный и костел. Соперничают через дорогу. И хорошо смотрятся в паре.

1. Храм.
2. Костёл.
3. Типа, тени минувшего. Такой художественный прием.

Прошу строго не судить. Фотограф из меня никакой. :)

Минск

Город гораздо больше похож на Москву, даром, что западнее Киева. Впрочем, неудивительно. Практически полностью разрушенный во время войны, он и строился, практически, с нуля. По сталинским, соответственно, лекалам. Ампир во время чумы. Впрочем, на мой дилетантский вкус, значительная часть зданий тяготеет скорее к классицизму и лишена угрожающей монументальности московского стиля. Некоторые здания даже (сознательно или нет) повторяют уцелевшие образцы 19 века.

Москва-Киев.
Страшилки относительно свирепости украинских таможенников, хоть и подогретые словоохотливой проводницей (у прошлый раз соседний вагон так трясли, так трясли!), не сбылись. Так что и рассказывать особо нечего.

Киев.
Коварные украинские железнодорожники специально так провели пути, чтобы всякий новый человек сразу был покорен открывающейся ему зелено-золотой панорамой холмов и куполов.
Правый берег. Это круто.
Здоровеньки булы, матерь городов русских.
***

Гостиница «Турист». Для *** очень даже ничего. В лифтовом холле, над лифтом вижу слегка озадачивающий рисунок — юбочка и брючки (как в туалете) и вовсе уж озадачивающую надпись (по-украински) «Парни поверху». Хм… Ничего, что я один? Над лифтом напротив надпись «Непарни поверху». Слегка поколебавшись, выбираю «парней». Лифт как лифт, реклама местного ночного клуба с обнаженной танцовщицей развлекает, но вряд ли имеет отношение к парням, которые «поверху».
Номер чистый и уютный. Телевизор (около 20 каналов), телефон, ванна, кондиционер. Европа, блин!
***

На экскурсию, забитую в тур, не пошел. Отправился встречаться.
В метро, естественно, шумновато, поэтому объявление по поезду слышу такое: «Шолом, пассажиры!» Лишь через полсекунды до меня доходит, что это «Шановни пассажиры».

Ютта . Потрясающе приятно, когда ради тебя люди отменяют дела, перекраивают планы и виден в них неподдельный интерес, как к тебе самому, так и к родному городу. К концу шестичасовой пешей экскурсии ноги напомнили мне обо всех болячках, способных обездвижить человека, но я был страшно доволен. Городом, своей стойкостью, своими спутницами. :) К середине экскурсии к нам присоединилась Айстра, что, безусловно, открыло во мне второе, третье дыхание и многие другие полезные резервы организма. :) Жаль, не увиделись перед отъездом.

Киевлянки. Это, конечно, отдельная тема. Красивых девушек много и в Москве, и, как позже выяснилось, в Минске, но дочери Лыбеди… Красота и чувственность в сочетании с привкусом груши, сливы и черешни. Стройная фигурка и длинная, в пол, юбка на пуговицах. Пуговицы расстегнуты ровно до того уровня, чтобы при неосторожном движении нескромному взору открывался нижний край трусиков. В первый же день сердце у меня несколько раз останавливалось где-то в районе носоглотки. Эх…

Город. Совершенно не похож на Москву. Даже сталинский Крещатик — лишь однофамилец, но никак не родственник Кутузовскому проспекту. Старая архитектура явно тяготеет к западным образцам, напоминая то Вену, то Будапешт, то Краков. Но «рука Москвы» все же проявляется, хоть и неожиданно — в явном или неявном копировании питерских дворцов и храмов. Глядя на колокольни Софии и Владимирского соборов, сначала вспоминаешь Меньшикову башню и нарышкинское барокко, но, уже подходя к Андреевскому собору, понимаешь, что это питерское, растреллиевское.
Но все это не производило бы такого впечатления, если бы не природа. Не побоюсь этого слова. Такое количество зелени и потрясающих пейзажей, открывающихся с приднепровских холмов, Москве может только сниться, увы. И это в самом центре города.
А улица панфиловцев? Ей богу, продал бы московскую квартиру и купил бы там. Мда…
А вот торговая яма с забегаловками на дне (Майдан Незалежности) — один в один московская Манежная.
***

Следов «оранжевой чумы» не видно. Упадка тоже. Скорее, подъем. Интенсивность нового строительства в городе можно сравнить с московским. Киевляне даже недовольны и ропщут на своего мэра Омельченко, сын которого (владелец каменного карьера) замостил полгорода брусчаткой. На улицах слышна преимущественно русская речь. Но при этом дважды на мои вопросы, заданные по-русски, я получал ответы на украинском. Правда, все было понятно. :)
***

Маатти. Матерый человечище. :) Очаровательные дочь, жена и собака.
Кажется, под конец нашей встречи я нес какую-то ахинею. Приношу дамам свои извинения.
День начался с визита на Левый берег, к старинным и очень близким друзьям покойной тещи. Русская женщина, родившаяся и выросшая в Тбилиси, киевлянка последние 40 лет. Посему хлебосольство хозяев я вкусил в утроенной мере. Завтрак (в 10 утра) начался с сациви, аджаб-сандала и хачапури, а закончился (в половине 4-го) борщом, котлетами и картошкой с малосольными огурчиками. Хорош оказался и коньяк «Закарпатский», мягкостью и ароматом напоминающий семизвездочную Метаксу. К борщу разошедшийся хозяин достал пиво, но оно оказалось весьма средненьким.
На встречу к Маатти я пришел сытым и хмельным, но предложенное хозяином пиво было гораздо лучше по качеству и пошло на ура. А вот последовавший за пивом коньяк «Закарпатский» отчего-то показался уже не таким вкусным как утром. Извини, Маатти, кажется, последняя рюмка была лллишней...
***

Пепелац Республики, хи-хи


Впечатлений масса, но это основное. На днях выложу минские зарисовки. :)

Каждую ночь у нас за окном ливень. Вполне музыкальный.
Аккорды тяжелых капель сливаются в буйную симфонию тропических страстей. Иногда по каким-то причинам темп из престо переходит в адажио, а симфония — в мерный реперский речитатив. Сольная партия Децла. Кондиционеры его квартиры находятся выше всех. Потом вновь вступают калимбы и тамтамы нижних этажей. Крещендо.
Время от времени в звукоряд вклиниваются джазовые синкопы проезжающих в отдалении автомобилей, а потом все перекрывает контрабасный хрип мусоровоза. Финал.
Близится утро…

Второй. 1992-1994 г.

Второй был разведчиком. Самым настоящим. На Путина, впрочем, не походил ни обликом, ни манерами. Этакий вальяжный барин, склонный к полноте.
Оставшись после замирения с США и НАТО не у дел, он сохранил богатые международные связи. Используя их, а также бешеный интерес буржуев к Perestroyka, принял деятельное участие в первом советско-буржуйском издательском проекте.
Свою роль главного редактора, на мой взгляд, понимал очень правильно. Определяя «партийную линию» журнала, в творческий процесс не лез, отдав его во власть ответсека. Оценивал лишь результаты. С рядовыми сотрудниками при встрече был по-отечески ласков, но, поскольку постоянно обитал в политико-экономических эмпиреях того времени, встречи эти были нечасты.
Свободно владея английским и французским, с блеском и импозантностью Джеймса Бонда исполнял представительские функции на всяких ответственных мероприятиях. Один раз, впрочем, с треском провалил «задание». Подвела снобистская уверенность (видимо, обретенная за кордоном) в том, что всякий приличный человек владеет языком Шекспира. На очередном международном форуме в Давосе он обратился к выступавшему Виктору Черномырдину на английском. Поскольку вопрос прозвучал из русского сектора, синхрон предусмотрен не был. Получилось неловко.
Несмотря на престижность и известность издания, проект так и не оправдал коммерческих ожиданий зарубежных партнеров и был продан русскому инвестору.
Забавные были времена. В «инвесторы» сватались и Мавроди, и «Хопер-инвест», и какие-то темные личности азиатского происхождения. Обо всех главный говорил с неподдельным уважением (во всяком случае, нам так казалось), обо всех печатались многостраничные апологии с фотографиями на обложке.
Журнал был продан втемную. Сотрудники узнали имя нового владельца лишь в момент представления нового главного редактора. Наш разведчик, впрочем, остался на плаву, получив почетную должность председателя совета директоров. Его новый статус, по его словам, был и гарантией соблюдения прав оставшихся сотрудников. «Никто не будет уволен».
На следующее утро после выдачи этих гарантий новый главред стал по одному вызывать сотрудников в свой кабинет и вручать им уведомления об увольнении.
Через несколько месяцев Второй был убит в своем гараже неустановленными личностями.
По-человечески его очень жалко. И я ему благодарен за многое.

Кажется, в 1986 году в Москве проходила первая в советской истории выставка современных компьютерных технологий (тогда еще не называвшаяся «Комтеком»). Проходила она на ВДНХ в условиях сильнейшего ажиотажа, и я заранее настроился на стояние в многочасовой очереди за билетом.
Прибыв на место, я немного покружил в поисках кассы, но из-за огромного количества народа, милиции и железных барьеров, сумел определить ее местоположение только очень приблизительно. Слава богу, вскоре обнаруженный мною хвост длиннющей очереди послужил прекрасным ориентиром. Я, недолго думая, пристроился в конец и уткнулся в книгу, радуясь про себя, что очередь продвигается весьма быстро.
Однако вскоре я стал замечать на себе странные взгляды женщин, стоявших впереди. Оглядев себя, я убедился, что все у меня застегнуто, пятен на одежде не видно и книжка в моих руках вполне обычная. Я попытался вернуться к чтению, но вскоре вновь забеспокоился, поскольку вставшие позади женщины стали посматривать на меня не только странно, но и уже с явным неодобрением. Я еще раз оглядел себя, посмотрел вокруг …
И вдруг я понял, что очередь на самом деле вовсе не такая длинная, как мне казалось раньше. К тому же она уже продвинулась довольно далеко вперед, и я четко увидел, как стоявшие в начале ее женщины входят в небольшое полукруглое сооружение, …
на двери которого красовалась большая разлапистая буква «Ж».

У меня тоже были дурацкие травмы. В основном, в детстве.

Классе в третьем я, желая подтвердить свою кличку «йог» и доказать полную нечувствительность к боли, позволил соседу по парте распилить свою ладонь расческой. Боли, правда, почти не было. Зато потом было много крови, криков и беготни преподсостава.
Пару лет спустя я зарядил пружинный пистолет, который стрелял маленькими пластмассовыми ракетами, стальным пером (им полагалось писать) и выстрелил себе в ладонь. Достать сумели дома, при помощи соседа.
Множество травм было связано с моей пироманией. До сих пор не могу равнодушно пройти мимо костра, в детстве же мог часами глазеть на огонь, подкармливать его веточками-щепочками и испытывать на жаропрочность разнообразные материалы. Сколько раз я обжигался «просто» углями, раскаленным железом, камнями, расплавленной пластмассой (так здорово бомбить что-то горящими каплями, издающими «в-з-ж-ж», «в-з-ж-ж»), горячим паром и горючими жидкостями!
В конце концов я обжегся капитальнейшим образом, сунув раскаленный утюг (чугунный, монолитный) под струю воды. Это произошло за пару часов до отъезда в дом отдыха, где, вместо отдыха, мне пришлось лечиться народными средствами (мочой, главным образом).
Это несколько остудило мою любовь к огню, но ненадолго. Просто я стал осторожнее.
В следующий раз я капитально обжегся (на этот раз – левую руку) уже в армии (подробности см. в комментарии).
Кажется, это была последняя дурацкая травма. Но жизнь еще ведь не кончена, не так ли? ;)

Потянуло на школьные воспоминания.

Классе, кажется, в шестом нам назначили нового классного руководителя, учителя физики, который был новичком и в школе, и, как я теперь понимаю, в жизни тоже.
Видимо, одержимый перевоспитательными идеями Макаренки, первым своим указом классный назначил Юру Серегина ответственным за дисциплину. Узнав об этом, мой друг Боря Бельский пророчески прикрыл свои печальные еврейские глаза: «Ну все, теперь он почувствует власть и озвереет».
По счастью, Боря в своих ожиданиях ошибся. Физик, впрочем, тоже. Юра, большой хмурый второгодник, явил истинно русскую, былинную черту своего характера и богатырским сиднем так и просидел на своей печи-камчатке до спасительного 8 класса.
Безобразия благополучно нарушались (как с участием Юры, так и без него), а физик, проведя пару-тройку душеспасительных бесед со своим протеже («А чо я?» - хмуро бубнил Юра на все сентенции классного), быстро остыл и оставил все попытки творческого подхода к педагогике.