Это был хороший день. Это должно было случиться. Добравшись до края пустоты, я наконец осознал примерно все, или по крайней мере большую часть. И рванул старые привязанности. Так завершилась прекрасная эпоха, чуть-чуть не дотянувшая до десяти лет моей жизни. Это примерно треть. Так я остался наконец один, отринув то, что называется отношениями. По другому было нельзя, я больше не мог в них жить. Всему есть край, всему есть конец. Нельзя не быть собой, нельзя вечно быть оборотнем в того, кого в тебе хотят видеть. Это следовало делать раньше, но, видимо, всему свое время. Раньше не получалось, теперь отпало легко. Или не легко, но технически просто. Никаких бесед, никакого ничего.
И я поплыл в зиму, как полуобгоревший труп по ласковым водам Ганга. Счастливый, завершивший земные привязанности, я плыл сквозь смутные ветры Кали-Юги. Колесо моей колесницы застревало во внезапной выбоине, а где-то неподалеку уже пелись слова Заклятия Тварей, и тот, кого называют Владыкой Тварей, взирал с благосклонной улыбкой на это все.
В мой дом стала приходить женщина, которая очень относительно может быть ею названа. Шива-Шакти сложное понятие, но кажется я его виду. Она курит на моей кухне, готовит то, что любит есть из моих продуктов на моей плите. Ее чашка поселилась в шкафу, ее набор специй живет в ящике. Она приходит, потому что ей хочется тут жить и нравится курить на кухне. Я не против. Мы спим на одной кровати, и ночью она не просыпаясь берет меня за руку. Намертво. Между нами ничего нет, кроме того, что было описано. Это прекрасно.
Ко мне приходят мои звери, и трутся мордами. Молчат, смотрят. Изредка подают голос. Звери что то знают, и они полагают, что так должно было быть давно. Один из зверей живет у меня уже лет 7, второго недавно я отобрал у тех, кто его неторопливо убивал. Зверь благодарен и ночью приходит отгонять призраков.
Я слушаю речи мертвых людей. Теперь некому запретить мне это делать. Летов и Башлачев рассказывают мне о том, что они видели такого, что не давало им молчать.
На моей коже все меньше места, и вскоре меня можно будет читать как книгу, если конечно уметь читать без букв. Солнце, стрелы, колеса, мертвые лошади, падальщики и деревья. Это хорошая сказка.
Я вижу солнце по ночам.
Я живой, и это замечательное чувство. Особенно если до того ты был лишен радости быть живым, потому что должен был быть "соответствующим".

Итак, неделю я жил в лесу, и это был замечательный опыт. Я заранее сказал всем, кто по недомыслию мог начать меня искать за чем-либо, что не надо так делать и отключил телефон. Все равно никакой телефон неделю заряда не держит.
Я обустроил себе удобное лежбище возле строго и мертвого дерева, где было недалеко до воды. Днем по большей части спал, пока тепло, или собирал бруснику, или грибы, или-валежник на ночь. Сухие легкие ветки горят очень быстро и их надо действительно много, если не хочется предрассветные часы встречать в полной тьме.А тьма, надо сказать, была преизрядная. ибо часть ночей луны не было вовсе а звезды хоть и яркие, но древесных крон не пробивают. Впрочем, мне светили зеленоватые гнилушки, а как то раз я видел поляну, полную светлячков так как бывает только в детских мультфильмах. Казалось, их можно черпать горстями. Они сидел траве, и в расположении их спин явственно читались знаки. Тайные символы, которые не могут быть выражены словами языка людей... нечто древнее, нечто, что существовало до всякого сознания, которому нужны слова чтобы обозначать мир, присваивать его явления себе. Я читал их спинным мозгом, древним инстинктом зверя, который еще не придумал привязывать кусок кремня к палке. Сверху же звезды и темные пяттна ветвей, закрывающих эти самые звезды, складывались в продолжение знаков. Все было правильно. Два раза мне удалось поймать змею, один раз ужика, а второй- натурально гадюку, что жила во влажном мне у заболоченного берега ручья. Змей я съел, а их черепа и кожи оставил в лесу, повесив на ветки какого-то кустарника, имени которого я не знаю. Днем лес спал, одуряюще пах холодной водой и прогретой корой сосен. Хвоей и листьями. Скорой осенью он пах, и ярко-красные брусничники только подтверждали это ощущение. Спелая брусника- именно ей кровоточит лето, умирая.
Ближе к ночи я заваривал в котелке листья дикой малины, придвигал поближе ворох собранных за день веток и начинал ждать. Огонь потрескивал, выплевывая в темноту целые вороха искр, и лес постепенно просыпался. Лес смотрел на меня со всех сторон, равнодушно и по доброму. Он кричал мне что то голосами совы и отбивал морзянку падающими шишками. Иногда, чтобы подчеркнуть момент- падала звезда, оставляя яркий росчерк. Лес не молчал ни минуты, рассказывая мне свои сказки, но чаще- беседуя сам с собой, и я не мешал ему. неведомые твари ходили на границе, очерченной косттром.. невидимые, ибо их шкуры поглощают свет а глаза не дают бликов. Они дышали дымом, и я предлагал им отвар из своего котелка и сигареты. Бывало, твари оставались посидеть рядом, всегда устраиваясь за спиной. Я ощущал их холодное дыхание на загривке, их взгляды и их присутствие. Мы славно проводили время, да. Одна даже решила себя показать, в образе неведомой птицы возникнув из темноты и бесшумно пролетев над огнем. Я совершенно потерял счет времени, потому как нечем было его измерять, если не брать в рассчет движение солнца или скорость сгорания дров. Каждая ночь была вечной, и каждый день был прежним. Я просто плыл сквозь замершее время, постепенно разучаясь говорить, и полагаю, взгляд мой вылинял, сменив цвет на цвета седого мха, и сухой коры, и теплого пепла, и утренней зябкой хмари. Я терял свой запах, пропитываясь ароматами смолистого дыма, и хвои. и горького лыка. а еще- я не существовал для мира, просто выпав из него. Как не было меня совсем. Не было никогда, и никто не поручится, что еще будет.
А порой я уходил от огня, в непролазную лесную ночь, и тогда твари подходили совсем близко. Непонятные и чуждые лишенные злобы в ее привычном понимании. Они бесплотными руками трогали мои волосы, терлись об берцы, гладили по плечам... Общались по своему. о чем? кто знает... Рассказать это не получится, но вполне можно пережить опыт. жил с ними, постепенно становясь одним из них, случайно и естественно.
Это того стоило. незримый, сказочный мир, ставший недоступным с тех пор, как все чудовища ушли из шкафа и мы разучились понимать язык зверей.
Потом я ушел, потому что было пора.
Я еще вернусь..

Я видел звезды на Кремле. Они светятся.
А потом я ехал в поезде, в тягучую и прохладную ночь, стоя в тамбуре и прижавшись щекой к стеклу, я наблюдал как на фоне чуть подсвеченного неба мелькают деревья. Сплошной неровной чередой, изредка разрываемой рыжим светом фонаря. Станция? Дом? Кто знает, поезд не останавливался, впиливаясь в эту ночь все дальше и глубже. И через мутноватое вагонное стекло я видел также луну, огромную, какого то непередаваемого розово-голубоватого оттенка, которая буквально лежала на линии горизонта своим выпуклым диском. И, кажется на луне был дом, а может быть замок, а может быть что то еще, или просто пятна. А может быть, замок стоял на самой кромке горизонта и луна была за ним. Странные твари, идущие по моим следам и грызущие мою тень, остались в городе. Ждать, за закрытыми дверями квартиры, смотреть из окон моего дома, и может быть, бледноватые отсвет из ламп навевали странные мысли на тех соседей, которым эти окна видны. Но дело не в этом, и уж всяко не в соседях, а в том, что мне следовало уходить.
Когда поезд остановился, я вышел в темноту, на щербатый бетон платформы. От тишины ломило зубы, и остро звенело запоздалое, уже обреченное комарье. Потом я неторопливо, но не теряя времени, спустился с платформы на утопающий в темноте пыльный проселок и пошел по нему прямо, вскоре свернув к деревьям. Долго шел сперва по редколесью, через одуряюще пахнущее летнее разнотравье. Полынь, пижма, чертополох, и кто знает еще какие растения, уже подсушенные самым краешком осени. Знаете, высохший чертополох и пижма- они не шелестят под слабым ветром, они почти звенят, как костяные "ветряные колокольцы", и это совершенно непередаваемый звук. Выше, в небе скользили нетопыри, а еще там были звезды. Дикое количество звезд, влажно-пушистых, как мне казалось- чуть не с яблоко размером. И серебристая, неровная линия Млечного пути была, казалось, прибита к небесному куполу этими звездами. Я лег в высохшую траву и долго, очень долго смотрел вверх. Как качаются пушистые чертополохи, как медленно крутится небесный тазик, как изредка одна или две звезды срываются со своего места и падают. Совсем недалеко, кажется, в лес падают, протаскивая за собой через полнеба яркий хвост. Думаю, пролежать так полторы вечности было бы совсем не сложно, и мне действительно жаль, что у меня нет этих полутора вечностей, чтобы так использовать.
В итоге небо начало еле ощутимо зеленеть, когда цвет не столько виден, сколько угадывается интуитивно, звериным чутьем, которое вынесли наши предки из каменных пещер. И я пошел в лес, так что через какой то час был уже в нем. Отличный, надо сказать, лес. Сухие огромные сосны, с рыжеватыми стволами, темные ели, и какое-то лиственное месиво. Седые мхи, разлапистые, ржавые папоротники. Малина уже сошла, а ежевика- только начала поспевать. Еще кое-как держится черника, и видно что совсем недавно от нее подлесок был весь фиолетовый. А брусники столько, что некоторые поляны буквально красные стоят. И грибов просто неприлично много- даже лисички есть, которые мне отчего-то всегда редко попадаются.
У меня с собой была зажигалка, сигареты и нож. А еще- котелок, кружка и коробок с солью, а еще- аккуратно скатанная шкура, и кусок веревки. Когда солнце было уже высоко, я обнаружил заболоченую речку и набрал воды, а к вечеру соорудил себе шалаш подле упавшей сосны.
О том, как я неделю жил там расскажу позже.

Возможно, живой. Тут никогда нельзя утверждать наверняка. Все очень неоднозначно, смутно. Ходячий маскот ньюэйджа, городское белое вуду, чьи ритуалы замешаны на пепси-коле и наклейках с супергероями. Моя кожа дырява все больше, и все больше расчерчена узорами. Стрела справа, черное солнце слева, дерево с редкими ветками и длинными корнями сзади, и там же- следы зверя, и сам зверь. С пятнистой шкурой, вздыбленный под редколистной кроной, тот чьим голосом истерически смеется африканская ночь. Если я обхвачу себя руками, то черная стрела будет лететь прямо в солнечный диск, впиваясь в него наконечником. А если меня убрать, а узоры оставить, то под пробивающей солнце стрелой будет когтить древесный ствол зверь, чьи следы раскиданы повсюду, и чьи корни уходят мне в позвоночник.
Время. У меня много времени, у меня мало времени. Время измеряется сигаретами. До часа Х три сигареты, до дня Х- полторы пачки. Это удобнее, чем часы и минуты, и уж всяко логичнее. Когда-нибудь я начну проходить сквозь стены, и на улицах города, в спальных районах или загадочном чреве промзоны меня будет не поймать и не найти. Впрочем, когда это случиться, искать меня никто не станет, что не означает, что меня не будет. Мой след начинают терять собаки, кроме тех, что живут у помойных баков, но скоро и они потеряют. Меня теряют люди, потому что не умеют проходить через стены промзон. Потому что не. Потому что. Потому.
У меня дырявая кожа, и вместо крови из дырок сочится оранжевый свет фонарей и вода из лужи, подернутой пленкой бензина. Я несу в себе радугу. Я ничего не несу в себе.
Скорее бы закончился август, и что там должно быть после него?
Я должен быть один, я должен один остаться. Я должен быть со всеми, невидимый, другой, чужой, незнакомый.
В витринах, в лужах, в фонарях, в глазах бродячих собак, рядом, близко, за спиной. Вместе со всеми, со стороны наблюдая спокойно и радостно.
Времени осталось- три сигареты или пять, или два блока.

Есть такая категория женщин - женщина-сказка. Женщина-мечта, в том понимании данного слова, что как всякая мечта, хороша со стороны, на дистанции, в непосредственной близи теряющая весть флер праздничного, карнавального блеска. читать подробнее

Время идет, летит, ползет. Оно кусает себя за хвост, и ночь становится вечной. Я в Нигде, никакого числа, и влажная духота затяжных летних дождей дышит в окна. Там, в этой густой, тягучей темноте протяжно кричит далекий поезд. Как динозавр или вроде того. Я не знаю, я не видел живых динозавров, откуда мне знать, какой у них голос? Я люблю дожди, больше чем солнце и его сухой жар. На жаре сохнет горло, будто его выстилают наждаком и становится невозможно курить. Голуби прилетают каждый день, садятся на парапет. Я стреляю в них, перья летят по ветру, но они все равно прилетают и прилетают. Тупые чертовы птицы, когда же они запомнят что не надо вить гнездо на моем балконе? У меня татуировка во всю спину, чешется и хочется содрать на ней корку, но нельзя. Смешная мультяшная гиена лезет на дерево. Я сам придумал рисунок. Пришла пора долгих ночей, и пора класть в кофе лед. Вечная ночь, ставшее время, что может быть прекраснее? Для меня, пожалуй, ничего.
Да, со всей определенностью я могу сказать, что вернулся сюда.
Надолго ли, вот это хороший вопрос, но когда время стоит, "когда", "долго ли" и прочие вопросы теряют смысл.
Впрочем, что бы ни было, я никогда не ухожу навсегда. Смешное сочетание слов, не правда ли?

...Странная сказка с нелепым концом- в чистом поле ехал ямщик... (с) Медведев

Ну что, раз ночь- будем сидеть, пить чай с малиновым листом, смотреть на огонь и не пускать ночь в дом. А чтобы время до рассвета кончилось скорее, я расскажу тебе сказку. А ты засыпай, слушая. Засыпай, заворачиваясь в терпко пахнущие зверем волчьи шкуры... В некотором царстве, далеко далеко, жили были...
читать подробнее

собсна, осталась одна еще часть, но там реально не много.
В связи с- у меня вопрос: мне четвертую часть выкладывать отдельно, или собрать всего Лемминга в один текст и в таком виде выложить? Если пожеланий не будет, сделаю как на момент завершения писанины левая нога подскажет.



Во второй день второго месяца пути удача наконец изменила Леммингу, до того удивительно легко выходящего сухим из воды. Он чувствовал, что осталось уже немного, что уже близко... Это ощущение, похожее на то, как ноют зубы от слишком холодного питья и одновременно на адреналиновый тремор, сделало его беспечным. Те двое, которым приглянулась его машина, в прошлой жизни явно не были офисными работниками. читать подробнее

На вторую неделю пути асфальт кончился, пошли какие то пыльные грунтовки, а то и вовсе проселочные дороги. Лемминг, будем называть его так, успел неплохо освоиться со своей новой жизнью, бОльшу часть которой теперь составлял салон старого Шевроле Сильверадо, поиск бензина и того, что можно положить на зуб. Конечно, все эти бытовые хлопоты заставляли отклоняться от основного маршрута. читать подробнее


окончание похождений в ближайшее время будет.

А моей судьбе захотелось на покой
Я обещал ей не участвовать в военной игре...



-Спи, спи принцесса. Завтра у тебя тяжелый день. Завтра твоя сказка закончится счастливым концом. Отважный рыцарь едет сюда, подгоняя усталого коня. Я знаю, его конь быстр, не подвернется ему под копыта ни кротовой ямы, ни острой коряги. Рыцарь доедет, конечно доедет, это же сказка!

Принцесса сидит на постели с ногами, глядя на того, кто находится в ее комнате. читать подробнее