У меня иногда интересно идёт цепочка мыслей.
Наткнулась в общей ленте Дыбра на упоминание Исикавы Такубоку. Люблю его стихи... перечитала немного... И вдруг вспомнила ещё об одном поэте, совершенно на него не похожем, но у которого были тоже печальные стихи, а прожил он ещё меньше - о Бачинском.

В последнее время всё больше проникаюсь егостихами. Не скажу, что они легко читаются, но как зацепят, так уж зацепят. И не только стихи, по этому я тут буду некоторым образом спамить именно Бачинским.

Фотографий в сети несколько, мне нравится вот эта (а качество вот страдает)



Кшиштоф Камиль Бачинский, поэт, подхорунжий Армии Крайовой, участник Варшавского восстания. Даты жизни - 22 января 1921 — 4 августа 1944.
Четвёртое августа сорок четвёртого года, когда он погиб - это четвёртый день Варшавского восстания. Было ему двадцать три года. К тому времени он был два года как женат; жена его, Барбара, погибла месяцем позже в том же восстании, первого сентября.

О молодых поэтах того времени - это вообще отдельная тема... Их, родившихся в двадцатые годы и чья юность пришлась на тяжёлое время немецкой оккупации, называют "поколением Колумбов"; многие из них погибли, участвуя в сопротивлении или в Варшавском восстании. Хочется о них сказать словами Бачинского "выросшие во тьме, вскормленные хлебом тревог..."
Почему "Колумбы" - есть такая книга Романа Братного "Колумбы. Год двадцатый", а уж он почему так назвал - не знаю...

Вот же, опять косноязычие мучает. Столько написать охота, а как-то трудно, поэтому дам ссылки на матчасть.

Большая хорошая статья про Бачинского
Там и про Тадеуша Гайцы
И ещё две статьи:
Анатолий Гелескул "Двадцатилетние"
Наталья Горбаневская "Венок полегшим"

А теперь стихи

POKOLENIE
(zima 41 r)

Do palców przymarzły struny
z cienkiego krzyku roślin.
Tak się dorasta do trumny,
jakeśmy w czasie dorośli.

Stanęły rzeki ognia
ścięte krą purpurową;
po nocach sen jak pochodnia
straszy obciętą głową.

Czegoż ty jeszcze? W mrozie
świat jest jak z trocin sypki.
Oczu stężałych orzech.
To śnieg, to nie serce tak skrzypi.

Każdy — kolumną jesteś,
na grobie pieśni własnych
zamarzły. Czegoż ty jeszcze?
To śmierć — to nie włosy blasku.

To soli kulki z nieba?
Czy łzy w krzemień twarzy tak wrosły?
Czy ziemia tak bólem dojrzewa,
jakeśmy w czasie dorośli?

listopad, 1941r.


Два перевода.

ПОКОЛЕНИЕ
(зима 41 г.)

К пальцам примёрзли струны.
Снег, принимая тело,
Всхлипнет. До смерти юные –
Рано мы повзрослели.

Льдом густо-красным схватит
Жизни твоей течение.
Сон полыхнёт, как факел,
Страха звериной тенью.

Что ещё ищешь? Мёрзлый
Воздух сквозь пальцы сеется
И оседает, мёртвый.
То снег скрипит, то не сердце.

Всяк своим песням нищим
Выщербленный, сутулый
Памятник. Что ещё ищешь?
Смерть, это смерть блеснула.

Смерть выпадала солью,
Смерть, как слеза, светлела.
Землю свело от боли.
Рано мы повзрослели.

ноябрь 1941 г.

(пер. Евгении Шестовой)


ПОКОЛЕНИЕ

К пальцам примерзли струнно
стоны осенней меди.
Мы вырастали трудно,
чтоб дорасти до смерти.

В реках огня и гари
стынут багрово льдины,
солнце в ночном кошмаре
катится с гильотины.

Взгляд - скорлупою ломкой.
Ты еще здесь? И грустен?
Ночь заметет поземкой.
Снег, а не сердце хрустнет.

Каждый на горле песни
мерзлым застыл надгробьем.
Все еще здесь? И здесь ли?
Смерть, а не свет торопим.

Небо ли сеет солью,
слезы ли смерзлись в теле?
Мир, дозревая болью,
зреет, как мы созрели?

(Пер. Анатолия Гелескула)


И ещё

WARSZAWA

Bryła ciemna, gdzie dymy bure,
poczerniałe twarze pokoleń,
niedotknięte miłości chmury,
przeorane cierpienia role.

Miasto groźne jak obryw trumny.
Czasem głuchym jak burz maczugą
zawalone w przepaść i dumne
jak lew czarny, co kona długo.

Wparło łapy ludzkich rojowisk
w głuchych ulic rowy wygasłe,
warcząc czeka i węszy groby
w nocach krwawych i w gromach jasnych.

Jeszcze przez nie najeźdźców lawa
jako dym się duszny przewlecze,
zetnie głowy, posieje trawy
na miłości, krzywdzie człowieczej.

Jeszcze z wieku w wiek tak się spieni
krew z ciemnością, a ciemność z brukiem,
że odrośnie jak grom od ziemi
i rozewrze niebiosa z hukiem.

Bryła ciemna, miasto pożarne,
jak lew stary, co kona długo,
posąg rozwiany w dymy czarne,
roztrzaskany czasów maczugą.

I znów ująć dłuto i rydel,
ciąć w przestrzeni i w ziemi szukać,
wznosić wieki i pnącze żywe
na pilastrach, formach i łukach.

I w sztandary dąć, i bić w kamień,
aż się lew spod dłoni wykuje,
aż wykrzesze znużone ramię
taki głaz, co jak serce czuje.

10 II 43 r.


Перевод

ВАРШАВА

В буром дыме камень горючий,
поколений чёрные лица,
безучастные к мукам тучи,
болью вспаханная столица.

Недобра, как могил обрывы,
бурь исхлёстана круговертью,
и горда, как лев черногривый,
умирающий долгой смертью.

Лапы скопищ людских упёрла
в ямы улиц чернее гари
и ворчаньем кровавит горло,
смерть выслеживая в пожаре.

Вновь, как дым, кочевые лавы
наплывут, захлестнут в галопе,
скосят жизни, посеют травы
на любви людской и на злобе.

Долго лев умирает старый.
Чёрный камень, залитый кровью,
ты развеянное в пожары,
веком попранное надгробье.

И опять резцом высекая
в пустоте кристальные грани,
возводить века и вьюнками
оплетать на мраморе зданий.

И опять не щадить зубила,
чтобы заново под руками
лапа львиная проступила
в этом чутком, как сердце, камне.

(Перевод А.Гелескула)