Пихаю сюда часть своего романчега, скока доделал.
Пролог. «Дорога в никуда»
Вначале жутко неприятный удар носом об стену. Чувство такое соленое и кислое, и больше обиды, чем самой боли. За этим оцепеневшим состоянием прорывается боль - неспешно, но безжалостно нарастает. Воспоминания, правдивые и выдуманные - изнасилование, смерть, пауки... Все кружится и заплетается в один остановленный миг в ожидании удара по двери.
И все же, интересно, какого это - умирать?
-А что чувствуешь, когда целуешься с парнем?
Шаг.
-Странный вопрос для девушки.
Она рассмеялась. У них и вправду было много общего - что-то даже в прямом смысле. А был он голубым, или нет - становилось второстепенным.
Отогнав образы, глаза сами собой открылись, вопросительно уставились в стену.
Почему же свет, яркий до боли, первое, что появляется? Неужели все воспоминания такие белые?
Почему же белый - цвет траура?
Потом глаза остекленели, и белое воспоминание было как первое падение младенца в глубоком детстве. Тот же самый страх, восхищение. Губы искривились, непонятно, от плача, или улыбки...
А разум просто устал. Перегрелся, устал, и хотел заснуть.
Опять белый свет, и шпалы, по одному проходящие перед глазами.
Шаг.
Он спросил:
-Я тебе говорил, что обожаю, когда ты красишь волосы в фиолетовый цвет?
Шаг.
-Тысячу раз.
-Засчитай еще один.
Они сели на рельсы и долго молчали, боясь посмотреть друг другу в глаза. Глупые моменты, почему же они всегда вспоминаются?
Потом парень встал и помог девушке подняться. Она шла по тонкой стальной дорожке, а он помогал ей хранить равновесие, удерживая за левую руку.
Стоило бы ему отпустить ее на секунду и чуть-чуть подтолкнуть. Лишь чуток. И тогда она бы шлепнулась об гравий. Это бы вырубило ее. А потом хватило бы пары ударов куском гранита, чтобы разорвать ее без того призрачную связь с жизнью. Документов она с собой не носила, и для того, чтобы сделать опознание трупа менее вероятным, тем же самым камнем он изуродовал бы ей лицо и разломал бы все зубы. А потом поджег бы все. Ни одного свидетеля, ни одного мотива. Никто бы не заподозрил его, человека, которого больше нет нигде, кроме умирающих воспоминаний..
В один момент ему стало интересно: легко ли убивать? Он впервые увидел смерть, когда мышь попала в мышеловку на его глазах. Стальной прут со звонким хрустом проломил ей череп, и пол залило кровью. Глаза сначала выпучились, потом как-то потускнели, так реально, что было страшно. Без единого движения, без судорог. Остались лишь пара ложек крови и серый трупик. Ровным счетом, ничего.
Ведь после смерти все, что отличает всех, так это размер оставленной после себя биомассы.
В действительности Джек знал, что его внутренние тормоза не дадут слепой ярости вылиться наружу. Мысли приходили и уходили, но грань он держал крепко. Тем более, в тот день.
К тому же, его гнев был обоснован - правда, лишь чувством бессилия.
-Смотри, муха шла по рельсам, а потом упала! Вот бы взять камеру и снять фильм про такие вещи! Люди подобное часто не замечают, а ведь стоило бы!
На это он мрачно ухмыльнулся, вспомнив, что слово «муха» произносится так же, как и слово «смерть» на испанском. Потом ответил:
-Ну, я у нас слеп, как летучая мышь, которая не волк и в лес не убежит. И вообще, постыдно издеваться над людьми со зрительными проблемами.
Он его голоса веяло какой-то горькой иронией и сдержанной агрессией. Но она не смогла это уловить, как всегда:
-Ты не слепой, а циник.
Джек в тот момент ясно представил себе, как бы ее череп прохрустел от удара тяжелым камнем. Насилование собственной природы - последнее удовольствие опустошенного человека.
«Я не слепой, я хренов циник».
Шаг.
Она чуток задумалась, потом нахмурила свои красивые черные брови - она ведь была красива, как сама смерть - и продолжила:
-Ты ведь знаешь, какая песня вертится у меня в голове?
Дафна спела пару строк, попытавшись изобразить голос певицы. После нескольких попыток у нее получилось. А Джек тем временем хотел умереть.
-Все еще сохнешь по нему, не так ли?
-А как ты думаешь?
Тут она сказала то, что он меньше всего ожидал услышать - если бы он только знал, то чем-нибудь заткнул бы ее красивый, но глупый рот. Но он ничего не знал, и слова как холодная вода вылились ему на голову:
-Превратил бы нас кто-нибудь в статую. Прямо сейчас, пока ты держишь меня за руку. Я бы назвала эту статую «Статуей Равновесия».
Шаг.
В нем все перевернулось и свернулось в болезненном спазме. Потом они оба молчали четыре минуты. Ровно четыре минуты... Именно столько работает человеческий мозг после остановки сердца.
Вскоре они дошли до места, где должны были сойти с рельсов. Потом перешли маленький мост, который тянулся, как не странно, по краю какого-то высохшего водохранилища, но, тем не менее, являлся настоящим бетонным мостом - дугообразным, с ржавыми перилами по обеим сторонам.
Джек посмотрел себе под ноги и увидел цветок, лежащий на бетоне: лепестки были фиолетовыми, а сердцевина - желтой. Он был еще свежим: кто-то уронил его не более десяти минут назад. Джек знал об этом, потому что стебель еще не начал сворачиваться.
-Подожди,- его тихий голос прозвучал нежно, как никогда раньше.
Поднял цветок и украсил им ее волосы. Давнее воспоминание вспыхнуло в нем; оно болезненным эхом зазвенело в его сердце. Образ черноволосой девушки, истекающей кровью в темном переулке, , на миг вспыхнул перед глазами.
Она, наверное, долго лежала там, избитая и изнасилованная. Потом появился он. Да, он никак не мог забыть тот момент, когда по непонятной причине свернул туда. А для нее было уже слишком поздно. Она умерла. Навсегда.
Джек почувствовал сильное рвение обнять Дафну и прыгнуть вместе с ней с моста. Он знал то чувство, которое возникло бы, когда они коснулись бы бетонного дна. Поэтому просто поцеловал ее. Дафна не ответила на поцелуй. Джек помолчал, потом сказал:
-Прости.
Она тоже молчала. Ее взгляд выражал растерянность. Никогда еще эти глаза, умевшие менять свой цвет, как только менялось освящение, не были такими пустыми. Пытаясь спасти положение, Джек сам сказал глупость:
-Жаль, что ты - не парень.
-Никто не идеален,- она с улыбкой вздохнула, и Джеку стало легче,- жаль, что ты - не он.
Они шли все дальше и дальше - из никуда в никуда, чтобы навсегда оставаться в этих остывающих воспоминаниях.
В тот день светило яркое солнце, и птицы пели о чем-то веселом. Хотя такие вещи уже давно никто не замечает.
Опять белый свет. Приятная прохлада растекалась все дальше и дальше по телу, в то время как майка на груди начала слипаться от теплой крови.