Усталость, как тягучая струя расплавленного сургуча, заменяет кровь, и нет ни сил, ни желаний, ни мало-мальски значительных сил, чтобы делать что-либо отличное от вчерашнего действа. Круговорот дерьма в природе. С тоской смотрю за незашторенное окно, щеку щекочет дым сигареты, дыхание мутным облачком остается на стекле. Сквозь приоткрытую форточку сквозит.
По телику митрополита Кирилла назначают ответственным за православную церковь и его растерянное лицо, обрамленное белым, мне видно из темного отражения. Сквозь полупрозрачность новообретенного патриарха просвечивают огни большого города. Как часто бывает, возникает в голове анекдот.
Сидит в парке на лавочке мужчина, примерно сорока лет. Прилично одет, подстрижен и, даже, побрит. Мужчина смотрит на веселящуюся детвору, на спешащих по своим делам людей, и неожиданно начинает плакать. Негромкий плач прерывается стоном и переходит в громкие рыдания. Он роняет голову на руки, а плечи его ходят ходуном. Первая к нему подошла девчушка, оставив в покое разноцветный мяч, следом за ней пришла ее мамаша со своими подружками. Старушки–вестницы тоже тут, как тут, не могут пропустить событие. Молодежь, с неизменными бутылками пива, изумленными взглядами и репликами: «Че там?». Доктор, идущий со смены, наделенный инстинктом «не нужно ли чем помочь». Милиционер, проверяющий санкционированность митинга… Короче, много народа собралось вокруг рыдающего. «Мужчина, что с вами? Вам плохо? Что-то случилось?» А мужчина не может ничего сказать, горло охватил спазм, только слезы все льются и льются… Наконец, когда сердобольная мамаша под одобрительный взгляд старушек отобрала у молодого гоблина дэцел «Клинского», и с осторожной заботливостью напоила страдальца, тот обрел глас. И он звучал просто – «Годы идут…»
Невеселая усмешка кривит губы. Из динамиков колышет воздух заунывная мелодия коллектива, под оптимистическим названием «Дэд кен дэнс». Смерть и впрямь может танцевать, но понимаешь это лишь в минуты сплина. Интересно, какой из анекдотов вспомню, когда кони буду двигать?