Вот, наткнулся на очень интересного мыслителя. Оказывается, даже в маленькой Словении есть серьезная философия.

Итак, фрагменты из книги Славоя Жижека "13 опытов о Ленине" (цитаты выделены курсивом), с моими размышлениями.



Наша повседневная жизнь в эпоху позднего капитализма связана с беспрецедентным отрицанием жизненного опыта других.

Ведь действительно, мы с вами можем наслаждаться жизнью, в то время как прекрасно знаем, что большинство населения мира себе такого –просто качественной еды, качественной питьевой воды, горячей воды, электричества – позволить не могут. Ну и что же, разве это повод нам перестать наслаждаться этими благами? Помнится, у Сергея Соловьева в «Доме под звездным небом» герой, оставшись наедине с девушкой, в ответ на ее просьбу почитать стихи, читает что-то вроде «как мы можем говорить о любви, когда в Африке дети умирают» и получает от нее вполне заслуженную пощечину. Мы воздвигаем между собой и страдающим миром эмоциональную стену, ибо только так можем выжить.
С другой стороны, как и предрекал Герберт МакЛюэн, мы теперь все живем в «большой деревне», радио, телевидение, Интернет делают мир очень маленьким, все теперь рядом, наши близкие соседи – все 6 миллиардов населения, информация поступает к нам быстро и отовсюду, и мы с интересом за ней следим. Причем, различные ток-шоу и новости из горячих точек заостряют внимание именно на чужих страданиях, прежде всего именно их делают доступными для нашего восприятия.

В условиях позднего капитализма наша эмоциональная жизнь оказывается, таким образом, основательно расколотой: с одной стороны, существует сфера "частной жизни", интимных островков искренних чувств и глубоких привязанностей, которые оказываются как раз теми помехами, что не позволяют нам увидеть большие проявления страданий; с другой стороны, существует (метафорически и буквально) экран, через который мы ощущаем эти большие страдания, ежедневно засыпаемые телерепортажами об этнических чистках, изнасилованиях, пытках, природных катастрофах, которым мы глубоко сочувствуем и которые иногда подвигают нас принять участие в гуманитарной деятельности. Даже когда такое участие "персонифицировано" (подобно фотографиям и письмам от африканского ребенка, которому мы регулярно помогаем деньгами), в конечном счете плата сохраняет здесь свою фундаментальную функцию: мы платим деньги, чтобы удержать страдание других на соответствующей дистанции, позволяющей нам проявить сочувствие, не ставя под угрозу нашу безопасную изоляцию от их реальности.
Подлинная же работа любви должна состоять не в том, чтобы помочь другому, подкармливая его нашими объедками через безопасный забор, скорее она заключается в работе по сносу этого забора, чтобы напрямую обратиться к отвергнутому страданию Другого.

Через такое же желание эмоционально оградиться, Жижек объясняет запрет на публичное демонстрирование страсти (в некоторых западных обществах под обвинение в сексуальном домогательстве можно попасть, уже, наверное, даже за неосторожный взгляд на женщину, и уж тем более за высказанный ей комплимент) – нам нетерпимо всякое вторжение Других в нашу эмоциональное пространство. И разве то же самое не происходит с расширяющимся запретом на курение: сначала все офисы были объявлены зоной "без сигарет", потом рестораны, потом аэропорты, потом бары, затем частные клубы, а в некоторых университетских городках - территория на расстоянии 50 ярдов от входа, вплоть до недавних попыток наложить запрет на курение на тротуарах и в парках. Источник этих явно чрезмерных ограничений - опасное удовольствие Другого, олицетворением которого является "безответственное" курение сигареты и глубокая затяжка с нескрываемым наслаждением.

Политкорректность стремится именно к этому – любить других, не заостряя внимания на их особенностях. Нельзя называть черных черными, говорить о присущей им природной сексуальности или хвалить их за присущим именно черным уникальный остро меланхолический тембр их голосов. Политкорректно любить всех людей, независимо от их характерных черт. С этой точки зрения идеальный ближний – мертвый ближний.
В подлинной любви я люблю другого не просто как живого, но вследствие самого беспокоящего избытка жизни в нем. Как насчет того, чтобы не просто "терпимо" относиться к Другому, а полюбить его именно за его несовершенство?

Здесь Жижек говорит о том же, о чем говорил Маркс – об отчуждении (а Бердяев называл это объективацией). Здесь наш ближний отчуждается от нас, и мы относимся к нему не как к живому человеку, а как к некоему образу. С этими-то образцовыми людьми мы вполне можем и быть терпимыми, и помогать им, и любить их. Намного сложнее помочь реальному человеку, полюбить реального человека, со всеми особенностями его жизни и его характера. То же самое, вероятно, относится и к «образу врага». Легко ненавидеть образцового русского, украинца, мусульманина, еврея. Намного сложнее испытывать это чувство к реальному человеку, со всеми его жизненными сложностями.
А ведь и любим, и ненавидим мы часто именно так – в отношении к образам.