Ампутация души (21.10.2003)
Я жил в отдалённом поселке без места на карте,
читал про Ивана Сусанина и ЦРУ,
и стукнуло в голову мне, как сейчас помню, в марте:
я крылья расправил на влажном весеннем ветру.

А я и не знал, что за полем соседа есть речка,
за речкою – лес, а за лесом другие поля.
Сблизи облака оказались белее и резче...
Намного темней свысока оказалась земля...

Летел бы и дальше я, но над границей какой-то
подбили меня деревянной ракетой. И я
по воле военных очнулся весь в гипсе на койке,
познав непреложные истины от Бытия:

что от деревянных ракет остаются под кожей
занозы, и их извлекать иногда тяжело,
что ползать рождённый летать от природы не может,
и что у Чернобыля город – совсем не жилой,

что губы у трупа синеют от крови венозной,
что дядя котят не купал, а топил в камышах.
Не в силах терпеть, я с усилием дёрнул занозу,
а вместе с занозой в ведро полетела душа.
И мне показалось, что я разучился дышать...
Что будто меня в грудь лягнул разъяренный ишак...
И точки что мошки в глазах у меня мельтешат.

Теперь фельдшер мне говорит: – Ты идешь на поправку
на благо любимой тобою родимой страны.
Когда оклемаешься, мы тебе выпишем справку,
что, так, мол, и так, и занозы все извлечены.

– Нам необходима надежда, – добавил он хмуро,
– И эта надежда страны, получается, – ты.
И я с ним согласен: – Да здравствует Тяга Культуры!
Да здравствует Сила Искусства и Мощь Красоты!

Состояние: легкий скепсис пополам с иронией

Однажды начинаешь кричать себе:
- Хватит стихов! Достало уже крутить слова до изнеможения!..
А потом добавляешь уже спокойнее:
- До того дошло, что ты перестал нормально воспринимать обыкновенные слова. Ищешь, всё ищешь за деревьями лес, пытаешься раскопать в любой фразе второй план, междумыслие.
Еще пауза. И совсем тихо:
- Ничего этого нет.
- ...
- Как это, нет? Если я так говорю и пишу... значит, есть! Ведь лес - это не просто упорядоченный набор деревьев. Это образ! Он так и просится в стихи...
- Хватит стихов!..

Муки творчества (04.10.2003)
Я рисую, рисую то,
что не видят глаза и руки.
Пронизанный суетой,
я дрожу при малейшем звуке.

Движение вверх и вниз
нарушает зигзаг от воплей
за окном. Отторгнул карниз
еще одного из высотки.

Нельзя оторвать кисть,
уходит за край линия.
Как смерть принимает лист
черное, а поверх – синее.

Замирает рука над ним,
над последним штрихом. Мимо
едут души в зев западни
со спокойствием невыносимым.

Ставлю точку – опять не то!
Снова Города шум злосчастный,
и последний мазок готов:
наискосок раз и раз красным.

...сверху сыплются хлопья чего-то белого...
...и сразу не разберешь: то ли в глазах мутнеет, и колышется вязкая пелена, то ли взаправду тучи над городом разразились армией витиеватых кристаллов...
...и даль отступает... То, что виделось раньше чётким, пропадает вовсе...

...как всё же странно... и жутковато... и и до некоторой степени больно... читать мысли в дневнике, которые так никогда бы не узнал...
...это что-то вроде насильственной телепатии... и игры в угадайку.... когда тщишься определить, есть ли в них что-то и "обо мне"...
...такое слабовольное... такое бесхарактерное ощущение....
...и страшно узнать, что это правда... и приятно узнать, что ошибся... и опять страшно...

...страшно уезжать надолго...
...страшно оставить телефон в другой комнате...
...страшно не думать о ней хотя бы 5 минут... будто это может хоть как-то поддержать призрачным мысленным мостом...
...страшно от собственного бессилия что-либо сделать на расстоянии... вне досягаемости голоса... в радиусе слышимости, но за гранью видимости...

...и приходит снег... как избавление.... как долгожданные слепота и глухота...

...не видеть и не слышать того, что не должно...

В её бледно-лимонном пальто... (02.10.2003)
В её бледно-лимонном пальто,
в сапожках, говоря справедливо,
было всё однозначно не то,
что я мог бы назвать красивым.

Она шла, наступая в листву
осторожно и, вместе с тем, странно.
Все бесхитростно, по-существу:
и беретик, и руки в карманах.

И когда снег просыпал свои
неуклюжие первые хлопья,
я поймал её взгляд исподлобья
и как поезд сошел с колеи.

Охватил вмиг мой разум огонь:
те глаза, что мне плыли навстречу
отражали меня самого.
Я зажмурился. Будто, навечно...

Тихо, исподволь тают года,
за капелью летят листопады,
но теперь я другой навсегда:
на аллее её увидав,
не рискую скрестить наши взгляды...

В истоки (20.09.2003)
Уткнуться в изгиб переплесков прохладной Оки,
взойти изумрудным ковром к говорящему лесу
и скрыться под сводами статных дубов-великанов.
Так сердце звенело, пугая ударами пульс.

Сквозь кроны деревьев волнующий голос полудня
призвал успокоиться. Рокотом мне отозвался
невидимый взгляду, кружащий без цели пилот.
Овраг отражал тишину по велению ветра.

И опровергая труды, обращая в песок
их скалы, их мудрость мешая с цветочной пыльцой,
бесцветными делая слайды ученых мужей,
искра меж камней воцаряет опять Плейстоцен.

Палитра меняла насыщенность белого света,
и запад мутнел, пропуская слоистый туман
на фон из просветов стволов и ветвей узловатых
для пущей дремоты. Задвигались рваные тени,

и повиноваться им клятвенно в танце заката
осока и спелый камыш без конца обещают.
Вдали за откосом стихают речения птиц,
ныряя под каждую сень угловатых коряг

у края. Спешит погасить за рекою лампаду
усталый и мерной длиною часов утомленный
еще один день. Но сейчас, у порога, за гранью,
я все же внутри в ожидании всхода росы.

Нестрого очерченный контур безмолвного неба
промаргивал редким сияньем вкрапления звезд.
А холод, ластившийся в страхе к ногам и спине,
не мог всё никак прикорнуть и забиться поглубже.

Я кутаюсь в кокон, лишенный возможности встать
и неотвратимо коснуться преграды рукой,
такой невесомой, возвышенной творческой мыслью.
И вновь повторяется цикл всевышней природы:

из нечто иного рождается новый другой.

Состояние: сюрреалистическое

Если честно, редко выпадает удачное сочетание времени и места хорошо отдохнуть в путешествии. И тем удивительнее, как странно я себя чувствую накануне полёта в Болгарию. Вещи уже собраны (небольшой чемодан на колесах), но "чемоданное" настроение всё не наступает. Да что, в конце концов ему нужно?!

Неужели так трудно охватить меня лёгким трепетом ожидания? Вот просто взять и охватить. Не надо разных там феерий и экстатических восторгов: обыкновенное предвкушение новизны вполне подойдёт. Но его нет.

Быть может, из-за того, что вылет утром ближайшей субботы (сегодня вечер четверга), а у меня на руках нет ни билетов, ни загранпаспорта с визой, ни квиточков на бронирование отеля?
...Ерунда! Я получу всю пачку прямо перед вылетом из рук своих друзей.

Или то самое ожидательное томление задерживается по причине не слишком хорошей для горных лыж погоды?
...Ну конечно, ещё чего. Как только моя нога ступит на землю горнолыжного курорта, солнце выглянет из-за туч, а столбики термометров дружно упадут до приемлемых -8.

Я ещё не решил, что является причиной. Наверное, всего по чуть-чуть.
...мне не так спокойно без чётко оформленных документов в непромокаемом пакете на дне рюкзачка...
...я еду кататься на лыжах, и будет обидно провести большую часть времени "на ногах"...
...а ещё здесь, в бесснежной Москве, остаётся один человечек, с которым я бы хотел разделить радость путешествия и кайф скольжения по склону, человечек, без которого там мне не будет так весело.

Конечно, я привезу ей всё, что влезет в рюкзачок и чемодан, что удастся купить, нафотографировать, запомнить и упаковать, что пропустят на таможне. Но было бы в сто раз лучше, если бы она сама заглянула в серебристо-голубые глаза горных вершин и увидела в них нечто такое, что ждало только её миллионы лет....

Ничего, у нас всё ещё впереди!

Состояние: светлое

Мечтатель у обочины (Лето 2002)
Мечтатель вышел на шумное шоссе.
Подумал он: – У другой обочины точно
часто встречается счастье и счастливы все.
Надо идти под землёй, где змеёй до другой обочины
вьётся переход, но глаза засекли вмиг
гимн неугомонным ремонтным. Как гранит,
хоровод здоровых букв: "ПЕРЕХОД ЗАКРЫТ".
Ступор... Хор голосов нестроен,
мутен, но громче ззззвона венннннн.................
................Видеть дано? Надо думать, не дурно
он одарил нас даром. Не даром мы рады...
Дырявое утро нутром не чище урны:
виден в соседних мирах дым!
Глаза? Исчезать чрез зеркальных зрачков
взор? Вздор! Розовых стекол лоск!
Видят они не дивное, вид не таков:
мир вымирает. Смертельно ранен Колосс,
клоп, поклоняющийся вшивым
и вымышленным шамкающим Им,
безумным нулям и немалым милям.
Мир вам, враги, говорим!
Грохот торговых когорт. Город –
дородный народ. Доходы не дохнут
у холодных и хватких кидал. В окна
клюнула луна – дыра край украдет скоро...
Сила... Слабый балласт для мысли,
если листы толстых фолиантов слиплись
там, где долгов полон страничный сосуд.
Плюнь! Обиды в память плюсуй.
Суд до суда. Стандартный постулат
титулованных властью.
Ставьте на степи – они стерпят,
а прятаться в тряпках старых – съедят.
Разным, но праздным – радость красной
кнопки под ногтём: метод решить все.
Ниспосланные силы: вчера – сны,
сегодня - самые немыслимые снимки в СМИ...
Мечтатель читал и думал о чём-то...
Точные числа и мглистые мысли
неслись с быстротой троллейбусов:
осталось стареть две зимы с ним,
с нелепым миром, где средь аллей пусто...
Время мерно норовит вырваться в лидеры,
незримо стать неизмеримым, мизерным.
Грядет самая страшная коллизия,
тихих таких, нехитрых пятерых.
И с волнением молвит слово нам
диктор, срываясь на крик: ВОЙНА...
Начатая неким Никем, немедленно в дело
пускает пёстрый пучок ракет спелых.
И небо в зрачке превращается в глину,
а немая мина подставляет спину.
Усилия шаткого щита воистину тщетны,
а ветер треплет стаю кассетных...
Корона нейронов – вороны, неровные рвы
и липкая лапа палатного. Плиты...
Конечное сечение, глина так близко,
слеп и нем слепленный...
Вот он. И рядом его же враг:
гора грязи для громадного морга.
За порогом – гром и молния, не моргай.
Тело смертно, они теперь вместе,
но где? Едкое прошлое плешь проест,
лики седых силятся отнять кислород.
Дороги... Они следуют срезам пород
звёздными долинами сумрачных мест.
Тесно и скользко, над ними – свод,
доводы идолов – вмёрзший свет.
Сетует и телец целиком отлитый из слитка,
что катится истинный путь-дорога
к городу Вавилону, где Башня-улитка
тянет себя трепетно к небу Бога...
Глупо! Полный провал глухих олухов.
Слухов глумливых источник склочный –
слуги господ. До последнего все уплочено:
получай – лучший край ярких всполохов,
но слеп и последний...
И каждый ждал жалкие капли.
Руки – пять пальцев держать жало.
Язык – не закрыт рот, слюна каплет.
Боли нет. Устала остужать лоб
вода. А не тот ли яд слова?
Воли нет. Ловкому ум – оковы,
а высшему смешать всё – забава,
бравада. Арбитр не требует игр!
Грифам - фирменных римлян и фиг ар.
Вата в ушах – шум муштрующих. Справа –
вот оно: тонущий ищет щепку,
мутный туман намотался на рифы.
Рифы... Суденышко с шоком приемлет мифы.
Руль... Мертвый кормчий держит чинно, крепко!
Тонущий стонет. Туман виноватый?
Камни, веками взымавшие дани?
И да, и нет... Сказано в правилах:
всхвалённый трижды поставил их!
Кто слеп, тот и будет после плясать
статуй вокруг, горлом другим
вдыхая ахи, выдыхая дым.
Мысль слинять тянет в сад,
да свет не пускает и яблок нет.
Кто слеп – песни петь,
а зрячих – чахнуть в склеп!
Пекло адово – кладовая для всех.
Далеко до верху - рехнуться,
до низу – жарко, кожура жухнет,
а хуже не будет: выход в духовку на кухне.
Толпы остальных в ров вернутся.
Перевёрнута вера, ровнее всех
наверное. Второй неверный шаг
гашеткой метко направит мрак...
КРРАК! Кара! Раскаянье криво.
Выговориться пустоте? Не тратьтесь, ступайте...
Теперь-то вы те, кто вы есть!
Месть сладка. Складка слегка паршива?!
Разгладить! Швы вышли из моды:
кровью красим черным-черно! Дым
знает один оттенок. Тотем беды...
Вскользь... Соль слёз ест сталь.
Злость... Бьёт столь веско в висок.
Мост... Ржавая важность – что сныть,
остов... Во сто крат больше страх. Растёт
старый кратер. Трактор войны
сызнова вонь надвинет. Взлёт...
Зло не прикроешь веками шор.
Рощи маковых клёнов взрастит тот,
имя менять чьё нам маячит, незрячим,
а Мечтатель не чтил тысячи чисел.
Лестницы в небо? Не больно хотелось!
Солнце кипело, вертело ось,
но так не будет всегда...
И едва ли Дева ведает о деяниях:
ангелы легально галионы – на дно,
храм – мрак, как в кармане наркомана.
Денно и нощно надо одно:
швали – лишь шанс для шага выше,
демиургам – гамбургеры да румбу с бабами,
теням – мягкие тона на тонких крышах,
остальным – места без хлама для холма и креста.
Дурость растёт, старится мудрость,
растертая в порошок... Не хорошо!
Шорохи слов без расчёта так отчётливы,
не чета тихим, точёным и точным.
И течёт чёрная от чего-то кровь...
До кожи ужатую чужую жизнь
жадность слепая лопает торопливо,
опасливо глупость дрожит.
Гонит наглость на головы безвольным,
душит крадущаяся сзади зависть больно –
источник бед – к другим и себе.
Камнем привален люк. Ключ исключён!
Но бьётся снизу о бетон знание,
тратя на трещины тысячи имен,
одно – за каждую щель в толще.
Разрывы же с визгом резво ровняют разных
с землёй и по росту, стопор прост:
смерти не всё ли равно? Верно, раз мы
станем тем, из чего каждый пророс.
Недоверие водворило эру вороватого ego,
створки склепа души с шипением скреплены,
мучает в течение ночи пресный серп луны,
светящийся сквозь слои искусственного снега,
гаснет... Страх открыться скрыт
в слабости стен собственных заветов! Пока же
каждый жаждет дележа чужой поклажи,
мнимые анонимы будут ямы под ним рыть.
Так будет всегдаааааа........................
..............йййАркий ряд фар – рикошет от штор,
громкий гудок голосит оголтело.
Пролетело темное нечто, волной восторг
и шаг назад, дожидаться тишины. Белым
бельмом одежда дежурных достойных,
и очередь речи чеканить бесконечна.
Зверь будет резвиться на развалинах,
заранее знаменуя смену человечества на вечность.
Мечтатель очнулся: незачем переходить.
Там не лучше, чем здесь – также тесно и суетно.
Настигло состояние невосприимчивости виду впереди,
пристально рассматривает след на
последнем снеге зимы.
А с неба – лёд и первая треть звёзд...

Состояние: не помню

Он - Великий Писатель, рожденный хитросплетением хромосом, наделенный тонким строением борозд мозга, вскормленный лучшими образцами литературы, архитектуры, скульптуры и культуры в целом, взлелеяный мягкой атмосферой творчества, в которой он существовал с самого начала...
...и кто бы мог подумать, что, сев реализовывать свои проекты в расцвете лет, умудренный, но не отягощенный, жизненным опытом, он остановится в тот момент, когда сеть ожиданий миллионов будущих поклонников едва только начнет плестись, зарождая в себе пунктирной линией грандиозный масштаб...
...шестьдесят семь лет - отличный возраст, чтобы ранним летним утром вытащить свое кресло-качалку на веранду с видом на берег моря, усесться поудобнее, чуть щурясь от первых колючих лучиков рассвета, укрыть колени пледом и смотреть........... как Солнце повторяет некое таинство юности...

Как-то вот так уж вышло, что он не написал ни слова.
Сидел, уставившись в одну точку где-то в просторах беспричинно чистого листа, а перед его мысленным взором скакали тысячи обрывков историй, передразниваясь и устраивая хороводы. Стоило занести руку с карандашом, как ему мерещились загубленные сюжеты, руины неродившихся Миров, слезы в глазах толпы уникальных легенд, и страх окатывал сознание ледяным прибоем. Он так и не решился...
...ну зато теперь он был совершенно спокоен...

"Человек навыдумывает себе бог весть каких историй и носится с ними полжизни; не важно, что всё это россказни и небылицы, главное - *моё*, и точка. Мало того, он еще и гордится этим. Он даже счастлив. Так может продолжаться до бесконечности. Но вот в один прекрасный день что-то ломается в этой громадной машине грёз - бац, - разрывается ни с того ни с сего; человек и в толк не возьмёт, как это вдруг вся эта небывальщина уже не в нём, а перед ним, словно бред постороннего, только этот посторонний и есть он сам. Бац. Чепуха. Нечаянный вопрос. Всего-то."

Алессандро Барикко "Море-океан", [126 стр.]

Состояние: в шоке