07:50 Tara » Когда мама была маленькая. Для SnowTiger.
Когда я была маленькая, дед таскал меня по своим друзьям (оставшимся хе-халуцникам). Иногда это было в праздники, и тогда на столе было вино и говорились тосты. Одним из тостов всегда был «Ну, миру - мир!».
Я становлюсь похожей на деда, готова пожелать: «Миру - мир!»
19:07 Tara » в джинсы уже облачились даже самые отсталые слои населения
Случайно попробовала мужское уходовое средство.
В прошлый раз взяла не глядя ментоловый шампунь: после бритья масса ощущений. В этот сначала посмотрела - три в одном братца.
Смывается куда лучше чем мои, моет сразу до скрипа и шкурка после приятная. А еще пахнет несильно совсем. Восторг и упоение.
Буду таким мыться.
Патриархат производит много хороших вещей - надо брать.
***
Когда я была маленькая, мытье головы было страшным делом.
Родные и близкие специально для меня добывали страшно дефицитные пакетики с «шампунем без слез».
Слезы все равно были - как ни запрокидывай голову, как ни жмурься – все равно мыло в глаза.
Позже стали иногда появляться бутылки в виде пупса с разноцветным шампунем «Кася». Мытье все равно было мучительными, но когда шампунь кончится, останется бутылочка.
Братцу повезло больше: когда он родился, уже был шампунь «Кря-кря», и голову мыла ему я. Получалось аккуратно, и действительно без слез.
Он был очень простым и теплым. Так никогда и не наигравшийся военный ребенок.
Дарил отличные игрушки - хорошо понимал что интересно.
Сначала они жили в общаге: железные кровати с шариками на спинках, пестрые покрывала, аквариум, черепаха.
Отлично рисовал. Учил аккуратно клеить переводные картинки. Кукольная кровать с "Ну, погоди!" его авторства где-то есть.
Квартиру они получили не очень далеко от нас, вот там он развернулся...
Вкусовые пристрастия были сомнительны, но узоры на паркете, сделанные обычной выжигалкой, витражи на дверных стеклах, чеканки...
И все это легко, играючи.
На дачу привозил свои игрушки - двухкассетный магнитофон, в котором Высоцкий и Розенбаум перемежались какой-то попсой и блатняком.
Пах дешевым куревом. Коричневый пиджак в полоску и казацкие усы.
Грибы он не искал, они сами на него выпрыгивали. Солил, кормил.
Это они подарили мне первую камеру. Смена 8М.
Потом я выросла. И он приносил уже деточке всякие немыслимые подношения, вроде синтезатора.
На семейных сборищах долгие перекуры с обсуждением машин, анекдотами, новостями.
Любящий муж и отец... Так пишут в эпитафиях. Он действительно был таким, а еще его тепла хватало на нас.
Я чудом успела. Они звонили 9.10. Беспокоились о нас, зазывали вернуться. Говорил что скучает. Сказала что тоже его люблю.
Не хотела я идти. Дорого и боязно. Билет подарили, уговорили.
Они появились в моей жизни больше тридцати лет назад.
Затертая до дыр кассета, тысячу раз перемотанная карандашом, не сохранилась. Заезженный винил все еще жив.
"Кто это?" - "Бог, от него сияние исходит."
Иногда небожители спускались на землю выпить кофе.
Сейчас мне не ясно что нашел взрослый тридцатилетний мужик в обожании (хоть и умненьких, но совершеннейших) детей.
Вообще не помню о чем говорили. Тогда явно казалось значимым и правильным.
"Ты - дерево, твоя листва в облаках..."
Они всегда отличались от протестной и ясной музыки рок-клуба. Казались сложными и непостижимыми.
Толпа в залах выносила на меня старых и новых знакомых.
Качество звука не интересовало вовсе. Все равно, слова все знают наизусть и песня узнается с первых аккордов.
"Пой, пой, лира..."
В 1994 вышла «Кострома mon amour». Первый пропущенный мной альбом.
"Мы стали респектабельны, мы стали большими..."
"А вода продолжает течь под мостом Мирабо..."
С балкона в БКЗ исторически не видно. Глуховатый звук там тоже был всегда.
Оркестр Капеллы, детский хор радио-телевидения.
Сказочная музыка. Уместные цитаты из самого себя и классиков.
Зажралась я, однако - концерт показался простым. Тридцать лет назад верещала бы от восторга только от факта, уж не говоря о содержании.
"Поколение дворников и сторожей потеряло друг друга..."
В зале знакомых не нашла. Сделав упреждение на "полысели, растолстели" обнаружила что-то напоминающее кого-то из позапрошлой жизни. Имени не вспомнила.
На сцене знакомых тоже ощутимо поубавилось.
Все, кто были, по-моему сплыли,
А те, кто остался, спят.
Один лишь я
Сижу на этой стене,
Как свойственно мне.
Мне сказали, что к этим винам
Подмешан таинственный яд;
А мне смешно - ну что они смыслят в вине?
И все же, он наш, а мы его.
Наши коды, состоящие из его стихов, альтернативная география: от Кемерово до Катманду.
Лоскутное одеяло "всех наших комнат, квартир и страстей".
И он расскажет тем, кто хочет все знать,
Историю светлых времен.
Сапожник без сапог.
Давно следовало отсканировать и сделать.
Как-нибудь потом, когда будет меньше заказов, починю.
А пока - пусть так.
Скорее всего, это 1993.
Все еще числится лучшей фотографией меня.
Мы молоды, постоянно голодны, учимся жить.
А еще, чаще всего, мы неприлично счастливы.
Часть дипломной работы by Elina Gribova: А хорошо Сан-Саныч учил!
До темна, до дна, до дней, а с ней светлей, светла моя душа.
Как река, рука, ручей, речей над ней текла моя душа.
Концерт Леонида Федорова в А2.
33 года рок-клубу.
Перед концертом деточка отметила, что одноклассники ее, слушающие Цоя, БГ и пр., Федорова, однако, не привечают.
В ответ я с умной рожей что-то изрекала про бэкграунд, нужные книжки, знания и жизненный опыт необходимый для понимания.
И только в зале, при упоминании юбилея, до меня дошло: я была немного младше, неизмеримо глупее, скакала по концертам и что-то ведь там понимала...
Как бы вспомнить что именно?..
И как он вынимает из простого инструмента такой звук? Себя вынимает.
Те же песни. Так же актуально. Так же заедают и цепляются одна за другую.
Всю осень и часть зимы мы учили слова торжественного обещания, вели какие-то тетрадки, обсуждали и готовились.
Я старалась вести себя хорошо, чтоб избежать позора – быть непринятой в «первую очередь». И еще важно было не заболеть, потому что болела я тогда неделями, а в «первую очередь» попасть необходимо, потому что, ну, позор же!
Перед самым торжеством все чуть не сорвалось по совершенно непредвиденной причине: на таких как я, отечественная промышленность просто не шила пионерскую форму. А «первую очередь» принимали только в форменных рубашках и юбках. Но мама как-то смогла уговорить учительницу, что я не очень сильно буду «портить строй» своим неуставным видом.
Через февральскую метель автобус привез нас к Монументу героическим защитникам Ленинграда.
Построение в полумраке музея, торжественные речи, отглаженные галстуки на сгибе локтя. И наконец, слова клятвы. Напряжение и сомнения: примут – не примут, отступили только после появления тугого узла пионерского галстука под воротником.
По дороге к школе все уже веселились и хвастались: кому что родители приготовили на этот праздник – прием в пионерскую организацию. Кого-то дома ждал тортик, а кого-то пирожок, а кому-то и салатик настрогали. Некоторые, вроде меня, просто не знали какой приятный сюрприз их ожидает дома.
И вот я иду знакомой тропинкой от школы к дому. Холодно и ветер. Но нормально замотаться в шарф просто невозможно – галстука будет не видно.
Взлетаю по лестнице. Дверь открывает дед. Бегло окидывает взглядом. И молчит. Ни поздравлений, ни одобрения. Только укор за раскрытое на морозе горло.
Ни в тот день, ни в последующие, у меня дома не было отмечания по поводу приема в пионеры. Просто потому что это не праздник.
Когда я была маленькая, я часто находила массу полезных, бесполезных и просто прекрасных вещей. Не все из них были по достоинству оценены родителями.
Монетки и даже бумажные деньги можно было спокойно демонстрировать, а потом и тратить на мое усмотрение.
Колечки, кулончики, стекляшки и камешки после тщательной помывки оседали в моих закромах.
Серьги было строго запрещено даже поднимать.
Ржавые гайки, винтики, железки выкидывались перед парадной.
Палки можно было донести до квартиры и оставить перед дверью. Иногда они исчезали сразу, а иногда грустили там по мне пару дней (видимо, в зависимости от усердия дворничихи).
Гильзы, патроны, пулеметные ленты, пузырьки от лекарств изымались из незаконного оборота мгновенно.
Поэтому, когда дед отобрал у меня целый пистолетный патрон, я не удивилась. Хотя сожалела об этом изрядно.
Это было понятно: доверия детям – никакого, историй про подкинутые в костер боеприпасы – масса. Доказывать что я не идиот, и хочу просто владеть такой совершенной вещью, а уж никак не взрывать – бесполезно.
Не успела отгреметь история с патроном, я притащила в дом новую находку – медный крестик. У многих моих приятелей такие лежали дома. Очевидно же – распространенное украшение. Только собралась отмывать вроде бы легальную вещь, дед тут как тут… Так он не орал на меня даже за патрон. Без особых объяснений, просто: «Чтоб в доме этого не было!»
Со страха, поменяла, то ли запрятала внезапно неправильный кулончик. Но запомнила.
Когда я была маленькая, буфет был полон необычайных сокровищ. Самостоятельно брать их не разрешалось. Но можно было попросить деда. Он поднимал меня на руки повыше, и тогда за узорным стеклом открывался вид на все великолепие парадной посуды и таящихся среди нее вожделенных безделушек. Поворот ключа…
Фарфоровая овчарка караулила рецепты, записки, справки, и прочие ОЧЕНЬ ВАЖНЫЕ БУМАЖКИ. Это мамин Волк – собака ее детства. Серьезный зверь. Тискать его не хочется. Разве что, иногда провести тихонько пальцем между ушей.
Справа за дверцей фарфоровый мальчик в блестках, вечно съезжающий с горки. Местами он сильно пострадал от моих неловких рук, поэтому выдают мне его не часто.
Качающие головами слоники. По подставке гравировка золотом - подарочные. У одного из них вместо бревна, в хоботе спичка: тоже моя работа. Поэтому головой он качает чуть хуже собрата.
Две сушеных маковки. Размером с мой кулак. Потрясешь – семена шуршат. Одна побольше, и формой удачнее, другая – поменьше, поплоше. И звуки у них разные, но прекрасно дополняющие друг друга. И можно даже какую-нибудь музыку вытрясти, при желании.
Пара хрупких футболистов. Снизу в них по дырке. Будто, специально для моих пальцев, чтоб играть ими в почти настоящий футбол. Но делать так не рекомендуется: у одного уже мячик подклеен после неудачного паса.
Две настоящие раковины. Не те ракушки, что на заливе, а большие, блестящие. К уху приложишь – море шумит.
Но дед опять на что-то отвлекается, ставит меня на пол. И остается только обводить пальцем резные цветы на дверцах нижних ящиков, повторяющие узор створок сокровищницы.
Мне уже довольно давно разрешают самостоятельно залезать в буфет. Что-то из этих вещиц пропало без следа, какие-то по-прежнему на своих местах.
Я по-прежнему люблю их рассматривать, но немного печально, будто, кто-то сдул волшебную пыльцу.
Иногда мне кажется, что это оттого, что никто уже не поднимет меня повыше, к самому стеклу, не будет терпеливо ждать, пока я наиграюсь, и не поставит потом на залитый солнцем паркет.
Но каждый раз пробежаться пальцами по резным цветам, мне это нисколько не мешает.
Когда я была маленькая, у меня в игрушках жил Анчар. Тот самый, который «В пустыне чахлой и скупой…» Ну, не совсем, конечно тот, но явно родственник. Его ядом я смазывала стрелы, и травила провинившихся кукол.
На самом деле, это был кусок причудливо застывшего пластика, завораживающе отвратных сизых цветов – вроде бы, какой-то отход с бабушкиной работы.
Чем стихотворение Пушкина произвело на меня такое сильное впечатление – до сих пор не знаю.
То что анчар - это дерево, до меня как-то очень долго не доходило: вроде, я знала… но не очень твердо.
Позже имя «Анчар» унаследовал желтый синтетический пес.
Я все еще помню, кусок пластмассы в своей руке, и точно знаю, что он ужасно ядовитый – в самый раз для стрел, и непокорных кукол.
Когда я была маленькая, мы с дедом играли картами. Не в карты, а именно картами: у деда от преподавания в школе осталось несколько учебных пособий. Я рассматривала моря, горы и пустыни, а дед рассказывал. Или расстилали карту походов Александра Македонского, и ходили по ней солдатиками.
Став постарше, я освоила Атлас автомобильных дорог СССР. Самое сложное – понять как это одна и та же дорога начинается на одном листе, а продолжается на другом. Но если постараться, и все таки понять, то можно отправляться в путешествие прямо не слезая с кресла.
Школьные уроки истории и географии чуть было все не испортили контурными картами. Раскрашивать их надо по чьим-то правилам, и, что хуже всего, аккуратно.
После этого путешествовать по картам совсем не хотелось. Даже капитан Гаттерас остался плавать в неизвестных мне местах.
Спас положение, как ни странно, институт. Самостоятельно промерить карту: с теодолитом в обнимку, под весенним солнышком… а к вечеру чистый лист превращается в настоящий план местности, на котором можно начертить придуманный дом.
Вот только весеннее солнышко подвело разок – так сильно я больше никогда не сгорала.
Когда я выросла, одновременно с первой машиной купила атласы города и области. Первые редакции областных карт еще попахивали Советским Союзом с Военной Тайной. Составлены были так, «чтоб враг не прошел». А понятие «дорога» до сих пор штука относительная.
Сейчас, прокладывая маршрут на навигаторе, сверяюсь со спутниковыми картами гугля. Выбираю парковку, рассматривая дорожные знаки в панорамах.
А из настоящих путешествий привожу настоящие бумажные карты тех мест, в которых побывала.
Когда кот валится набок в финале своих забегов на звание самого кота в доме, звук получается как у одного из моих плюшевых медведей.
Такой басовитый короткий бряк.
Хорошо помню хирургическую операцию по изъятию пищалки из медведя: выцветший вытертый медведь. Распороть по шву, с изнанки плюш как новенький. Сама пищалка - голубоватая в разводах колобашка с дырочками.
Совершенно не помню зачем она мне тогда понадобилась.
Махачкала – Амстердам
[Print]
Tara