Сидят, например, два старых друга, католик и протестант, пьют пиво, и тут вдруг чего-то ради возникает тема контроля рождаемости. Все вымерзают. Когда такое случается, это напоминает зуб с выпавшей пломбой. Невозможно оставить в покое. Его надо осторожно пробовать, разрабатывать местность вокруг, пихать его языком, думать о нем -- и не потому, что это доставляет удовольствие, а потому, что он лезет в голову, а вылезать никак не хочет. <...> Когда болтаешь о контроле рождаемости, разговор замораживает не сам предмет спора: больше или меньше следует рожать детей. Он лишь на поверхности. Внутри же -- конфликт веры: эмпирическое планирование общества против авторитета Бога, как учит католическая церковь. Можешь доказывать практичность рассчитанного отцовства, пока самого себя слушать не устанешь, -- это ни к чему не приведет, поскольку твой антагонист не приемлет допущения, что все общественно практичное хорошо само по себе. Хорошесть для него имеет иные источники, которые он ценит так же -- если не выше, -- как и общественную пользу. (с)

Когда человек говорит, я поверю в эзотерику, когда вы мне покажете чудо, не значит, что ему нужны прогулки по воде. Он говорит: "В вашем мире есть вещи, которые мне не подконтрольны, которые нельзя измерить датчиком, нельзя потрогать. Ими управляют люди, про которых я ничего не знаю. Меня всю жизнь учили на слово верить докторам, политикам, учителям, - всем тем, кто считается властелином незримых сущностей. Вы хотите, чтобы отныне моя жизнь и мое благополучие зависели еще от одной нематериальной субстанции, которую я не в силах покорить. Я в самом деле хочу быть лучше, знать больше, уметь больше, быть чище и выше. Но то, что вы мне предлагаете, снова, как в детстве, сделает меня беспомощным и зависимым. Дайте же мне веский, по-настоящему веский повод для этого. Это вы получаете лишнюю лепту на свою чашу весов, а я отдаю вам всю жизнь".