Нашел таки наконец!





Литературно обделаный перевод помните?

Как только такси остановилось около ее дома, она вышла со стороны тротуара и сказала, что она не хочет, чтобы я поднимался к ней и, что у нее нет никакого желания обсуждать это и больше всего ей хотелось бы вообще никогда не слышать обо мне, чтобы даже не было никаких "с Новым годом" или "с Днем Рождения", а после хлопнула дверцей машины с такой силой, что шофер выплюнул ей вслед какое-то ругательство.

Я застыл в оцепенении на заднем сидении. Если бы мы перед этим поссорились, или, скажем, поругались, то я был бы как-то лучше готов к этому, но вечер по-настоящему удался. Фильм, правда, был хуеватый, но, кроме этого, все было действительно спокойно. И вдруг - на тебе, этот монолог и хлопок дверью – бабах! И наши совместные полгода улетели в помойку.
- Ну, что делать будем? – спросил шофер и взглянул в зеркало. – Может отвезти тебя домой, вот только есть ли он у тебя вообще? Или может к друзьям, к родителям, в бордель на Аленби? Ты босс, ты – король!
А я не знал, куда себя девать, понимая только то, что это ужасно несправедливо. После того, как я и Ила разбежались, я поклялся, что больше не позволю ни одной из них приблизиться настолько, чтобы причинить такую боль, но тут появилась Реут, и все было так хорошо, я просто ничем не заслужил такого.
- Ты прав, - проворчал шофер, заглушил мотор и опустил спинку сидения назад. – Для чего ехать, когда и здесь довольно мило. А я, мне-то что, счетчик щелкает.

Вот тогда-то из передатчика этот адрес и прозвучал: " а-Гдуд а-Иври девять". Я его сразу узнал, он сидел в моей голове как гвоздь. Я и с Илой расстался так же, в такси. Точнее, такси увезло ее в аэропорт, и она сказала, что все кончено, и действительно, больше я о ней ни разу не слышал. В тот раз я тоже был потрясен и остолбенел, как бук посреди бульвара Амстердам. Но адрес этот, еще до того, как то такси уехало, я тоже услышал из передатчика: " а-Гдуд а-Иври девять". Возможно, это и было случайностью, но я попросил водителя отвезти меня туда, я должен был узнать, что же там такое.

Как только мы подъехали, я увидел удаляющееся от дома другое такси, а в нем виделся силуэт маленькой головы, как у ребенка или младенца. Я заплатил водителю и вышел из машины. Это был дом с участком. Я открыл ворота, пошел по тропинке, ведущей к входной двери, и нажал на кнопку звонка. Идиотизм, конечно… Я понятия не имел, что бы я стал делать, если бы кто-то мне открыл, что бы я сказал ему. Нечего мне было тут делать, тем более в такое время, но я был настолько зол, что меня это мало волновало. Я позвонил еще раз, длинным звонком. А потом с силой застучал по двери кулаками, как солдаты в фильмах, когда они ведут поиск в населенной местности, но никто мне не открыл. Мои мысли об Иле и Реут начали путаться с воспоминаниями о других расставаниях, пока не сплелись вместе, будто бесформенный ком. Дом этот, и то, что мне не открыли, и что-то в нем самом окончательно вывели меня из себя. Я начал ходить вокруг него, пытаясь найти место, позволяющее заглянуть внутрь. В доме не было окон, только задняя дверь со стеклянным окошком. Я попробовал заглянуть через него, но внутри была темень. Я упорствовал, но мои глаза так и не смогли привыкнуть, и чем больше я старался, тем, казалось, чернее становилось внутри. Все это просто взбесило меня. Вдруг я обнаружил себя поднимающим камень, заворачивающим его в мой свитер и выбивающим стекло.
Осторожно, стараясь не порезаться об осколки стекла, я засунул туда руку и открыл дверь изнутри. Я вошел, стараясь не наткнуться ни на что, и зашарил по стене в поисках выключателя. Когда я его нашел, включившийся свет был желтым и жалким. Одна единственная лампочка на всю большую комнату. Именно таким это место и было. Одна громадная комната, совершенно пустая, без мебели. Только одна из стен была вся покрыта женскими фотографиями, некоторые были в рамке, другие просто прихвачены клейкой лентой и со всеми ними я был знаком. Была здесь Рони, моя подружка времен армейской службы, и Даниэла, с которой я встречался в старших классах, и Стефани, которая была волонтером в нашем киббуце, и Ила, они все там были. А в центре, в нежной золотой рамке, была улыбающаяся Реут.
Я выключил свет и уселся в углу комнаты. Я не знал, что за человек живет здесь, зачем он делает мне это, и каким образом ему всегда удается все разрушить. И вдруг все встало на место, все эти непонятно откуда взявшиеся расставания, то, что меня покинули Альма, Ила, Реут. Оказывается, что это никогда не было нашим, все исходило от него.

Я не знаю, сколько времени прошло до его возвращения. Сначала я услышал, как отъезжает такси, потом заскрежетал ключ в парадной двери, снова зажегся свет и он, улыбаясь, возник там, передо мной, эта тварь, просто свалившая все на меня и теперь улыбающаяся.
Он был низкий, ростом с ребенка, с огромными глазами без ресниц, и в руке он держал такой пластиковый ранец, вроде тех, что малыши носят в школу.
Когда я поднялся из своего угла, он хихикнул, будто маньяк, которого застали в разгар его действий, и спросил, как я сюда попал?
- Она тоже ушла, а? – спросил он, когда я приблизился вплотную, - Ничего страшного, всегда появится другая.
Вместо ответа я с размаха ударил его камнем по голове и продолжал бить, когда он упал. Я не хочу другую, мне нужна Реут, я хочу, чтобы он прекратил смеяться.
На каждый удар камнем он только бормотал: " Что ты делаешь что ты делаешь что ты делаешь я твой человек я твой человек я твой человек", пока не замолчал. И тогда меня вырвало. А закончив блевать, я почувствовал этакое облегчение, словно в армейском марш-броске, когда кто-то заменяет тебя под тяжестью носилок, и ты чувствуешь такую легкость, что даже и не предполагал, что такая может быть.
Так я себя и почувствовал, как ребенок. И вся ненависть, вина и страх, что вдруг меня поймают, растворились в этой легкости.
За домом, невдалеке было что-то вроде такой маленькой рощицы, я его туда и бросил. Камень и свитер, которые напитались кровью, закопал во дворике.

Все следующие недели я постоянно искал о нем в газетах, в разделе новостей и в объявлениях о розыске пропавших, но ничего не находил.
Реут не отвечала на оставленные мной сообщения, и кто-то с работы рассказал мне, что видел ее на улице с каким-то блондинчиком с длинными волосами. Меня укололо, когда он сказал мне это, но я знал, что делать тут нечего, что все уже ушло в прошлое. Вскоре я начал встречаться с Майей. И все было совершенно здраво и абсолютно нормально. С ней я с самого начала был полностью открыт, безо всякой защиты, не так, как я веду себя обычно с женщинами.
Иногда по ночам мне снился тот карлик, как я отволок его тело в ту рощицу, и когда просыпался, то в первую секунду пугался, но сразу же напоминал себе, что бояться уже нечего, что нет его уже, а после обнимал Майю и снова засыпал.
Майя рассталась со мной в такси. Она сказала, что я тупой, что я настолько ничего не воспринимаю, что, иногда она может безмерно страдать, а я буду уверен, что она получает удовольствие, потому что в эти минуты я сам его получаю. Она сказала, что у нас полно проблем, и уже давно, а я просто не обращаю на них внимания. И тут она заплакала. Я попытался ее обнять, но она отшатнулась и сказала, что если она хоть что-то значит для меня, то я дам ей уйти.
Я колебался, стоит ли подняться к ней и попытаться настоять, но вдруг по рации такси назвали адрес "а-Маавак четыре" и я попросил водителя отвезти меня туда. Когда мы прибыли, там стояло другое такси, в него сели обнявшиеся парень с девушкой, примерно моего возраста, может чуть моложе. Их водитель что-то сказал, и они засмеялись.

Я отправился на Гдуд а-Иври девять, искал его останки там, где бросил их тогда, но там ничего не было. Единственное, что мне удалось найти, это ржавый железный стержень. Я его поднял и пошел к дому. Дом ничуть не изменился с тех пор, как я его видел в последний раз, такой же темный, с выбитым стеклом в задней двери. Я просунул руку, стараясь не порезаться, и зашел. Выключатель нашелся сразу. Комната оставалась такой же пустой, кроме фотографий на стене, уродливого ранца карлика и черного липкого пятна на полу. Я посмотрел на фотки, все были на тех же местах. Я открыл ранец и начал рыться в нем. Там были купюра в пятьдесят шекелей, проездная карточка, наполовину закомпостированная, футляр для очков и портрет Майи. Майя, с собранными волосами, смотрелась на ней немножко одинокой.
И вдруг я понял то, что он говорил мне в тот раз, когда я убил его - что всегда появится «другая». Я пытался представить себе его, в ночь после расставания с Реут, как он едет куда-то и возвращается с портретом, и заботится, уж не знаю как, чтобы я познакомился с Майей, так же, как он заботился и о предыдущих.
Вот только и на этот раз мне удалось-таки все обосрать. Сейчас, когда Майя ушла, я совсем не уверен, что познакомлюсь с какой-то «другой», потому что мой человек мертв, я убил его.


(с) Этгар Керет. Перевод с иврита мой

Нечего мне терять, - подумала себе девушка, одной рукой помогая ему расстегнуть лифчик, а другой опираясь на дверной косяк.
– Если перепихон выйдет неважнецкий, я смогу хотя бы рассказать, что у меня был плохой перепихон, а если у нас выйдет великолепная ебля, тогда вообще, и удовольствие получу, и смогу похвастаться, что была великолепная ебля.

Когда мне стукнуло пять, у мамы обнаружили рак и врачи сказали, что ей необходимо ампутировать матку.
В тот день было очень грустно, все мы поехали в больницу на отцовской "Субару" и ждали, пока врач, со слезами на глазах, не вышел из операционной.
- В жизни не видел такой красивой матки, - сказал врач и стянул с лица белую маску.
-Просто убийцей себя чувствую.

У мамы и вправду была красивая матка. Такая красивая, что больница передала ее в музей. Мы поехали туда в субботу, и мой дядя сфотографировал нас на ее фоне. Отца с нами уже не было. Он развелся с мамой на следующий день после операции и уехал заграницу.
- Женщина без матки: это не женщина. А тот мужчина, что остается с женщиной, которая не женщина, по сути уже не мужчина, - сказал он мне и моему брату и поднялся по трапу самолета на Аляску. – Когда вырастите, поймете.

Комната в музее, с выставленной маткой моей мамы была затемнена, единственным источником света была сама матка, которая слабо светилась, как салон самолета в ночном полете. На фотках она не выглядела чем-то особенным, в основном из-за вспышек, но когда я смотрел на нее вживую, то понимал, почему прослезился врач.
- Вот отсюда вы и пришли, - указал дядя на матку, - Жили там внутри как принцы, честное слово! А мама-то какая была у вас, а, какая мама!

А в конце-концов моя мама умерла. В конце-концов все мамы умирают. А отец стал знаменитым полярным исследователем и охотником на китов.
Девушки, с которыми я встречался, очень обижались, что я разглядывал их матку, они были уверены, что это гинекологическая процедура, вредящая романтике. Но все же одна из них, с отличной фигуркой, взяла да и согласилась выйти за меня замуж. Нашим детишкам я, не скупясь, давал по попке прямо с грудного возраста, их плач выводил меня из себя. И они таки воспитались и переставали реветь уже в девять месяцев, а то и раньше. Поначалу я их брал в музей в дни рождения и показывал матку их бабушки, но она не производила на них никакого впечатления, да и жена очень на это дело злилась, вот я и стал вместо этого водить их в кино на дублированные фильмы.

Как-то раз мою машину отбуксировали с места, где стоянка запрещена на полицейскую стоянку, которая была совсем рядом с музеем, ну я и зашел туда. Матка была не в своей обычной комнате, а в каком-то боковом помещении, забитом старыми картинами, а когда я посмотрел на нее вблизи, то обнаружил, что она вся покрылась такими зелеными точками. Я спросил охранника, почему ее никто не чистит, но он только пожал плечами. Я просто умолял ответственного сотрудника разрешить мне самому почистить ее, если у них, к примеру, не хватает рабсилы для этого. Но он отказался и со злобой заявил, что мне запрещено прикасаться к экспонатам, потому что я не являюсь сотрудником музея. Жена же сказала, что музей на сто процентов прав и вообще, она считает извращением выставлять матку в общественном месте, да еще к тому же посещаемом детьми.

А я после увиденного не мог думать ни о чем другом. И в глубине души я знал, что если я не проберусь в музей, не украду матку и не позабочусь о ней, то я перестану быть тем, кто я есть. Как мой отец в ту ночь, на ступеньках трапа самолета, я точно знал, что должен сделать. Через пару дней я взял на работе пикап и приехал в музей перед закрытием. Залы были безлюдны, но даже если бы мне кто-то встретился, я бы не волновался. На этот раз я был вооружен, а кроме того у меня был отличный план действий. Единственная проблема, с которой я столкнулся, состояла в том, что матка исчезла. Ответственный работник весьма удивился, увидев меня, но когда я от всей души вдавил дуло моего новенького "Иерихо" ему в кадык, он быстренько слил информацию. Оказалось, что за день до этого матку продали одному еврею-филантропу, который купил ее для передачи в один из общественных центров на Аляске. Но по пути туда он был захвачен в открытом океане группой людей из местного экологического фронта. Фронт этот передал в прессу сообщение о том, что место матки не в плену, поэтому было принято решение выпустить ее на волю.
Этот самый "экологический фронт", как утверждает агентство "Рейтер", считается экстремистским и опасным и использует для своих операций пиратское судно, которым командует ушедший в отставку охотник на китов.
Сказал я работнику: "Спасибо" и засунул пистолет в кобуру.
Все светофоры по дороге домой были красными. Я перестраивался из ряда в ряд, не глядя в зеркала, и все пытался вытолкнуть забивший мне горло комок. И при этом представлял себе матку моей мамы на зеленом, покрытым росой поле, плывущую в океане в окружении дельфинов и тунцов.


(с) Этгар Керет.

перевод с иврита мой.