"Книжка праздных мыслей праздного человека", Дж.Джером
Обычная для Джерома комедия наблюдений. Более тяжеловесная, чем трое в лодке, намного больше "мудрых рассуждений", но всё равно читать приятно.

Быть бедным не страшно. Весь ужас положения в том, что нельзя скрыть свою бедность от других. Не от ощущения холода бежит во всю прыть бедняк, лишенный теплой одежды, и не от стыда краснеет он, когда спешит уверить вас при встрече, что считает вредным для своего здоровья одеваться «слишком тепло», а от того, как вы взглянете на это.

Бедность — не порок. Будь это пороком, тогда никому и в голову не пришло бы стыдиться своей бедности. Нет, бедность — недостаток и как таковой и наказуется. Человек бедный презирается во всем мире; презирается и первым богачом, и последним нищим; и никакая прописная мораль, которой так щедро угощают молодежь школьного возраста, не заставит уважать бедняка.

Люди ценят одну видимость. Вы открыто пройдетесь по многолюдным улицам Лондона под руку с самым отъявленным негодяем, лишь бы он был хорошо одет, но спрячетесь в темный угол, если у вас явится необходимость перемолвиться парой слов с самой добродетелью в поношенной одежде. Добродетель в потрепанном платье отлично знает это, поэтому и сама старается не встречаться с вами, чтобы не оскорбить вас своим видом.

"О женщинах", А.Шопенгауэр
Мизогиния на марше.

Женщины уже потому склонны (приспособлены) к пестованию и воспитанию нашего первого детства, что они сами ребячливы, вздорны и близоруки, одним словом, всю жизнь представляют из себя больших детей: род промежуточной ступени между ребенком и мужчиной, который и есть собственно человек.

"Анатомия критики", Н.Фрай
Попытка сформулировать теорию литературной критики. Противоречиво, но познавательно.

Срединное положение высокой миметической трагедии в системе пяти трагических модусов, стоящей между героизмом богоподобия и человеческой иронией, нашло отражение в известной теории катарсиса.

"Введение в фантастическую литературу", Ц.Ходоров
Крутая работа, очень интересно. Критика теории Фрая, системный подход.

Согласно обычному и упрощенному представлению, литература (и язык) являются образом «реальности», своего рода подражанием тому, чем она сама не является, параллельным рядом аналогов. Однако это представление вдвойне неверно, ибо оно искажает природу как высказывания-результата, так и высказывания-процесса.

Слова — не этикетки, навешиваемые на вещи, существующие как таковые, независимо от слов. Когда человек пишет, он не делает ничего иного; важность этого действия столь велика, что оно не оставляет места другим действиям. В то же время, если я пишу, то пишу о чем-то, даже если это что-то есть письмо. Чтобы письмо стало возможным, оно должно исходить из смерти того, о чем оно сообщает, но эта смерть делает невозможным само письмо, ибо тогда не о чем уже писать. Литература возможна лишь в той мере, в какой она делает себя невозможной. Или то, о чем говорит, находится здесь, перед нами, но тогда для литературы не остается места, или же дают место литературе, но тогда уже не о чем говорить.

"Жизнь Клима Самгина" (т.1), М.Горький
Классные ёмкие диалоги, утомительно долгое, хотя и мастерское, повествование между ними. Желания читать дальше нет.

Клим довольно рано начал замечать, что в правде взрослых есть что-то неверное, выдуманное. В своих беседах они особенно часто говорили о царе и народе. Коротенькое, царапающее словечко — царь — не вызывало у него никаких представлений, до той поры, пока Мария Романовна не сказала другое слово:
— Вампир.
Она сказала это так сильно встряхнув головой, что очки ее подскочили выше бровей. Вскоре Клим узнал и незаметно для себя привык думать, что царь — это военный человек, очень злой и хитрый, недавно он «обманул весь народ».

Слово «народ» было удивительно емким, оно вмещало самые разнообразные чувства. О народе говорили жалобно и почтительно, радостно и озабоченно. Таня Куликова явно в чем-то завидовала народу, отец называл его страдальцем, а Варавка — губошлепом. Клим знал; что народ — это мужики и бабы, живущие в деревнях, они по средам приезжают в город продавать дрова, грибы, картофель и капусту. Но этот народ он не считал тем, настоящим, о котором так много и заботливо говорят, сочиняют стихи, которого все любят, жалеют и единодушно желают ему счастья.

Настоящий народ Клим воображал неисчислимой толпой людей огромного роста, несчастных и страшных, как чудовищный нищий Вавилов. Это был высокий старик в шапке волос, курчавых, точно овчина, грязносерая борода обросла его лицо от глаз до шеи, сизая шишка носа едва заметна на лице, рта совсем не видно, а на месте глаз тускло светятся осколки мутных стекол. Но когда Вавилов рычал под окном: «Господи Исусе Христе, сыне божий, помилуй нас!» — в дремучей бороде его разверзалась темная яма, в ней грозно торчали три черных зуба и тяжко шевелился язык, толстый и круглый, как пест.

"Иностранная литература: тайны и демоны", Д.Быков
Сборник лекций прямой речи. Почти все слышал, иногда перечитываю кое-что, под настроение.

Чем же будет заниматься человек при социализме? Здесь Уайльд удивительно радикален. Все привыкли, что он не мыслитель, что его парадоксы, как говорил большой его любитель и пропагандист Корней Иванович Чуковский, – это общие места навыворот: «Всё навыворот, всё наоборот в этом перевернутом мире, не только образы или сюжеты, но и мысли». А между тем Горький защищал Уайльда от этого упрека и говорил, что в этих общих местах содержится блистательная жизненная программа.

При социализме, как представляется Уайльду, будет отменен существующий порядок вещей, потому что улучшать этот порядок – значит способствовать укреплению самого отвратительного, что в нем есть. Многие сегодня полагают, говорит Уайльд, что надо помогать бедным. Между тем, помогая бедным, мы лишь сохраняем их в статусе бедных; «такими средствами болезнь не излечить: можно лишь продлить ее течение». Нужно радикально изменить среду, «попытаться преобразовать общество на новой основе, при которой нищета сделалась бы невозможной». Помогая рабам, говорит Уайльд, мы делаем их еще более рабами, и в этом он абсолютно совпадает с Чеховым.

"Сигналы", Д.Быков, В.Жарова
Очередная неудачная попытка вкатиться в быковские книги. Неинтересно.

И вот Даша Антипова пошла к Сергею Сергенбаеву за сорок километров поваляться, в июле пошла, а в конце сентября еще не пришла, потому что заблудилась, отклонилась от хорошо, казалось бы, известной тропки и попала в пространство вины, куда лучше человеку не попадать. Человек если попадет в это пространство, то делается виноват, и ему начинает, например, казаться, что он кого-нибудь съел, одного или двух. Здоровый, сильный и сравнительно молодой мужчина еще может это преодолеть, но девушка в семнадцать лет, приехавшая на лето к маме и бабушке из перовского бухгалтерского училища, такую силу преодолеть не может, и она начинает кружить по тайге столько, сколько хватит сил. А что потом с ней бывает, никто не знает.

"Сочини что-нибудь", Ч.Паланик
Сборник рассказов. Провокация и шок-контент. Подростки, делающие себе лоботомию, чтобы быть счастливыми, а не вот это всё. Парень, рассказывающий анекдоты умирающему от рака отцу. И т.д.

Гриффина Уилсона можно было спросить о чем угодно. Например, кто подписал Гентский договор? – и он сказал бы. Точно мультяшный волшебник, обещающий: «Сейчас я выну из жопы кролика». Абракадабра – и вот вам ответ! На органической химии он мог до посинения рассказывать о теории струн, но по-настоящему Гриффин Уилсон хотел быть счастливым. Не просто не грустить, а испытывать прямо-таки щенячий восторг. Не париться из-за придурка босса или изменений в налоговом кодексе. А еще он боялся смерти. Хотел быть и не быть одновременно. Такой вот он гений, пионер в своей области.

После того случая Гриффин Уилсон стал как никогда счастлив. Он постоянно ржет и пускает слюни. Специалисты по работе с недоразвитыми аплодируют ему и осыпают похвалами, если он сам сходит в туалет. Вот вам и двойные стандарты: нам придется зубами и когтями драться за малейшие продвижения по карьерной лестнице, а Гриффин Уилсон до конца дней будет радоваться дешевым конфеткам и очередным сериям «Скалы Фрэглов». В прежней жизни он чувствовал себя ничтожеством, пока не победил во всех турнирах по шахматам, а буквально вчера, прямо на утренней перекличке, достал из штанов хозяйство и принялся мастурбировать. Лоботомия или не лоботомия, он все еще знает цену фирменным фразочкам. Гриффин Уилсон перестал быть зубрилой-занудой, теперь он душа компании.

"На затравку", Ч.Паланик
Отличный набор писательских советов, перемежаемых историями из личной жизни.

Обратите внимание: когда вы помещаете слова персонажа в кавычки, он становится объемнее и правдоподобнее. И наоборот, перефразируя говорящего, вы дистанцируете от него читателя и умаляете его слова.

Вот, например, парафраз: Я сказал им, чтобы поставили коробку в угол.
А вот прямая речь: Я сказал: «Поставьте коробку в угол».

В «Бойцовском клубе» я решил использовать прямую речь для всех персонажей, кроме рассказчика. Благодаря этому даже Тайлер кажется настоящим. Если же вы хотите умалить значение сказанного, пользуйтесь парафразом. Если хотите ослабить или дискредитировать персонажа – пересказывайте его речь своими словами.

"Снафф", Ч.Паланик
Забавно, крепко написано, несколько интересных твистов, но короткий жанр всё-таки у Паланика куда лучше выходит. Длинновато.

Легендарная порнозвезда завершает свою карьеру. Однако уйти она намерена с таким шиком и блеском, какого мир «кино для взрослых» еще не знал. Она собирается заняться перед камерами сексом ни больше ни меньше, чем с шестьюстами мужчинами.

Приглашенные поучаствовать любители с нетерпением ждут своей очереди и интригуют, чтобы пробиться вперед.
Самые опытные асы порно затаили дыхание...

"Все болезни от нервов", Г.Старшенбаум
Опросники, памятки, упражнения. Хрен знает, насколько это всё соответствует действительности. Полистал и забыл.

Опросник по выявлению гипертонии и гипотонии
– Хотите ли вы, чтобы все было сделано «на 100 %»?
– «Закрывали ли вы когда-нибудь глаза» на мелкие неточности?
– Чувствуете ли вы иногда «давление на себя», бываете ли «под высоким напряжением»?
– Можете ли вы вспомнить еще какие-нибудь пословицы и поговорки, связанные с вашим заболеванием? Что это за пословицы?
– Считаете ли вы себя постоянно обязанным быть «при деле»?
– Испытываете ли вы длительно чье-либо давление?
– Какие «мелочи жизни» заставляют вас «вскипать»?
– Заставляет ли вас ваше честолюбие все делать идеально?
– Можете ли вы перепоручить дело другому?
– Считаете ли вы контакты с людьми утомительными и похищающими драгоценное время или требующими расходов?
– Стараетесь ли вы подавлять порывы агрессии?
– На почве каких «микротравм» возникают эти агрессивные чувства?
– Используете ли вы для снятия напряжения физическую нагрузку?
– Случаются ли в ваших партнерских отношениях такие «мелочи», которые «заставляют вас лезть на стенку»? Какие?
– Как вы и ваш партнер преодолеваете такие ситуации?
– Переживали ли вы в последние пять лет утрату в связи с разводом, переездом, смертью?

"Киносценарий: основы написания", Сид Филд
Очень водянистая. Как дополнение к трехчастной структуре, теории конфликта и проч. - норм.

Многие начинающие и неопытные сценаристы стараются сами придумать все, что происходит с их персонажами, и в результате герои постоянно реагируют на их манипуляции, вместо того чтобы выполнять свое драматургическое предназначение. В таких случаях главный герой практически исчезает со страниц сценария, и для сценаристов это становится серьезной проблемой. Суть персонажа — в действии, персонаж должен сам действовать, а не только реагировать на действия других. Повторяю: важно, что человек делает, а не то, что он говорит или кто он есть. Это нужно уяснить сразу, с первой страницы, с первого слова.

"Создание незабываемых персонажей", Линда Сегер
По структуре - копия книги Филда. Есть что почерпнуть, но и много воды.

«Я никогда не использую слова, которые люди на самом деле говорят, — говорит Роберт Андерсон. — Если вы поставите диктофон рядом с говорящими людьми и потом проиграете запись — это звучит глупо. Все диалоги — это стилизация, правдоподобие, а не реальность".

Робин Кук говорит: «Когда я пишу диалог, я всегда читаю его вслух. Я ищу сходство. Я хочу, чтобы он звучал, как разговор двух человек. Мне это бросается в глаза, когда я читаю книгу, в которой диалоги нереалистичны. Один из самых замечательных моментов хорошего диалога — он дает ощущение живого разговора, не будучи таковым».

А вот что говорит Шелли Ловенкопф: «Диалог в романе никогда не должен точно воспроизводить речь, он воспроизводит отношение героев. Вы должны быть в состоянии сказать, кто говорит, по тому, чего он или она добивается. Поэтому диалог должен быть излиянием тайных сторон персонажа. Часть создания хорошего диалога — продумать и понять, что герой хочет сохранить в тайне».

Леонард Терни добавляет: «Реалистичный диалог — это не реальный разговор, это мастерская подделка. Диалог должен характеризовать, быть сжатым. Это и дает ощущение реальности».

"Характеры, или Нравы нынешнего века", Ж.Лабрюйер
Эпиграммы, размышления. Люблю перечитывать время от времени.

Назойлив только глупец: умный человек сразу чувствует, приятно его общество или наскучило, и уходит за секунду до того, как станет ясно, что он — лишний.
***
У нас шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на глупого острослова: куда ни глянь, везде ползают эти насекомые. Истинно остроумный человек — редкость, и к тому же ему нелегко поддерживать свою репутацию: люди редко уважают того, кто умеет их смешить.
***
Мы богаты пошляками, еще богаче сплетниками и насмешниками, но вот людей действительно остроумных у нас мало; изящно шутить и занимательно рассказывать о пустяках умеет лишь тот, кто сочетает в себе изысканность и непринужденность с богатым воображением: сыпать веселыми остротами — это значит создавать нечто из ничего, то есть творить.
***
Мудрец исцеляется от честолюбия с помощью того же честолюбия; он стремится к столь многому, что не может ограничить себя так называемыми житейскими благами: высоким положением, богатством, милостями вельмож. Эти преимущества кажутся ему такими незначительными, несущественными и жалкими, что не могут заполнить его сердца и приковать к себе его мысли и желания. Ему даже приходится делать над собой усилие, чтобы не слишком их презирать. Единственное, что искушает его, — это жажда той славы, которую должна была бы принести человеку чистая, ничем не запятнанная добродетель; но так как люди обычно отказывают в этой славе своим ближним, то он обходится и без нее.

"К генеалогии морали", и "Шопенгауэр как воспитатель", Ф.Ницше
Не могу поймать ритм. Поэтичность сбивает сильно. То разжевывает одну идею на три страницы, и вдруг даёт залп плотно упакованных мыслей, на которых застреваешь, обдумывая. Про Артура намного ровнее, впрочем.

Я принадлежу к тем читателям Шопенгауэра, которые, прочитав одну его страницу, вполне уверены, что они прочитают все, написанное им, и будут слушать каждое сказанное им слово. У меня сразу явилось доверие к нему, и это доверие теперь таково же, каким было девять лет тому назад. Выражаясь нескромно и нелепо, но вразумительно, я скажу: я понял его, как будто он писал для меня. Поэтому я не нашел в нем ни одного парадокса, хотя кое-где находил мелкие ошибки; ибо что такое парадоксы, как не утверждения, не внушающие доверия, потому что сам автор создал их без надлежащего доверия, – потому что он хотел в них блистать, соблазнять и вообще казаться чем-нибудь? Шопенгауэр никогда не хочет казаться: он пишет для себя, а никто не хочет быть обманутым, и тем более философ, который ставит себе закон: не обманывай никого, и даже самого себя! Он не пользуется даже тем любезным общественным обманом, который влечет за собою почти бессознательно; еще менее пользуется он более сознательным обманом с ораторской трибуны и искусственными средствами риторики. Нет, Шопенгауэр говорит с самим собою; или, если непременно нужно думать о слушателе, то можно представить себе сына, которого поучает отец. Это – честная, грубоватая, добродушная беседа с любовно внимающим слушателем. Таких писателей нам недостает. Могучее самочувствие говорящего овладевает нами с первых звуков его голоса; мы как будто входим в горный лес, мы дышим глубоко, и снова наконец чувствуем себя хорошо. Здесь мы ощущаем всюду одинаковую укрепляющую атмосферу; здесь есть какая-то неподражаемая свобода и естественность, как бывает у людей, которые сознают себя господами своего внутреннего дома и притом весьма богатого дома; в противоположность писателям, которые сами больше всего удивляются тому, что они случайно оказались умными, и стиль которых приобретает в силу этого какой-то неспокойный и неестественный характер. Столь же мало речь Шопенгауэра напоминает нам речь ученого, у которого от природы негибкие и неумелые члены и узкая грудь и который выступает поэтому угловато, неуклюже и напыщенно; тогда как, с другой стороны, неотесанная и немного медвежья душа Шопенгауэра учит нас не столько искать изящества и светской прелести хороших французских писателей, сколько пренебрегать этими качествами, и никто не найдет у него того поддельного, как бы посеребренного мнимо-французского стиля, к которому так стремятся немецкие писатели.

"Впечатления о Советской России", Д.Кейнс
Сборник заметок. Ожидал большей конкретики. А там сплошные мысленные эксперименты. Сложно удержать внимание.

Ленинизм – странная комбинация двух вещей, которые европейцы на протяжении нескольких столетий помещают в разных уголках своей души, – религии и бизнеса. Подобный факт действует шокирующе, т. к. перед нами совершенно новый тип религии, делающей нас высокомерными, и потому что бизнес, подчиняющийся такой религии, вместо того чтобы развиваться по своим независимым законам, становится крайне неэффективным.

"Людвиг Витгенштейн", Э.Кантерян
Отлично рассказанная биография. Витгенштейн - голова.

Из пяти сыновей Карла Витгенштейна наложили на себя руки еще двое – Рудольф и Курт, да и Людвиг в течение всей жизни подумывал о самоубийстве. Все это наводит на мысль, что, несмотря на высочайший уровень культуры, было в этой семье что-то трагически-надрывное и нездоровое, – хорошая иллюстрация идей глубинной психологии (Tiefenpsychologie), которые Фрейд развивал – неслучайно – именно в Вене. Как однажды заметил Брайан Макгиннес, «в истории этой семьи много эпизодов, которые могли бы фигурировать в приложении к какому-нибудь психоаналитическому трактату».

Рудольф, серьезно интересовавшийся литературой и театром, был психически неуравновешен. Он страдал от собственной гомосексуальности (в прощальном письме он назвал ее «извращенной наклонностью») и, когда справляться с собственной раздвоенностью ему стало совсем невмоготу, совершил суицид в Берлине. Он пошел в трактир, заказал там выпивку, попросил пианиста сыграть песню I am lost и тут же принял яд. Так что и он не оправдал отцовских ожиданий. Курт, правда, покончил с собой по другой причине: в 1918-м он служил офицером на итальянском фронте, и от него сбежали подчиненные солдаты. Так или иначе, самоубийства братьев были вызваны почти невыносимым чувством долга, будь то перед самим собой или перед подавляющей фигурой отца, – чувством долга, которое рано или поздно сокрушило их.

"Искусство рассуждать о книгах, которых вы не читали", П.Байяр
Очень хорошо написана, масса забавных примеров.

В первой части я выделю основные типы «непрочитанности», которые вовсе не сводятся к тому, что книгу просто не открывали. Книги, которые мы пролистали, книги, о которых мы слышали, и книги, содержание которых мы напрочь забыли, – все, хоть и на разных правах, попадают в обширную группу «непрочитанных».

Вторая часть будет посвящена анализу конкретных ситуаций, в которых нам приходится говорить о непрочитанных книгах. Не стоит, конечно, приводить полный перечень ситуаций, с которыми в своей жестокости сталкивает нас жизнь: я приведу лишь несколько наглядных примеров – иногда это слегка завуалированный опыт из моей профессиональной жизни. Примеры помогут мне выявить общую основу таких ситуаций, на которую я буду опираться, развивая свою теорию.

Третья часть – самая важная, ради нее я и затеял всю книгу. Это серия простых советов, вобравших в себя весь мой опыт нечтения. Советы о том, как человеку, который столкнется с этими проблемами на практике, разрешить их наилучшим образом и даже выйти из ситуации с честью, а параллельно попробовать разобраться, что же на самом деле представляет собой чтение.

"Миф и жизнь в кино: Смыслы и инструменты драматургического языка", А.Талал
Интересные рассуждения.

Предмет книги – давно волнующая меня теория о сочетании в произведении мифических и жизненных элементов для создания правильного баланса. Я предлагаю разобраться, какие элементы в художественных произведениях относятся к вымыслу и художественным условностям, а о каких мы говорим: «это правда жизни», «это про жизнь». Думаю, тогда и зрительское обсуждение, и дискуссии профессионалов, создающих кино, могут вестись на другом уровне.

"Логика - учебник для средней школы СССР", С.Виноградов
Годное, понятное изложение. Особая прелесть - постоянные референсы к советской реальности.

«Меня пленила, — говорил И. В. Сталин, — та непреодолимая сила логики в речах Ленина, которая несколько сухо, но зато основательно овладевает аудиторией, постепенно электризует её и потом берёт её в плен, как говорят, без остатка. Я помню, как говорили тогда многие из делегатов: «Логика в речах Ленина — это какие-то всесильные щупальцы, которые охватывают тебя со всех сторон клещами и из объятий которых нет мочи вырваться: либо сдавайся, либо решайся на полный провал».

О силе логики, о непоколебимой последовательности в мыслях и действиях И.В. Сталина писал А.И. Микоян: «У Сталина железная логика. С непоколебимой последовательностью одно положение вытекает из другого, одно обосновывает другое, ничего разбросанного в мыслях и действиях...»

Необычайная сила убеждения, логичность и ясность речей В. И. Ленина и И. В. Сталина являются выражением того глубокого смысла, богатства содержания, которое заложено в этих речах.

"Учебник логики", Г.Челпанов (гоблинский перевод Олега Макаренко)
Максимально доступное и понятное изложение принципов формальной логики, отлично дополняет Виноградова.

Деление должно быть соразмерно.

Другими словами, мы должны никого не забыть. Если мы разделим холодное оружие на сабли и кастеты — это будет несоразмерное деление. Так как есть ещё и, например, топоры. Деление должно быть полным.

Обратная ошибка — перечислить больше видов, чем входит в понятие. Например, если мы разделим мясо на говядину, свинину и пиво — мы допустим именно такую ошибку. Это тоже будет несоразмерным делением.

Деление должно иметь одно основание

Самая частая ошибка при делении. «У нас служат трое русских, два украинца и один юрист». Раз уж начали делить по национальному признаку, нужно и продолжать, а не перескакивать на деление по профессии.

Ещё пример. «Девушки делятся на умных, глупых, красивых и некрасивых». Эта ошибка называется перекрёстным делением. Мы делим сразу по двум признакам — по уму и по красоте. Правильно будет делить последовательно. «Девушки делятся на умных и глупых. Как те, так и другие могут обладать или не обладать красотой».

Деление должно быть непрерывным

Это значит, что нельзя сразу же делить слишком мелко, а то получится «скачок» в делении. Например, неправильно будет сказать, что люди делятся на столяров, слесарей и карманников. Нужно сначала поделить людей на интеллигентов, рабочих и преступников. И только затем обозначить виды рабочих и виды асоциальных элементов. Короче, деление должно идти по ступенькам — от крупного к мелкому. Перепрыгивать через эти ступеньки нежелательно.

"Господа Головлёвы", Салтыков-Щедрин
Отлично прописанная история, персонажи, характеры, события. Хроника деградации и распада.

Арина Петровна — женщина лет шестидесяти, но еще бодрая и привыкшая жить на всей своей воле. Держит она себя грозно: единолично и бесконтрольно управляет обширным головлевским имением, живет уединенно, расчетливо, почти скупо, с соседями дружбы не водит, местным властям доброхотствует, а от детей требует, чтоб они были в таком у нее послушании, чтобы при каждом поступке спрашивали себя: что-то об этом маменька скажет? Вообще имеет характер самостоятельный, непреклонный и отчасти строптивый, чему, впрочем, немало способствует и то, что во всем головлевском семействе нет ни одного человека. со стороны которого она могла бы встретить себе противодействие. Муж у нее — человек легкомысленный и пьяненький (Арина Петровна охотно говорит об себе, что она — ни вдова, ни мужняя жена); дети частью служат в Петербурге, частью — пошли в отца и, в качестве «постылых», не допускаются ни до каких семейных дел. При этих условиях Арина Петровна рано почувствовала себя одинокою, так что, говоря по правде, даже от семейной жизни совсем отвыкла, хотя слово «семья» не сходит с ее языка и, по наружности, всеми ее действиями исключительно руководят непрестанные заботы об устройстве семейных дел.