Фашисты! Сатрапы! Тираны!
Они убили Лорку! Они убили Лорку!

Кто же будет защищать интересы честных испанских трудящихся, которые вынуждены существовать в условиях жесточайших репрессий франкистской диктатуры? Кто осмелится выступить против беспощадной, жаждущей крови мирных граждан хунты? Кто проявит милосердие и сострадание к жертвам страшного политического режима? Кто сможет оказать сопротивление диктатору Франко? Кто остановит террор на улицах Мадрида, Севильи, Кордовы, Малаги? Кто очистит Испанию от скверны и грязи тирании? Кто вернёт Испании безоблачное небо? Кто встанет на баррикады во имя святых принципов? Кто внушит народу веру в великие и вечные идеалы добра, мира, красоты и справедливости? Кто сделает этот мир чище, добрее и лучше?

"No pasaran!", - сказала она в 1936 году. "Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!" Долорес Ибаррури Гомес. Женский облик Дон Кихота. Пламенное, отважное сердце этой испанской революционерки исполнено болью и скорбью к своему народу, к тем, кого несправедливо убили, к тем, кого угнетают, давят, притесняют, унижают. Долорес Ибаррури, известная также, как Пассионария, цветок страсти, её мужественная борьба, бесстрашие и героизм останется в памяти тех, кого она храбро защищала. Огонь своей веры она пронесла сквозь все бури и тяготы гражданской войны. Героический образ, достойный восхищения.
Долорес Ибаррури.
No pasaran, kamrad! Но пасаран!


А где-нибудь в далёком от Испании Урале будут называть улицы в её честь.
А потом будут менять маршруты движения трамваев.
И если раньше вагоны ходили по Кирова,
то теперь они с грохотом проходят и по Ибаррури.

Плотный график работы.
Ресурсы свободного времени постепенно стремятся к нулю.
Даже свободное от работы время занимает работа.
В дневник буду писать редко. Но появляться буду по необходимости.
Смотрите мой предыдущий пост про фильмы.

"Этот камешек в башмаке причиняет ему страшные мучения. На каждом шагу он гримасничает. Тем не менее острым этот камешек никак не назовёшь. Но для него – это путь на Голгофу. Пожалуй, камешек даже округлый. И всё равно он едва может наступить на ногу, настолько остра боль. На самом деле, тут есть чему удивиться, поскольку этот округлый камешек почти сплошь покрыт нежной травой и мхом, упругим асфальтом и рыхлой землёй, мягким снегом, мелким песком или клейкими водорослями. Он определённо не хочет больше двигаться, по всюду одни и те же страдания, от шага к шагу, куда бы он ни шёл, ай! Нет сил терпеть. Если б он, по крайней мере, мог извлечь камешек из обуви. У себя дома, растянувшись на кровати, он с лёгкостью от него избавляется, но, стоит только пуститься в путь, как камешек вновь проникает в обувку, в оба башмака сразу, и вновь начинается пытка".
© Эрик Шевийяр

"...Быть может, ей пришлось покинуть меня,
именно потому, что она настолько уменьшилась под моим отстраненным взглядом,
что могла вообще исчезнуть из виду?
Или почувствовала, что ей стало чересчур тесно в том пространстве,
которое мой взгляд когда-то очертил вокруг нее, и впервые поняла, что может стать сама собой,
и подумала, что ей надо бежать отсюда как можно скорее и как можно дальше?..."


Прочитал хорошую книгу. Автор – датский писатель Йенс Кристиан Грёндаль. Понравилась.
Авторский монолог от первого лица. Сплошной текст. Отсутствие диалогов. Психологические этюды. Это произведение для вдумчивого читателя. Рефлексия. Вязкая экзистенциальная проза. Автор, рисуя мелкими штрихами картину взаимоотношений, проявляет тонкую наблюдательность, философичность и изящество. Вся книга - бесконечное и неостановимое погружение во взаимоотношения двух людей. Простая фабула - жена уезжает, не сказав почему, куда, когда вернётся. И остается только вспоминать и думать. Думать о структуре отношений, искать ответы в глубинах своего внутреннего "я". Герой по многу раз возвращается к одним и тем же сценам из супружеской жизни, его память воскрешает мелкие подробности каждого эпизода - и картина событий меняется до неузнаваемости. Воспоминания приходят не сразу, а постепенно, ненавязчиво, медленно, вырисовывая каждый штрих. Роман выстроен по принципу постепенного проявления фотоснимка: сперва читатель видит лишь графические очертания, постепенно под воздействием химикатов проступают детали переднего плана, затем фон. Рассказ петляет, теряясь во времени и топографии, по ходу обрастает огромным количеством деталей - цвета одежды, жесты, случайные прохожие, но при этом всё время возвращается к одним и тем же эпизодам. "Молчание в октябре" - удивительно нежный и трогательный роман о воспоминании и понимании в самом широком смысле. И о том, как трудно этого понимания достичь с теми, кто всегда рядом. Это история о любви. Но ещё и о том, что любовь невозможна как без внутренней, так и без взаимной свободы.

От себя не убежишь, но и в себя не спрячешься.
Чем больше мы пытаемся оторваться от собственного "я", тем глубже в него погружаемся.
Лучше всего спорит тот, кто умеет противоречить самому себе.
Мысль, работающая в одиночестве, сама по себе страшное приключение,
которое приводит к равенству "самопознание = саморазрушению".
Не проследив весь тот путь, который привёл к такому равенству,
трудно понять что именно оно означает,
однако оно верно для того, кто научился мыслить наперекор себе.

Школа – это живой организм. Чтобы понять систему изнутри, нужно стать частью этой системы. Педагогическая деятельность – это процесс всегда динамичный. Под конец полугодия динамика возрастает настолько, что в голове крутятся одновременно как минимум пять – шесть процессов. После летучек и педсоветов голова чугунная. Чувствуется острая нехватка времени на то, чтобы в нужные сроки завершить все проекты. Поколение детей-вундеркиндов. Светлые головы. Удивляюсь, как они способны выдержать такой бешенный темп и колоссальные учебные нагрузки. Дети когнитивно плотные. Я метафизически гладкий. Учительская – гадюшник. Сколько эмоций и драматизма. В таком звуковом гуле не то что других, себя самого слышишь с трудом. Откуда столько энергии. Глядя на то, как мои коллеги напрягаются, возникает желание отлить в бронзу и поставить им памятник где-нибудь на проспекте Энтузиастов – как раз подходящее для этого название. Когда слишком много эмоций, мозг перестаёт работать. Нужно иметь стальные нервы, чтобы сохранить терпение и спокойствие.
Работа сжигает всю энергию. Трудоголизм неизлечим.
И это происходит каждый день. Обычные школьные будни.
Впрочем, о работе не говорят, её делают.

Working, working, what can you do?
See the light from a different point of view!
2 Unlimited - Workaholic

Слишком долгое пребывание под Древом Познания ни к чему хорошему не приводит. Любая проблема, если докапываться до её сути, приводит к банкротству, дискредитации самой себя, оставляя интеллект оголённым. Чем больше возникает вопросов, тем больше ответов повисает в пространстве, где не видно горизонта. Вопросы оборачиваются против сознания, в котором они зародились и сознание становится их жертвой. Величайшие вопросы тем и отличаются от обычных, что не имеют ответов. Познание самого себя обходится слишком дорого. Как, впрочем, и познание вообще. Предмет, который досконально осмотрели, лишается своей ценности. Разглядывать его, копаться в нём – значит превращать в объект. Плотность прореживается, структура расшатывается и для анализа остаются лишь жалкие лохмотья, а весь процесс сводится к смакованию собственного отупения. Не спрашивай – научишься думать. Понять что-либо – значит, в конечном счёте, перестать задумываться.

Чтобы расшевелить слова, выявить грамматический склад мыслей, развеять миры, которые одушевляют слова, вновь сделать звучным и слышимым то безмолвие, которое всякая речь уносит с собой, когда она выражает себя, поэт остро нуждается в особом пространстве, в котором он обретает способность творить. Это пространство с координатами боли и грусти, восторга и печали создаёт мощное по своему воздействию поле поэтического транса. Поэтический транс, в котором рождается красота слов, всегда предполагает ту или иную форму безумия. У каждого художника, творца слова существует мания. Невозможно ускользнуть от самого себя, отклониться от центра собственных маний. В любом стремлении обнажить свои тревоги скрывается неутолимая жажда торговать с помощью слов девственным одиночеством своей души. Всякое вдохновение берёт свой исток от способности к преувеличению, излишнему драматизму. Приливы творческого вдохновения приносят игру метафор и красоту эпитетов. А вместе с ними обнаруживают себя буйство мысли, спазмы отчаяния, софизмы одержимости, бред души, воспаление сознания. Трудно признать, что даже самые таинственные поэтические головокружения есть всего лишь результат нервных недомоганий автора. Поэт отнюдь не обособляется от собственных тревог, напротив, черпает в них вдохновение. Он окрашивает страстями даже едва заметные события и проецирует свои воспалённые выдумки на Вселенную, что приводит к гипертрофированному восприятию реальности. И тогда реальность представляется плодом выдумок, крайностей, результатом отсутствия чувства меры, следствием необузданности воображения. Лиризм и вообще весь мир метафоры был бы всего лишь жалкой неврастенией, если бы в нём не было неистовства, от которого вздуваются слова, образуя нечто вроде грыжи образов, разрывы убогих словечек, рождённых в банальной повседневности и вознесённых к высотам сердца. Поэт живёт в своём собственном мире образов и оперирует образами, существующими лишь в его сознании. Эти образы представляют собой раздутые до небес пустяки, стоит на них посмотреть чуть повнимательней, так они оказываются чудовищными и смешными. Истины красоты питаются преувеличениями. Слова напирают друг на друга, вздуваются и лопаются. Дымовая завеса смысловых оттенков угнетает. В пространстве поэзии нечем дышать. В словесном пожаре чувствуется горький привкус гари и пепел сгоревших слов. Чтобы поддерживать своё душевное смятение, поэту уже ничего не остаётся, как вновь лечить показной красотой слов мигрени своего воображения, что ведёт к сознательному восстановлению разрушенных иллюзий.

Кони дохнут.
Дети умнеют.
Я тупею.

Невозможно уклониться от существования при помощи объяснений. Никакой теоретической конструкции не удаётся сделать смысл бытия ощутимым, дать почувствовать запутанную и противоречивую реальность, в которой едва слышим шум бытия, его ритм, его вибрации, его диссонансы. Чтобы подняться до истоков выражений смутного, нужно идти по пути аффективной регрессии к их смыслу, погружаться в несказанное и выйти из него с разодранными в клочья понятиями. Максимализм этих исканий очевиден. Эти искания, искажения, ошибки и трагедии — суть эксперименты с предельными категориями. Это деградация, направленная вверх. Философия, заваленная хламом понятий, перестала удовлетворять умы, уже давно стала выражением безличной тревоги, кладбищем идеалов и прибежищем бесплодных идей. На все вопросы ответы найдены, все решения приняты, все возможные случаи предвидены. Но мир в конечном счёте принимает любое откровение и смиряется с каким угодно содроганием, лишь бы были найдены формулы. Отчаянный поиск универсальных формул приводит к постоянному накоплению и умножению смысла, к расширению вселенной текстов, к усложнению интерпретаций. Философские построения, возникающие в различных пластах культуры, находят самовыражение на перекрестии культурных смыслов, приобретают видимость завершённости, окончательности, но на самом деле они играют роль поисковых зон, в которых находятся метафизические складки бытия. Изощрённая интертекстуализация, игра со стилями и формами представляет собой бесконечное циклическое движение мысли в текст и из текста, заставляя то идентифицироваться, то дистанцироваться по отношению к нему, чтобы добраться до слов, которые сделали текст возможным, и ещё далее - до мысли, чья первоначальная живость ещё не скована сеткой грамматик. Поиск множественности смыслов, блуждание в переплетениях текста чревато тавтологией, неумеренным эпатажем, интеллектуальным пижонством. Во всяком стремлении выстроить особый язык, на котором текст будет читаться и восприниматься угадывается желание получить ключ к тому, к чему нет ключа.