Вчера ночью мне приснился Дельфин. Кто такой Дельфин — объяснить трудно, ещё труднее будет объяснить, каков именно был этот сон, и большим искусством было бы показать так, как будто это моему Постоянному Читателю он приснился, так, чтобы тот понял и проникся — ну, примерно такую высшую цель, конечную и почти недостижимую, я своими записями и ставлю. Есть исполнитель Дельфин, или правильнее — Dolphin, это его «товарный знак», как он сам выразился однажды; но я вряд ли могу сказать, что тот Дельфин, для которого у меня даже специальное место уготовано внутри, и который это место, без сомнения занимает, тот, образ которого и был вызван в сновидение, чтобы показать мне, как мазком строго определённой краски, какой-то важный момент в жизни, чтобы этот момент был для меня понятен, — так вот, вряд ли это тот Дельфин, который на самом деле поёт песни. Это какой-то особый персонаж, как и все в моём личном зоопарке. Хорошо жить без подсознания, то есть отделяя от себя его, как некий чёрный ящик, и не неся ответственности за его содержимое; имея вместо подсознания вполне доступный и сознательный зверинец, или, правильнее сказать, заповедник.



Приснилось, что Дельфин приехал ко мне домой, как будто бы через знакомых, то ли потолковать по какому-то делу, то ли переночевать негде было, впрочем вряд ли, он же всё-таки знаменитость. Так или иначе, подразумевалось, что он не знал, о том, что мне прекрасно известно, кто он такой, и, более того, я его большой поклонник; я в свою очередь тоже делал вид, будто бы он просто знакомый моих знакомых. И это дало ту правильную нотку в общении, сделало его лишённым кумирства и пафоса, и, что важнее — неизбежного неравенства положений; главным же было другое: сама личность Дельфина. Он был молодой, моего возраста, наверное, хотя на самом деле он меня почти на десять лет старше, и он был грустный. Такой, каким представляется в песнях: немного суровый и немногословный, но непоказно добродушный; однако настощий Дельфин, каким я знаю его из интервью, человек скорее довольно весёлый.

Этот сон словно бы пробудил что-то, я бы сказал — веру во что-то, о чём я немного позабыл, упустил из виду, обращая внимание в жизни на другое. Под личностью Дельфина я увидел другую личность, заповедную для меня и почти тайную, не могу сказать, что реальную, может быть, это какой-то образ друга, по большей части не реализовавшийся в жизни, хотя наверное подсознательным образом я как-то этот идеал примерял на тех, кого по жизни выбирал в друзья. Этот идеал был мне знаком, но личность Дельфина окрасила его в особый цвет, наверное, это оттенок всех чувств, которые соотносятся у меня именно с его музыкой и песнями.

Сон не показался мне особенно ярким, когда я проснулся, но всё-таки я стал ожидать от дня какой-то важной встречи, может быть, с тайным другом, хотя это было бы невероятно, и, забегая вперёд, могу уверенно сказать, что встречи, которая произошла потом, я всё-таки не ждал, встречи именно с этим человеком.

И вот, днём повстречал я Таню. Как-то давно я писал, кто она, и даже фотографию помещал, но вряд ли та запись скажет много. Таня — это тот самый нежный ещё идеал, тот, который был до того, как я потерял невинность в жизни, и почти позабыл, как смотреть на мир детскими глазами; она — идеал тех ещё, старых-забытых ценностей, она — из того мира, где всё было по-другому.

Было время, что я забывал её; но потом были времена, что я ждал и боялся случайной встречи с ней. И хотя в сознании я давно перестал обожествлять её — а было и такое, что обожествлял совершенно рассудочным образом, а не только чувствами — тем не менее, в моём заповеднике она осталась ангелом, little tin godess, несмотря на то, что сознание имело не один повод разочароваться в любом из её аспектов, который бы я ни посмел ранее назвать совершенным. Она всё же порхала неким вросшим в корку мозга символом чистоты, личность её, и отношения с ней все были давным-давно забыты, и не доставляли беспокойства сами по себе, но символ продолжал жить — и имел черты её действительные, хотя забытые, притуманившиеся и изрядно подкрашенные.

Судьба снова повернула своё обычное колесо, кем бы ни была она: то ли существом разумным, вроде ангела-хранителя, то ли хитроумным законом природы, преломившимся в призме моей отдельно взятой личности именно таким образом, что один из углов поворота этого колеса нёс сначала кризис локальных ценностей, затем физическое недомогание, и, как его разрешение — событие, обычно именно как во сне, так и наяву, как фактическое, так и в виде цветка переосмысления, внезапно распустившегося из недр чёрного ящика подсознания, и настойчиво являющего себя рассудку.

Сама же встреча была короткой. Я узнал её в автобусе, подошёл, она меня вроде бы тоже узнала, мы коротко поговорили, можно сказать — просто обменялись бессмысленными вопросами, и разошлись: она спешила. Я был разочарован не менее, чем рад встрече. И дело не в том, что я не занимал никакого сопоставимого места в её душе — это вполне ожидаемо, дело скорее в том довольно описанном классикой и банальном разочаровании: «о витязь, то была Наина!». Да, не только не ангельски красива, но скорее неприятна, её внешность обрела один из неприязненных типажей, и не сам по себе типаж был отвратителен, но именно то, что божественные черты были натянуты на неприятное, были скомканы и выпучены, чтобы соответствовать тому неприемлимому…

Нет смысла, думаю, лишний раз оговариваться о субъективности впечатления: Постоянный Читатель и так это прекрасно понимает.

Но смысл встречи был: она — как вторая точка, а первая — Дельфин, через которые провелась какая-то прямая, какая-то граница, может быть; или, может быть, это как раз указатель пути, идущий из бесконечного далёка и устремлённый в бесконечное будущее: если и не указатель всего Пути, то, по меньшей мере, та прямая, вдоль которой так хочется продолжить движение на ближайшем отрезке жизни.

* * *

     your eyes are the constant that draw me in
          отталкиваясь от земли ногами
          целясь в пушистое брюхо неба
          взращивая пустоту между нами
          таю последним теплом лета
     your sparkle lashes me to milk
          не держи меня, солнце, пальцами
          отпусти за усталыми птицами
          станут наши сердца скитальцами
          на подошвах песка крупицами

     when your beauty turns to feel
     rest and it will eventually clear
          пил тебя, молоко нежности
          сворачивалось на углях желанья
          выкипало пеною безмятежности
          потеряв белизны сиянье
          ждал тебя, слушал шорохи
          капли падали, роняя вес разный
          растекались закатным всполохом
          перепачкался весь красным

     and I as always
     as ever wait here
     and I in despair

     не удержать
          it's hard to hold…
     в руках обломки скал
     не отыскать
          we can not find…
     того, кто ветром стал
     не пожалеть
          apologize…
     и не сказать «прости»
     и не успеть
          we've got no time…
     его уже спасти
          …to save him

     не удержать…

          it's hard to hold pebbles in our hands
          we can't find
          we became the wind
          we can not apologize to them
          we've got no time to save him




Current music: Dolphin & Stella - Глаза

Вчера был у знакомого дядечки, который занимается видео и фотосъёмкой природы, в принципе, известного человека — Изразцова Вячеслава Николаевича. Товарищ вообще очень интересный, не в шутку озабоченный культурными вопросами, из тех, кто действительно что-то делает, чтобы привнести Красоту с большой буквы в непогожее утро нашей современности. Фильмы снимает об Алтае, Байкале и прочих Уралах, фотовыставки устраивает, философские работы пишет.

Оказалось, что и семья его не менее творческая. У него две дочки (по-моему, близняшки; по крайней мере, я их различаю с трудом), одна из них поёт, другая дизайном занимается. Так вот, та, которая поёт, её Женя зовут, свой альбом издала. На свои кровные, естественно, у нас иначе вообще трудно что-то нормальное издать (я не имею в виду тот шум, который называется «современной эстрадой»). Она и так, как не зайду, всё время поёт что-нибудь, не поворачивается язык сказать «напевает», и голос у неё в самом деле здоровский. И хотя не большой я любитель песнопений, а больше всё-таки современный шум слушаю, но мне очень понравился её альбом: там она поёт под пианино, немного под флейту и гитару. Простовато, где-то наивно, но настолько искренне и с любовью всё это спето и сыграно, что даже такой сухарь как я — и то размокает.

И вот, прослушав дома вечером весь диск и напитавшись, таким образом, перед сном культурой, лёг спать, и сон приснился просто замечательно яркий и прекрасный. Давненько таких не видывал.

А снился мне сюжет как бы книги, такое случается иногда, что либо снится что надо написать, либо песни снятся, но это довольно редко бывает. Поскольку книгу я вряд ли эту писать буду, то расскажу немножко. Как будто бы есть машина времени, но только-только разработанная, в лаборатории на стадии испытаний. И тут некая военная организация решает использовать эту полезную вещь, чтобы, проникнув в прошлое, и немного там чего-то изменив, повлиять на своё положение по отношению к противнику в сторону большего доминирования. Этот план носит название «Гром», очевидно, в честь названия рассказа Рея Бредбери, согласно которому и происходит подмена; а может и ещё почему, ведь название предполагаемой книги (именно «Гром») указывает не только на название операции, но и на общий ход событий, который на произведение Бредбери очень похож. Главный герой (во сне, это, конечно же, ваш покорный слуга) проникает в прошлое, чтобы внести изменения, согласно расчитанным, для того, чтобы это в будущем отразилось вполне определённым образом (похоже на «Конец вечности» Азимова, да?). Но что-то выходит не так, а может так, но всё же, вернувшись, он понимает, что мир вокруг него, хотя и вроде бы остался таким же, но изменился куда масштабнее: люди стали более злыми. Книга сосредотачивает внимание не столько на конкретно научно-фантастическом аспекте, сколько на именно внутреннем мире героя. Он каким-то образом, заново проходит несколько недавних событий, предшествовавших его миссии с машиной времени, и видит, что люди ведут себя иначе, чем раньше, куда более жестоко и безнравственно. В то же время, то, что он помнит, окрашено в гораздо более розовые тона, чем оно было на самом деле, и старый мир ему кажется словно потерянным раем, хотя таковым он не был. И всё это на фоне большой войны, которая развернулась взамен небольшого вооружённого конфликта, который был до того, как герой отправился в прошлое.

Видения героя переплетены с реальностями прошлой и настоящей, и он пытается найти способ изменить всё обратно, сквозь какие-то неясные бредовые откровения видя способ что-то поправить, если снова вернуться в прошлое. Теперь ему остаётся только получить доступ к машине времени, а это теперь совсем не просто, потому что он единственный, кого что-то не устраивает, остальные же люди уверены, что мир именно такой как есть и другим быть не может…

Конец книги неясен.

* * *

     застоялся мой поезд в депо
     скоро я уезжаю — пора
     на пороге ветер заждался меня
     на пороге осень — моя сестра

               после красно-жёлтых дней
               начнётся и кончится зима
               горе ты моё от ума
               не печалься, гляди веселей

               и я вернусь домой
               со щитом, а, может быть, на щите
               в сербере, а, может быть, в нищете
               но как можно скорей

     расскажи мне о тех, кто устал
     от безжалостных уличных драм
     и о храме из разбитых сердец
     и о тех, кто идёт в этот храм

               после красно-жёлтых дней
               начнётся и кончится зима
               горе ты моё от ума
               не печалься, гляди веселей

               и я вернусь домой
               со щитом, а, может быть, на щите
               в сербере, а, может быть, в нищете
               но как можно скорей

     а мне приснилось, миром правит любовь
     а мне приснилось, миром правит мечта
     и над этим прекрасно горит звезда
     я проснулся и понял — беда…


 

Current music: Кино - Красно-жёлтые дни

Всё самое дорогое, самое бредовое и драгоценное собралось в этом сновидении.

Гляжу в окно, с самой высокой и широкой точки на этом берегу, откуда бы река была видна куда лучше чем из дома. Этот вид из окна делает, пожалуй, моё место работы настолько домашним и уютным; и вот я смотрю, и вижу снежный пейзаж, и реку, и тот берег в крупяном тумане, и взвесь снежинок. Я помню сегодняшний сон, мне спокойно и уютно, как будто маленькие снежинки прикоснулись к сердцу и тихо разливаются, теплея, по его розовым закоулкам.

Я помню бесконечную снежную равнину и сияющее сквозь снежную пыль солнце. Где-то за этим полем есть место с большими ветряными генераторами, я помню его летним, а теперь там золотятся лучиками снежные шапки. Почему-то совсем не холодно, как будто лето, просто снег. Дети разного возраста вокруг, в лёгкой одежде, счастливые и с румянцем на щеках. Моя хорошая стоит рядом и улыбается, счастливая, какой, кажется я видел её только вчера. Она поднимает руку и перед нами вырастают по снегу трамвайные рельсы; и вот уже покачиваясь и позвякивая, и роняя ярких зайчиков стёклами, спешит трамвай и останавливается возле нас; шумной толпой дети рассаживаются у окон, а мы стоим на передней площадке. Лучи касаются её лица, пробегают по блестящим глазам; трамвай трогается и катится по знакомым местам — знакомым, конечно, только во сне. И она говорит: вот, мы едем на экскурсию, или в путешествие, через все местности, где не были очень давно. И рядом проплывает старый завод, который часто снился, и мостик, и лес на острове возле шлюзов — и кругом золотящийся снег. По салону гуляет прохладный воздух и щебечет ребятня.

Всё самое дорогое, самое бредовое и драгоценное — летят самолёты, плывут пароходы, едут трамваи.   

Так бывает.


     тонкие руки
     лёгкие крылья
     каждое слово — пыльцой от губ
     утопится нежность в изобилие
     звуков волшебных труб

     голые кости
     души сияния
     платиной сердца дрожат глаза
     мы сократили все расстояния
     мы заглянули за…

 

Current music: Dolphin - MDMA

Начало и конец, всё начинается для того, чтобы кончиться.

Ваньку снился чёрный квадрат в темноте. Бархатно-чёрный квадрат в глубине Космоса, лишённого звёзд. Таким он был до зарождения, таким будет после. Невообразимо представить эту бесконечность высоты, ширины, расстояния и времени; невозможно было понять размеры чёрного квадрата: то он казался величиной с ладонь, то замещал собой всё сущее.

Сущее было липким и холодным, как пот.

Чёрный квадрат медленно сменился белой пустотой, брызнувшей сквозь попытку разлепить веки. Из небытия всплыли белые квадраты из пенопласта, на которые был разбит равнодушный потолок.

В ушах застыл неприятный звук, как будто остановленный во мгновении звук железа, скворчащего по стеклу. И весь мир был застывшим внутри вязкого, застекленевшего воздуха. Ванёк попробовал дышать — и не смог, жидкое стекло не затекало в лёгкие. Остановилось время и оставновило оно все звуки в жуткой, первозданной тишине, и только застывшая нота стекла звенела где-то на пределе слышимости.

Ванёк не мог даже дрожать, всё это уже было где-то, было на что-то похоже, но он не мог вспомнить, на что. Страшно не было, этот страх не был из тех земных категорий, он был первобытным, как тот миг, в котором застыло всё бытиё, он был не страшным, но самой сущностью Страха. Беспомощной секундой, которая подавила само время и движения — сопротивляться ей было невозможно. Ванёк всё же начал понимать, что будет дальше, он хотел сбросить одеяло, но оно скрутило Ванька тугим узлом, а руки, размякшие в дребезжащей немощности, не могли сделать ни одного движения. И то, что предчувствовалось, произошло.

Голос, повторявший на памяти Ванька только одну неразборчивую фразу в моменты слабости, Голос этот внятно проник в самый центр сознания. Он говорил не словами, хотя Ванёк отчётливо слышал звуки. Это был не язык речи, Голос лишь давал понять себя.

— Вот мы и здесь, куда ты так стремился. Что теперь?

Убежать! Убежать, только бы не здесь! Но даже глаза не слушались Ванька и упорно смотрели вверх, где сквозь штампованный узор пенопласта проступили другие, чужие черты. Круглое, бесстрастное лицо и два близко сидящих глаза. Ванёк видел, но в то же время не мог ничего разглядеть.

— Ты видишь, всё кончено. Что может быть больше?

Ванёк снова попытался представить то, о чём думал все прошедшие дни, но весь путь представился ему унылой безжизненностью. Все начинания приходили к бесполезности, все устремления были одной нелепой бессмысленностью, все чаяния приводили сюда, к одной большой цели — которой нет. А потом? Жизнь, нелепая, как сама смерть, просто дни существования. Смерть. Пустота? А потом? Голос и и говорил, и молчал, но Ванёк всё видел сам: холодные небеса, неприветливых крылатых существ, неприязненно взирающих куда-то мимо из-под высоких воротников толстых шуб, туманную, постылую даль, где витают такие же дикие, обезумевшие, неприкаянные. Там его никто не ждал, там он никому не был нужен, там никто никому не нужен.

— А где твой бог? Где он теперь?

Ванёк силился представить, но не смог. Не было никакого намёка на что-то ещё кроме скрипучей тишины и двух немигающих глаз напротив. Ванёк вызывал в памяти самое светлое: лицо Учителя, но и оно вдруг стало далёкой, блеклой картинкой, просто листком бумаги.

— Никто не поможет тебе теперь. А знаешь, почему?

Ванёк знал. Он хотел шепнуть: «не надо, не продолжай!», но Голос вещал:

— Всё это время, все два десятка лет я был с тобой. Я говорил с тобой, но разве ты слушал! Я показывал как мог, я вводил тебя во все тяжкие, только чтобы ты понял! Ведь мир чёток и жёсток, прост и давно изучен, у него есть свод несложных правил, грубых — да, но работающих. Справедливость! Это только то, что кажется. Доброта! Это просто поступки. Но нет, ты забивал себе голову фантазиями, ты упорно не хотел принять самую очевидность, ты видел только то, что желал видеть. В какую чушь ты верил, и всегда было тебе, что возразить. Ты почти приходил к пониманию — и снова убегал, снова находил оправдание, только чтобы не смотреть в глаза разуму. Очнись теперь! Нечем теперь крыть! Узри, что нет ничего, кроме этой жизни, нет богов и учителей, нет никаких миров — всё фантазии. Просто фантазии. Зачем боролся со мной, думая одержать победу? Пойми же, меня нельзя победить. Потому что есть только я.

Ванёк пытался соображать, но этого ему просто не хотелось. Всё, чего бы он желал — не умереть нет, только не к бездушным ангелам! — но потухнуть, просто выключиться, как лампочка. Перестать быть. И всё же он возразил:

— А ты… Разве сам ты реален?

— Нет, — последовал незамедлительный ответ, — Я лишь воображение твоих нервных клеток. Ты сам говоришь с собой. Но это не важно. Важно, что ты понимаешь. Я — это ты, настоящий ты. Я — это то, что реально.

Нет, нет, думал Ванёк, ведь есть же что-то… Хоть что-то…

— Ты всё не желал переделываться под мир. Ты горд — горд, как я сам, — продолжал Голос, и снова в нём не было не единой эмоции, — И всё искал что-то непонятное, как будто кнопку, которую стоит найти только и надавить — и вдруг тотчас мир станет таким, каким ты его хочешь видеть. Вот, взгляни. Ты нашёл её. Это то, что ты искал?

Ванёк теперь смог повернуть голову, словно Хозяин Голоса вдруг ему позволил. Справа, повернувшись спиной, смешавшись в нелепый ком с простынёй и одеялом, была она. Она спала. Она даже не дышала. Она была призраком, непонятной, неживой, только ткань и волосы. Ванёк вспомнил, что не дышал сам, и пытался вдохнуть, но только захлебнулся густым, липким воздухом, который не входил в гортань. Безумно хотелось заплакать, но он не мог, что-то не пускало его.

— Это то, что ты искал? Это она?

И Ванёк смог оглядеть застывшие стены чужой квартиры, чужой, враждебный воздух, не его, случайное, неприятное, непричастное. Что он здесь делает? Как он мог, как мог он сюда попасть? Влезть в чужое. О чём он думал? Всё не так… Всё бесполезно… если только…

— Проснись! — Ванёк хотел прокричать, но вырвался лишь еле слышный сип. Он попробовал громче и громче, но вырывался лишь шёпот: — Проснись, пожалуйста, проснись!… Слышишь?…

Он протянул руку и отдёрнул: её кожа была холодная. Ледяная. Теперь точно всё. И нет спасения. Какое может быть спасение! Если бы она хотя бы пошевилилась, если бы проснулась, повернулась к нему, он бы плакал, а она бы обняла его и гладила рукой по голове, как мама, утешая. Как мама. Может, он искал именно маму? Маму, настоящую, другую, не холодную и жестокую — а настоящую тёплую, его, родную, понимающую. Но находил только отражения той, реальной.

И Голос продолжал что-то ещё:

— Теперь ты видишь, что нужно было слушать только меня. Да, таково положение вещей, но его нужно принять объективно. Того тебя, которого ты себе представлял и хотел выдать другим — нет. Есть только жалкое существо, которое валяется сейчас на осколках своих бесплодных мечтаний — и осколки эти остры…

Теперь Ванёк вспомнил этот голос — он был другим, и голос стал от этого окрашен в другой оттенок. Это был его собственный голос, каким он слышал его, говоря с собой, с чужой, враждебной, рациональной, хладной своей частью. Да, он помнил его, помнил во всех снах…

Я же убил тебя! Ванёк помнил этот сон хорошо, когда он навсегда разделался со своим ночным кошмаром.

— Я стал сильнее, — прошипел Голос.

И теперь это был странный проблеск. Нет, не надежды. Невозможно было пробиться сюда ничему светлому. Но лёгким ветерком вдруг коснулось Ванька то, что соседствовало страху и отчаянию — злоба. И лёд чуть потёк, и сдвинулось время.

Пусть бессильна была ваньковская злоба, но он поднялся на кровати, продравшись сквозь мертвенную пустоту и мутно посмотрел в глаза Князю Тьмы:

— Врёшь!

И уже больше не глядя в потолок, автоматически, боясь потерять то, что даже и удалось нащупать, он одевался, и собирался. И за его спиной кто-то просыпался, но это уже было где-то на другом конце его сознания. Происходили слова и движения, но Ванёк был занят только тщетным, жгучим желанием выжить, не умереть, только существовать, дышать, только бы не упустить, ухватиться за тень злобы, какой-то оттенок человеческого чувства.

И он вырвался, он покинул стены, и оказался на воздухе. Первый день весны был потоплен тишиной густого снегопада. Но здесь было всё же теплее чем там. Ноги подгибались, и Ванёк шёл, сам едва ли понимая куда — к остановке ли, по тропинке ли — прочь, только прочь подальше от холода, от одиночества тех мест, где нет жизни и тепла, нет света и любви — где нет его, Ванька, и без него дома эти одиноки.

Там, сзади, он чувствовал, у окна стояла она и смотрела вслед. Идти было некуда и незачем, вокруг было только слепящее белое марево. И всё же он пошёл вперёд, туда, где за сорок тысяч километров, за бесконечными стенами снегопадов детская мечта ждала его, и там был его дом.




Current music: Чёрный Лукич - В одинокие дома

Есть такой пулемёт скорострельный в Fallout 2. Но это объясняет только происхождение картинки, но не внутреннего содержания.

Сон снился этой ночью, яркий, запоминающийся, с чувством.

Содержание. Снилось, среди прочего, что доброго робота, вполне обладающего тремя законами (им был, видимо, я) всё преследовала нехорошая молодая женщина. А ему нельзя было действовать против людей. Но, в конце концов, после какого-то её поступка, причём, направленного не против робота, а ещё кого-то, поступка не то чтобы гнусного, но несправедливого, он резко поднимает пулемёт Виндикатор и расстреливает её в упор. «Но как же три закона?» «Это исключительный случай» — отвечает он.

Ощущения. Как вы понимаете, во сне главное не то, что видел, а то, как это воспринимается, в каком соусе, чувства какие испытываются. Ощущение смелого поступка против женщины весьма неприятного типажа, в некотором роде давнего врага.

Как сбылось. Сны имеют свойство так или иначе проецироваться на физический событийный план. То есть сбываться, но как сбудется сон — предсказать нельзя. То, что этот момент осуществился, я понял только вечером.

А днём наша бухгатерша, человек милый сам по себе, но неприятного мне женского типа, подняла тему: «Зачем думать о завтрашнем дне, всё равно там бяка, давайте жить сегодняшним». Тема была связана с тем, что вроде бы может запросто прорвать плотину и смыть пол-Новосибирска. Обуяла меня злоба неподдельная от таких спекуляций, тем более от умного человека. Не в том дело, конечно, прорвёт плотину или нет. Мою плотину прорвало. Я ей объяснил, не особо заботясь политкорректностью, своё мнение на этот счёт: что даже у скрепки есть предназначение; что люди, думающие о себе и о сегодняшнем дне — просто инструмент, не заслуживающий внимания — как скрепка, до которой мне всё равно её жизненная позиция, я просто скреплю ей бумагу… И всё в таком духе. Не сильно, правда, обидел. Увы.

Сон, думаю, войдёт в число важных. Таких немного. Соберусь как-нибудь и приведу в порядок важные сны, запишу и тем самым основные линии и перемены моей жизни будут видны.

 

Актёр из меня никакой: могу только самого себя играть. Если нужно из себя что-то изобразить, заказное особенно, а не спонтанное — тут я пас. Врать так толком и не научился: когда неправду говорю — это у меня на лбу написано. Теперь уже поздно учиться, наверное.

«Семнадцать мгновений весны» переписал. Кино хорошее, оказывается, очень напряжённое, хотя и в ритме неторопливом. Штирлиц, конечно, герой, пример даже. Это же так непросто, сохранять спокойствие и невозмутимость в любой ситуации… Истинный ариец. Нет, действительно, кино очень качественное.

Зырю.

Качественное… Стал говорить прямо, как друг мой А.Г. До двух ночи беседовали вот. Ловлю на мысли себя, что хочется спихнуть на него вину, за то, что меня так долго промурыжил. А ведь я мог в любой момент разговор закончить, так ведь и самому жгло в сто одиннадцатый раз безуспешно попытаться внушить ему мысль о неправильности людей… Куда там!… С ним я твёрдо усваиваю только одно: учиться сопротивляться чужому мнению. Пусть здравому и до боли правильному. Мутно всегда мне от бесед с моим лучшим другом. Шатается мировоззрение. С другой стороны, если бы не его сухая логика и критическое глумление — что бы со мной было? В какие ещё крайности подался бы ваш чёрно-белый оратор? Но верить его низведению в ноль моих жизненных идеалов — нет, нет, ни в коем слуаче, всё не так плохо, не могу быть я настолько неправ. Я прав, прав! Я же знаю это.

Трудно же оставаться при своём подчас.

Сон приснился эпохальный… Как будто я всесилен, как будто я всемогущ. Такое сочное ощущение, знаете… Потом опять высокие дома и глубокие подземелья. Яркое всё, живое, правдивое.

Сплю.

Скорей бы лето. Зима тоже хороша, и снится зима, а не лето, но всё-таки пустовато, лета охота. Страдаю от ненужной вещи, сказанной близкому человеку. Не то чтобы неправдивой или тем более плохой, но именно ненужной. Не пойму, почему так не по себе? Может, эта вещь и правда плохая?… Скорей бы лето уже.

Ищу ответы на вопросы, а сами-то вопросы уже давно забыты. Да, и такое бывает. Ищешь, а забываешь, чего собственно. Хочется забыть про правильные слова, про запятые и даже — святый ужас! — про точки над буковкой Ё. Просто писать, откровенно, от сердца, ну как в комментариях. Ведь в жизни-то я не красноречив, а как раз напротив. Вот как в жизни и хочется. И это несмотря на то, что мы с ним разные люди — я и он, который в жизни. А так хочется быть одним.




сверху — небо, снизу — тень
и по-прежнему не греет дым
солнцу вмешиваться лень
вот и птицы улетят за ним
и под каждым их крылом
ветер, посланный огнём
будет петь о перемене гнёзд
после долгого пути
им оставит всё
но кроме звёзд

то ли было, то ли нет
это дело предрассветных туч
бесполезный лунный свет
будет прятать в них свой сонный луч
он запутаться бы рад
в ста осях координат
и оставить надоевший пост
за обветренным стеклом
песни обо всём
но кроме звёзд

Current music: Tequilajazzz - Кроме звёзд

Ежи был продавцом воды, а Петруччо — продавцом воздуха.

Если падаешь во сне — можно широко открыть глаза и проснуться. А можно вытянуть вперёд свои руки и посмотреть на них. Тогда переходишь в другой режим, и можно открыть глаза так широко, как они в жизни не открываются. И видишь всё так ясно, что понимаешь: другой сон.

И ночное небо становися индигово-синим, и звёзды сияют неправдоподобно ярко. Всё необыкновенно чёткое. Я возвращаюсь в те места, где жил. И сердце замирает, ведь я так боюсь высоты, когда проносятся мимо кроны деревьев, когда, играючи, несусь к земле, но потом, перед самой ночной травой, поворачиваю, и на бреющем вираже едва касаюсь верхушек трав. Полёты во сне перед рассветом.

Возвращение такое, каким оно и должно быть: на какую-то секунду я вдруг вижу самого себя, скрюченного на кровати. По-моему это впервые. И ощущение, как будто тебя засовывают в неудобный ящик. Не пробуждение, а именно возвращение.

Впрочем, возвращением лучше называть именно процесс засыпания.

Осознание того, что ты бодрствуешь, но в ином состоянии — важный шаг. Могу припомнить, что, засыпая, я настроился к тому, чтобы вспомнить, что я сплю. Наверное, настрой помогает.

И уже не осталось ни воды, ни бочек — один воздух… в ушах звенит.


Current music: Музыка из мультика «Ежи и Петруччо — Воздух»

Я никогда не смогу описать тот единственный рассвет над Чёрным Городом, который мне удалось наблюдать. Я даже и не пытался никогда. Вот если бы смог — тогда бы вы мне точно поверили, но не придумали ещё таких букв на клавиатуре, которыми это описыватся. Языка на самом деле два: один из них тот, который состоит из слов и записывается в виде букв, почти так же, как и произносится; другой же язык — внутри него, плавает как mobilis in mobile — и он никак не звучит, будучи одинаков внутри любого языка — то, друзья мои, язык понятий. Лишь в нём кроется надежда на наше понимание.

Из всего путешествия в Польшу в двеннадцатилетнем возрасте я хорошо помню тот день, когда поезд из Новосибирска в Москву остановился, и на станции я купил у бабушки мороженое в стаканчике: «Выбирай то, которое смотрит на тебя». Ещё я помню, что вернулся ранним туманным утром, и, заснув днём, проснулся только к вечеру — вечеру следующего дня, проспав около полутора суток. У меня сейчас такое же ощущение — как будто просто слез с поезда чтобы взять то, что моё. И я хочу вернуться домой, домой — только чтобы понять, что я дома, и я просто хочу немного отдохнуть.

Мне давно перестали сниться кошмары — с тех пор, как однажды во сне я сразился со своим Врагом — и победил. Но Враг жив, его нельзя убить. И Чёрный Город где-то есть — там была наша последняя битва, и там находится всё то, что противно Жизни. Он ждёт, он находит, один за другим, всё новые способы отомстить за тот единственный рассвет. Имя Врагу — Страх, и будет о нём ещё довольно сказано в своё время.

А пока мне остались те, другие сны — которые как алмазы среди неровного бурчания обыденных клубящихся сновидений. Я не прошу поверить в то, что я там видел, и представить те места, где я был — потому что земное сознание не может их вместить, и сам я, вернувшись, забываю все краски… Я прошу поверить лишь в одно: это есть. Есть на самом деле.

Вы поймёте; я знаю, что простите то, что я не сел писать немедля — ведь вначале, сразу после возвращения, всё ещё невыносимо ярко и слишком свято, чтобы даже задуматься о запечатлении этого на бумаге. Но я там был снова, и ради этого стоило прожить целый год без этих самых, других снов. И это, новое путешествие, было на порядок ярче, чем любое из предыдущих. Теперь уже не стоит вопроса — верю я или нет. Я не верю — знаю.

Я вернулся в минувшее воскресенье. Утром — конечно же, утром.

Мы снова были вместе, когда маленькая ярко-красная летающая посудина без крыши несла нас невысоко над полями, перемежающимеся редкими зарослями деревьев. Был очень густой туман, и среди всей зелени внизу асфальтовая дорожка выделялась уверенной, плавно изогнутой змейкой. Моя Маленькая Инь сидела слева, и теперь она была такая… настоящая… и обычная… что я увидел её подробно, как никогда прежде: бордовая водолазка, русые волосы ниже плеч, простое и милое лицо, черты которого я прежде не различал толком. Примерно шестнадцать лет, или может просто она такая маленькая и худая. А какой ещё можеть быть Инь?…

Была ли у вас когда-либо невыносимая тоска по близкому, необяснимому другу, по некой ясной и светлой любви из далёкого детства? Только дети могут любить так непосредственно. Как ребёнок, без тени пошлости, которой он просто не знает, может говорить о том, почему ветер качает деревья и о том, почему мальчики писают стоя, с одинаковой интонацией; как он может обнимать одинаково нежно подружку, подушку, друга, папу, маму и кошку. Может быть, лишь несколько взрослых черт дополнят этот детский образ совершенного друга, такие как преданность, смелость, твёрдость. Если вы понимаете, о чём я, если вы в тайной глубине сердца мечтаете именно о таком возлюбленном человеке… или если никогда ни о какой подобной чуши не задумывались — то в любом из двух случаев я не найду, что ещё можно сказать о моей Маленькой Инь. Но я теперь знаю совершенно точно, что она где-то рядом, так, как будто встретил вчера на улице — или даже более того.

И есть в этом мире совершенных геометрических форм Белый Город, из которого мы направлялись к нашей цели — Стеклянной Башне, и вот она наконец показалась из тумана во всём своём величии… Как давно мы её не видели! Я не знаю, была ли здесь Инь без меня, но я помню Башню только смутным детским воспоминанием — тогда Инь ещё не родилась, но всё равно была рядом неуловимым и прекрасным Женским Образом, который тогда я увидел в своей маме — нахожу его в ней и сейчас. Да, это та самая мистическая любовь, что с самого детства, вспыхивая в глазах тех девочек, с которыми играл песочнице; тех девочек, с корорыи дрался в школе на пластмассовых линейках; тех девочек, в которых влюблялся, подростая — вспыхивая в их глазах, поддерживала огонь и во мне. Они все — мои половинки, и всё же… Она — одна.

Башня была вытянутым цилиндром, высоко простёршимся над травой и деревьями; на него было словно нанизано семь плоских прозрачных колец. Мы вышли на одно из них, что ближе к вершине, но не на верхнем. Рассеяный свет падал на пейзаж внизу, который было видно сквозь прозрачный пол. Башня, хотя и была из стекла, всё же не была прозрачной — но зеркальной, а местами — белой. Были полузеркальные двери, и мы прошли внутрь. Ба! А вот наклонный оранжевый коридор, по спирали огибающий Башню, был мне знаком, здесь я был часто, просто не осознавая, где нахожусь. Теперь я знал, к кому мы идём… И образ этот, другой, заслуживает не меньше внимания, чем образ Маленькой Инь.

Знаком ли вам образ Учителя? Образ старшего товарища, бесконечно доброго и всемогучего, иногда и внешне сурового? У бесконечной мудрости которого есть ответы на все вопросы? К нему можно всегда обратиться, поговорить с ним, и он всегда каким-то образом поможет… пусть даже его ответ почти никогда не бывает таким, каким ты его ожидаешь, тем не менее — он всегда на твоей стороне. Кто-то зовёт его — Бог, я же зову его — Архитектор. Потому что точно знаю, что он участвует в построении прекрасного, геометрически совершенного Белого Города. (Кто же построил Чёрный Город?) И когда-нибудь обязательно возьмёт в помощники нас.

Странно, я не помню, чтобы мы были когда-либо у него вместе. Но помню ли я все путешествия? Быть может, многие из них просто совсем не остаются в земном сознании, и воспринимаются им как ничего не значащие беспорядочные сны, мгновенно выветривающиеся с пробуждением? Кто знает… Быть может, я каждую ночь там. Быть может, часть меня там и сейчас…

И вот он встречает нас, как год назад встречал меня у себя в саду, теперь он — на рабочем месте. Моя Маленькая Инь — всегда одинаковая, а он — всегда в новом облике. Так и сейчас — толстый и седой, я же видел его средних лет и подтянутым, а иногда и другим… Он даёт Задание — мы всегда что-то делаем во сне, и эта работа очень-очень важная, и пока я там — понимаю, в чём её суть; но, возвращаясь, всегда забываю и не помню даже приблизительно. Но как бы то ни было — эта работа важнее всего, что делается здесь, на этой земле.

И мы уходим, и мы летаем и бродим всюду, и пишем что-то и с кем-то говорим. И у нас ещё есть время друг для друга — и об этом времени я никогда не напишу, это остантся всегда только между нами. И мы не здороваемся и не прощаемся — я просто ухожу, чтобы скоро снова вернуться. Потому что светит солнце, светит уже здесь, сквозь незашторенное окно, и начнинается пркрасное воскресное утро.



если бы мне такие руки
руки как у великана
я б сложил их на своих коленях
сам сидел бы тихо
тише вздоха, тише камня

если бы мне такие крылья
чтоб несли меня по свету
ни минуты не колеблясь
я бы вырвал их и бросил ветру,
бросил ветру

если бы мне глаза такие
чтоб все видели, преград не зная
я б закрыл их плотно-плотно
сам сидел бы тихо
головой качая, головой качая

если бы залилась ты смехом
с ветром косами играя
я летел бы вслед за эхом
дивный голос догоняя, догоняя…


Current music: Пикник - Великан

Вчера, засыпая, напряг все силы, чтобы сохранить дневное сознание для решительных действий в царстве Морфея — сердце ждало битвы. Но вместо битвы выпал пикник.
Я не хочу толком рассказывать этот сон, как-то углубляться в него. Вполне достаточно того, что он был... Это заметка, сама для себя, для меня то есть.

Там были мы, и тот особняк в непонятно какой европейской стране, раньше я там был, много раз, но один; и все говорят не по-нашему... Она, конечно, понимает язык. А я опять в дураках. Но это ничего, зато весело и хорошо. И не забот, и не тревог. А ещё там была влажная жара, а потом прохлада — как перед дождём, и всё настроение сна — запах озона. Облака набежали на солнце и повеяло ветерком. И весь сон такой.

Может быть — ехали в поезде, может быть — лазили по крышам.
Расскажу — совру. Пусть остётся в девственной чистоте.

Небольшой отдых перед битвой, словно батарейка, запасающая духом.
Слишком много вопросов в голове, на которые может дать ответ лишь Время, оно одно и только оно. Битва только впереди.

А пока — небольшая иллюстрация. Из того, что под рукой, песня эта — самая похожая на то ощущение. Кто слышал — вспоминаем, кто не слышал — качаем, кому всё равно — отдыхаем.

     тридцать лет тишины
     ни любви, ни войны
     только звуки и запахи луны
     я под этой луной
     стану розы иглой
     чтобы жечь и царапать стекло

     тридцать лет в тишине
     и никто обо мне
     не сказал тебе в этой тишине
     дверь закрыта давно
     дождь со мной заодно
     постучу я ветвями в окно

     там где мост, а за мостом твой дом
     снова дождь, и я как птица в нём
     скоро день, а мы всё не о том
     там, где гром, вода и снова гром

     в глубине яблока
          я усну
               а пока
                    холодный ветер будет казаться нам
                         огнём


Current music: TequilaJazzz - Тридцать лет тишины

Представьте себе трёхслойное пирожное: слой Алый, слой Синий и слой Шоколадный. И когда Алый слой надавит — то Синий и Шоколадный слои сольются. Космическая Энергия Огня давит на Солнечную систему, как на большой круглый торт, и Тонкий план постепенно сливается с Плотным... Нам с вами дано быть свидетелями этого слияния, свидетелями того, как мир, который считался миром снов и фантазий, станет таким же явным и ощутимым, как устройство типа мышь под твоей ладонью, камрад читатель. И если тебя возмутит слово свидетелями и покажется куда более правильным слово участниками — то я с уважением пожму твою руку.

А пока, Солнце, координатор всех начавшихся перемен, тонет в молочном тумане. Всё белое — и на этот раз наяву. Выйдя на безлюдную, покрытую шапкой снега, набережную, мне показалось, что я оказался во сне — лёг спать после ночной бессонницы и мне всё это снится: вот сейчас встану на то место, где был чёрный рыцарь — и увижу его следы… Но следов, конечно, не было. Я проснулся полпервого, и это было ещё рано для моего сегодняшнего непродолжительного сна. Обычно я спал по десять часов…

Всё белое, yes sir, и это теперь наяву. Молоко заполнило собой всё: и небо и землю; так, мне казалось, что я не иду по набережной, но плыву в огромном снежном облаке. И ни души, ни звука, ни ветерка. Словно бы специально, чтобы ощутить весь сюрреализм пейзажа: ночь, только в негативе.

Эвтаназия теперь была ни к чему. Я не умирал, но жил, и был, возможно, живее многих, считающих себя живыми. Белый город был здесь — за полем, в которое теперь обратилась щедро накрытая снежным покрывалом река. И мне захотелось перебежать её, чтобы посмотреть — а такой ли здесь город, как там? Но мне представилось, что лёд ещё недостаточно прочен.

А как же Архитектор? — спросят те, кто внимательно читает все записи. Конечно же, я встретил и его. Здесь, в мире объективной реальности и физической материальности, он предстал краснощёким бородатым мужчиком, который, как и я, вышел бродить вдоль чугунных перил и долго-долго смотрел на замёрзшую реку. В небе гулко пролетел самолёт, и я, по привычке, задрал голову, надеясь разглядеть его сквозь густой снежный туман… И Архитектор, хитро взглянув на меня, тоже задрал голову. Так мы и стояли несколько секунд, а потом разошлись, не сказав друг другу ни слова, и даже не перемигнувшись. Вся эта чепуха была бы здесь совершенно лишней.

Я оглянулся в сторону метро — но в этом мире букву М не было видно с набережной… Надпись на бетонной опоре моста: How I wish that you will here. Мне хорошо было и одному; впрочем, мог ли я сказать, что я один? Всё только видимость. Бросив последний взгляд на Солнце, казавшееся холодным и безучастным, я направился домой — к тёплому чаю и мягкому креслу.

Время просыпаться. Время Огня настало, и если не хочешь сгореть в своей постели — просыпайся!

Время делать сны явью.


Current music: Crematory - Awake

Точка. Эта точка, в котрой мир Тонкий встречается с миром Плотным, они снимают шляпы и жмут друг другу руки.

Наверное так, да, именно так выглядит наша набережная, если занять одиночную наблюдательную позицию чуть левее моста. Место для назначения встреч. Не похоже?… Значит, вы никогда не бывали на набережной… Я говорю не о том. Не в утреннем рассвете, не ослеплённые дневным светилом, не при бликах вечерних фонарей. Нет, даже не ночью. Я не о том. Не просто ночью…

Рыцарь в доспехах чёрной воронёной стали. Это даже не доспехи, он сам состоит из блестящего железа, вместо крови — Чёрное Молоко. Взгляд в замёрзшее окно, нет, сквозь него. Взгляд в сторону набережной, прыжок — и он уже там. Он уже на набережной, где мост лежит низко, чуть ли не на воде — тут, в этой Точке, мост только один; город на противоположной стороне — пучеглазый монстр, следящий за каждым его движенем. Чуть один промах, чуть неверный шаг или скрип шарниров — и всё, конец, попался ты, бессонный рыцарь. Но ему не было дела до чаяний изголодавшегося города и он не намеревался совершать в эту ночь ни Больших ни Малых Ошибок.

Это там вода покрта коркой льда, но здесь она тихо плещется, чёрная как смоль, чёрная, как молоко. Перила набережной освещались неясным сиянием — то не луна, то сердце рыцаря билось сквозь слои кевлара. И если вход в метро светился позади красной буквой М — то для него эта буква означала совсем другое. У тебя снова имя на букву М. В далёкие годы, когда тяжёлый металл только начал вторжение в его душу, подгоняемый Samael'ем и Tiamat'ом, Manowar'ом и Металликой — эта буква имела только одно значение, и только одна мечта была у него:

Moonskin.

Таким было тогда её имя, просто одна из песен Самаэля. И что бы когда ни обозначала буква М для него с тех пор — он вернулся к ощущению её первоначального значения… У тебя много имён, и все на букву М, подумал рыцарь всю ту же мысль. Здесь, в бессоннице, между двух миров, очень удобно думать о самом важном. Он бы всё равно не смог заснуть, не признавшись в новой любви самому себе — и больше никому. Moonskin, Чёрная Дева из юношеских фантазий — она получила свою инкарнацию. Девять лет и сотни километров, которые не пройдёшь так просто, как пилигрим… Он посмотрел на огрызок луны и решил, что сейчас, пока не рано, пока не рассвело — можно было побывать там… Только один порыв… Но осознал, что снова стоит у заиндевевшего окна.

Утром проснётся Дневной Хозяин и сотрёт этот бред.
Но может быть, он будет милостлив… Это песнь о бессоннице, Moonskin и Чёрном Молоке. Очень Маленькая Ошибка.

Тысячеликая мечта обрела новое воплощение; у неё не рыжие волосы теперь.



close your eyes
feel the ocean where passion lies
silently the senses
abandon all defences

hold me near you
so close I sear you
seeing believing
dreaming decieving

a place between sleep and awake
end of innocence unending masquerade
that's where I'll wait for you

sleepwalker seducing me
I dare to enter your ecstacy
lay yourself now down to sleep
in my dreams you're mine to keep


Current music: Nightwish - Sleepwalker

Вот и снова произошло обыкновенное чудо — я бы не верил в чудеса, но они происходят, а супротив правды не попрёшь.

Где моя напускная холодность? Где же грязь и обиды? Единым движением всё умыто в девственную чистоту, единая точная стрела убила червя в моем сердце… И я вздохнул легко.

Снова, снова видел её во сне, и сон был прекрасен, не видел снов таких давно. Снилось много чего ещё, и я запомнил всё. Но она… Теперь она была в том облике, в котором и ожидал увдеть... Свет ли падал на неё солнечный или она сама светилась? Такая же, как и в жизни: широко, по-детски, улыбающаяся, радость — вся наружу, смотрящая прямо в глаза — а взгляд её пронизывает насквозь, доставая до самых затаённых глубинок сердца.

А ведь накануне она сама пожелала мне увидеть этот сон… Да и Женька с Амуром, видимо, постарались — это и в вашу сторону поклон. На границе сна и пробуждения я ощутил то, что, казалось, ушло надолго. Все те сны, которые я видел раньше, все были окрашены этим чувством. И те, которые мне снились, когда мы с ней дремали днём, рядышком, и лето стучалось в окна шаловливым солнечным зайчиком, и неизвестные науке птицы пели нам незатейливую дневную колыбельную…

if I could stop the time to reach for sublime
things getting strange like up and down
if you could read my mind it's hard to find
I said I want you back but this is no regret
it's my point of view and I'm going through
so take me away just for one day
I've never seen someone like you before
in my dreams I saw you standing there
I'm going out no more since I heard the news
there's someone else you choose
I can't believe what they said
that's why I feel so bad
morning noon and night
my thoughts run circles without any purpose
I can not stand no more — it's like a circus
I want to repeat there's nothing wrong I've done
she is the sun

if I think of the past life is so fast
those memories keep me alive and I will survive
even if I'm here and left without
is there any secret? do you think we'll keep it?
life is so strange if you know what I mean
there's no one I've seen before like you
to be honest I didn't expect something like this
it's you I miss now and forever
you and me together
that's what we thought our life should be
I never could imagine this would happen to me
you feel better now you said it's what I cannot believe
my thoughts run circles without any purpose
I can't stand no more it's like a circus
I want to repeat there's nothing wrong I've done
she's the sun


Current music: Scooter - She's The Sun

О таких вещвах с утреца писать надобно, пока оно свежо. Ну да ладно, и сейчас вроде как не сильно протухло.

Летаешь ли ты во сне, камрад читатель? Не верю, что нет. Может быть, не помнишь просто… Расскажи же, ну!… Сегодня был как раз такой сон — реальный, не менее реальный чем онлайн-дневники.

Снилось, будто бы все мы летаем, и яркое солнце свтит, и снег золотится. Летать было не очень-то просто: надо было делать усилия руками, как будто отталкиваясь от чего-то. Но Тот, Кто учил нас, летал легко, Он говорил: «Летайте не руками, но усилиями мысли!». И я всё не мог понять: ну как Он летает так просто и свободно?

Тут как раз надобно запомнить про Некое Существо, Которое я стал видеть во снах в последнее время. Он всегда под немного разным обликом, но это несомненно Существо из Тонкого Мира — то есть здесь, на Земле, среди тех, кого я знаю, Его нет. В этом Он чем-то напоминает ещё одного персонажа моих снов, но её я вижу с детства: это Маленькая Инь, моя половинка, которая является ко мне в редких, но самых прекрасных снах… А моего нового Друга я условно называю Старец, потому что в первый раз я увидел его таким, как на одной из картин Рериха (не помню названия, по-моему «Учитель»), Он восточного типа, безволосый, худой и высокий, с длинной бородой.

Самое интересное: я проснулся, а день и вправду бы именно таким — ярким и солнечным, и снег сверкал в лучах Светила… Я проспал двеннадцать часов.

Вспомнилась мне песенка, которая внушала огромый оптимизм в период моей самой долгой и бесперспективной пятилетней влюблённости… Тут похвалили, что мне удаётся точно подобрать песни к своим записям: хорошо, если так, я уделяю этому моменту очень много внимания.

если ты во сне летаешь
это значит что растёшь
ты потом меня узнаешь
ты потом меня найдёшь
это будет чуть попозже
это только сны пока
хорошо что в них похожи
мы с тобой на облака

если любишь то летаешь
ведь любовь всегда полёт
облака не сосчитаешь
это бесконечный счёт
потому что бесконечны
наши облачные сны
потому что ветер вечно
дует в сторону весны

белые сны о любви
их зовут облаками
а по ночам тают они
в наших сердцах и улетают
нашу любовь облака
в небе нам нарисуют
спят у тебя на губах
будущие поцелуи


Current music: Лилу - Белые сны

Всё белое.

Ты сидишь за столом, уткнувшись правой щекой в скатерть. Всё белое, давай добавим немного ярко-фиолетового, почти сиреневого. Запах сирени? Нет. Запах яблок, яблочный запах, яблочный вкус на губах. Всё белое.

Августовский ветер слегка колышит уголок чистой скатерти. Почти чистой. Пустой стакан, в котором был сок, сохранил только запах – и оставил маленький мокрый кружочек на поверхности стола. Звук "сссс", да, именно такой, далекий и ненавязчивый, но именно тот звук. Пожалуй, добавим ещё жёлтый оттенок, совсем немного, а белый пусть доминирует. Ведь сегодня Яблочный День.

Ты растешь назад. Ты долго ждал меня; но поверь, я ждал этого момента дольше. Теперь мы здесь. Где-то вдалеке, за белизной, холст неба смыкается с землёй; там огромный луг с короткой травой, там белые дома и безлюдные узкие дорожки, там есть другие цвета: зелёный, голубой... Я отдаю тебе всё.

...Я отдаю тебе всё. Всё, что принадлежит тебе; не держу больше. Ты грустил – я горевал, ты плакал – я убивался, ты звал меня, но я был лишь размытым пятном, иллюзорной абстракцией, я тянул к тебе руки – но ты, не веря, отворачивался.

Так верь в меня, потому что я верю в тебя, мой ребенок. Ты растёшь назад, становишься всё младше. Пальцы правой руки прикоснулись к донышку стакана, фиолетовая пчела присела на краешек и попраивла усики; твоя левая рука соскользнула со стола и упала на колено. Ты отбросил всё чужое, и готов остаться с тем, что действительно твоё. Я слышу, как бьётся твоё сердце, всё медленнее, но настойчивее. Остановилось; ты пересёк границу.

Когда-то ты был скован страхом, но ты победил его, помнишь? Как Люк Скайвокер, волшебным мечом с виртуальным лезвием. Ты победитель перед собой, а уж передо мной тем более; этот мир что-нибудь да значит, да? Видишь, как много он значит? Подвиг второй: и ты уже видишь свои настоящие руки. Значит, ты приближаешься ко мне, сын: ты готов сказать что-то миру, а мир готов тебя приютить.

Слово смерть для тебя всегда равнялось слову жизнь; и вместе они равнялись всему, что у тебя есть: белым зданиям, ровным дорожкам, свистящему звуку, белой скатерти и блюдцу с яблоками. А это значит, что смерть – просто выдумка того, кого ты победил, и чьё имя никогда больше не прозвучит в твоём доме. Есть только жизнь.

Оживи теперь и восстань!

Пчелка вспорхнула с ободка стакана и тишина дрогнула. Серце забилось, отсчитывая Сердечные Секунды, единственное, чем меряется эта жизнь: то становясь быстрее, то, в самые ясные минуты, замедляясь до тишины. Ты поднимаешь голову, и в первый раз смотришь на меня этими глазами. Может быть, скоро ты научишься улыбаться. Да, это мы; в самом деле мы, сынок. Ты хорошо видишь в ярком свете.

Всё – ярко-белое с сиреневым и немного желтоватое.

Ты радуешься – я ликую, ты улыбаешься – я торжествую, ты делаешь шаг – мы побеждаем.

Позови меня, когда отдохнёшь и наберёшься сил: займёмся архитектурой; а пока – возьми лист бумаги и медленно обведи контур ладони фломастером. Я сделаю то же, а это значит, что мы пожимаем друг другу руки.

Как у вас говорят, когда уходят? Да, я неторопливо сваливаю, и только белый свет и тихий свистящий звук – моё имя – напоминает о том, что, как и прежде, мы снова вместе, моё возлюбленное чадо и мой верный друг.

Лёгкий аромат яблок.

Всё белое.

Current music: Dolphin - Утро