...К весне мы с Верой стали очень близкими друзьями, а разгар белых ночей принёс целое море романтики. Наступающее лето и без того расцветило всё радужными красками, а тут ещё и любовь... С ума можно было сойти. А это было очень опасно, так как подходили экзамены.
Первым был "Авиадвигатели", я его сдал на тройку; к этому были веские причины... Но потом дела стали поправляться, пошли четвёрки и пятёрки. И вот последний экзамен - по самолётостроению, воскресенье, 22 июня 1941 года, а за ним свободное лето, Кавказ, - что может быть приятнее?

х х х

Это было очень солнечное воскресенье. Все мысли - только о самолётах и о предстоящих каникулах.
Но появились другие самолёты и другие каникулы.
До двенадцати часов дня никто из нас не подозревал о надвинувшейся беде. Мы находились в конце длинного коридора института, поблизости от экзаменационной аудитории, и готовились войти в неё, как... вдруг с другого его конца кто-то быстро понёсся прямо на нас и громко закричал:
- Ребята, война! Германия напала на нас, сейчас выступает Молотов!
Дверь аудитории быстро раскрылась, вышел профессор Розанов, а за ним - В.Я.Крылов. Мы увидели, как профессор Розанов побледнел и пошатнулся, да и сами задохнулись от неожиданной и страшной вести. Наконец Розанов и Крылов овладели собой, попытались успокоить нас. Затем профессор спустился этажом ниже к директору за указаниями, но вскоре возвратился: было решено закончить экзамен, а затем действовать по указаниям свыше.
Экзамен пошёл быстрее, экзаменационная горячка у всех пропала. Наступило другое состояние, ни с чем не сравнимое. Действительно, сравнивать было не с чем. Про войну мы читали только в книгах. Поэтому никто из нас не мог себе представить, что это такое, что за этим последует. Может, это было и к лучшему.
Первыми нашими действиями в новой ситуации были разборка и маскировка самолётов, стоящих у юго-западной стены института.
...Вспоминая это теперь, я думаю, как мы все тогда были психологически не подготовлены к возможной тяжёлой войне. У всех нас сложилась такая твёрдая вера в силу нашего оружия, в непобедимость нашей могущественной армии, что ни у кого не возникало сомнения, что бить врага мы будем только на чужой территории. Нам очень часто напоминали знаменитые слова Ворошилова на этот счёт. Мы им очень верили.

х х х

Прошло несколько дней. Дух войны глубже проникал в сознанье и жизнь каждого. Сводки с фронтов были лаконичные и нерадостные. Всего мы тогда, конечно, не знали. Мы не подозревали и сотой доли того, что творилось в действительности на фронтах. Теперь мы знаем, что и военное руководство в Москве в первые дни имело лишь отрывочные сведения о положении наших войск, о потерях и продвижении врага. Экономика и жизнь города переводились на военный лад. Был введён комендантский час. В воздухе непрерывно летали наши самолёты. Повсюду летали аэростаты воздушного заграждения.

...В институте создавался добровольческий отряд, который должен был войти в Московскую дивизию Ленинградской армии народного ополчения. Мы с Жоркой Любенко подали заявление о зачислении нас в ополчение. Из студентов было создано артиллерийское подразделение, которое совместно с добровольцами "Электросилы" образовало 4-й артиллерийский полк. Я и Любенко оказались в разных артиллерийских расчётах.
Формирование Московской дивизии проходило не более недели. Командиром дивизии стал герой финской войны полковник Угрюмов. Наш полк был размещён в школе близ мясокомбината.
В первой половине июля стояла на редкость жаркая, сухая погода. Строевая подготовка в полном обмундировании, со скаткой шинели, противогазом и винтовкой за плечами, по жаре, дала всем себя почувствовать с непривычки очень сильно. Ребята ходили, как варёные.
В один из дней, 5 или б июля, утром, ещё до получения обмундирования нас пешим строем направили в баню, на Смоленскую улицу. В баню я не пошёл и решил зайти на Перевозную улицу, чтобы повидаться и проститься с Верой. Нала комната была уже занята другими. На 4 этаже я тоже никого не нашёл. Кто-то из служащих (или из девушек, знавших Веру) сказал, что она переехала в другую комнату. Я разыскал эту комнату. Девушки недавно встали, Вера была среди них. Я произвёл, конечно, впечатление своим неожиданным визитом как воин ЛАНО и был тепло принят.
Встреча была короткой. Я советовал Вере немедленно собраться и уехать домой. Рассказал о своих военных делах, о том, как мне удалось вырваться к ней и как я рад, что нашёл её. Мы попрощались. Это была грустная минута в моей жизни.

В дальнейшем события развернулись быстро и самым невероятным для меня образом. Жара и холодная водопроводная вода, которой я обливался и которую я пил, пробудили во мне скрыто дремавшие бациллы малярии: 9 июля я свалился с высокой температурой - 40,3°- и был помещён в санчасть. На другой день температура снизилась, но 11 июля всё повторилось. Врач определил диагноз: малярия. А я ведь, действительно, раньше болел малярией, у меня даже сохранилась карточка малярика.
13 июля приступ вновь стал трясти меня, температура поднялась до 40°. Врач приняла решение отправить меня в госпиталь. В этот же день был неожиданно получен приказ о передислокации нашей дивизии в район Луги.
Вечером 13 июля я был помещён в сантранспорт и направлен в госпиталь (где-то в районе Финляндского вокзала). Перед отъездом я видел, как строился наш полк в полном боевом снаряжении.
Конечно, никто из нас в тот вечер и не подозревал, что нашей дивизии и, в частности, нашему полку придётся вступить в бой буквально через несколько часов...
А произошло следующее. На ленинградском направлении противник предпринял мощные наступательные действия. 12 июля 41-й моторизованный корпус врага ударил вдоль Ленинградского шоссе на Лугу. В районе Кингисепп-Ивановское войска 4-й танковой группы немцев прорвали нашу оборону. Образовавшийся разрыв фронта открывал прямой путь на Ленинград. Единственным резервом тогда были соединения нашей Московской дивизии, которая и была брошена в бой, чтобы закрыть брешь в обороне.
Об этом я узнал 14 июля, находясь в госпитале, куда начали поступать первые раненые, участники этих боёв. Я лежал и думал о наших ребятах: где они? Что с ними? Весть была ошеломляющей: шёл 23-й день войны, а враг уже под Ленинградом. И наши ребята уже в бою. А я валяюсь со своей проклятой малярией.

х х х

Так продолжалось недели две с половиной. В начале августа 1941 г., после выздоровления, меня направили в пункт формирования частей штаба ЛАНО, где я получил направление в автобат армии народного ополчения в качестве бойца. В штабе автобатальона, которым командовал молодой, очень энергичный и немного крикливый кадровый офицер - лейтенант Штейнбок - я вскоре получил повышение, т.е. назначен на должность завскладом боеприпасов. Нужно сказать, что автобатальон выполнял весьма ответственное задание, обеспечивая боеприпасами фронтовые подразделения.
...До конца дней моих не забуду первый налёт 8 сентября 1941 года на Бадаевские склады. Мы стояли тогда в районе Новой деревни (Сабировская улица). Был тихий, ясный сентябрьский вечер. Солнце было ещё высоко над горизонтом. Появились 11 самолётов, раздались глухие взрывы. Где-то в центре сначала поднялось огромное чёрное облако дыма. Оно медленно разрасталось, повиснув недвижимо над городом и поднималось всё выше и выше, затем в верхней части облако начало светлеть и, наконец, стало кипенно-белым. Заходящее солнце озарило его красноватыми тонами...