Когда я была маленькая, дед таскал меня по своим друзьям (оставшимся хе-халуцникам). Иногда это было в праздники, и тогда на столе было вино и говорились тосты. Одним из тостов всегда был «Ну, миру - мир!».
Я становлюсь похожей на деда, готова пожелать: «Миру - мир!»

P.S. С днем рождения! Еще раз.)

Он был очень простым и теплым. Так никогда и не наигравшийся военный ребенок.
Дарил отличные игрушки - хорошо понимал что интересно.
Сначала они жили в общаге: железные кровати с шариками на спинках, пестрые покрывала, аквариум, черепаха.
Отлично рисовал. Учил аккуратно клеить переводные картинки. Кукольная кровать с "Ну, погоди!" его авторства где-то есть.
Квартиру они получили не очень далеко от нас, вот там он развернулся...
Вкусовые пристрастия были сомнительны, но узоры на паркете, сделанные обычной выжигалкой, витражи на дверных стеклах, чеканки...
И все это легко, играючи.
На дачу привозил свои игрушки - двухкассетный магнитофон, в котором Высоцкий и Розенбаум перемежались какой-то попсой и блатняком.
Пах дешевым куревом. Коричневый пиджак в полоску и казацкие усы.
Грибы он не искал, они сами на него выпрыгивали. Солил, кормил.
Это они подарили мне первую камеру. Смена 8М.
Потом я выросла. И он приносил уже деточке всякие немыслимые подношения, вроде синтезатора.
На семейных сборищах долгие перекуры с обсуждением машин, анекдотами, новостями.
Любящий муж и отец... Так пишут в эпитафиях. Он действительно был таким, а еще его тепла хватало на нас.

Я чудом успела. Они звонили 9.10. Беспокоились о нас, зазывали вернуться. Говорил что скучает. Сказала что тоже его люблю.

Он был из тех, кто звал меня Марой.

Сапожник без сапог.
Давно следовало отсканировать и сделать.
Как-нибудь потом, когда будет меньше заказов, починю.
А пока - пусть так.
Скорее всего, это 1993.
Все еще числится лучшей фотографией меня.
Мы молоды, постоянно голодны, учимся жить.
А еще, чаще всего, мы неприлично счастливы.

Часть дипломной работы by Elina Gribova:
А хорошо Сан-Саныч учил!

Когда я была маленькая, меня приняли в пионеры.

Всю осень и часть зимы мы учили слова торжественного обещания, вели какие-то тетрадки, обсуждали и готовились.

Я старалась вести себя хорошо, чтоб избежать позора – быть непринятой в «первую очередь». И еще важно было не заболеть, потому что болела я тогда неделями, а в «первую очередь» попасть необходимо, потому что, ну, позор же!

Перед самым торжеством все чуть не сорвалось по совершенно непредвиденной причине: на таких как я, отечественная промышленность просто не шила пионерскую форму. А «первую очередь» принимали только в форменных рубашках и юбках. Но мама как-то смогла уговорить учительницу, что я не очень сильно буду «портить строй» своим неуставным видом.

Через февральскую метель автобус привез нас к Монументу героическим защитникам Ленинграда.
Построение в полумраке музея, торжественные речи, отглаженные галстуки на сгибе локтя. И наконец, слова клятвы. Напряжение и сомнения: примут – не примут, отступили только после появления тугого узла пионерского галстука под воротником.

По дороге к школе все уже веселились и хвастались: кому что родители приготовили на этот праздник – прием в пионерскую организацию. Кого-то дома ждал тортик, а кого-то пирожок, а кому-то и салатик настрогали. Некоторые, вроде меня, просто не знали какой приятный сюрприз их ожидает дома.

И вот я иду знакомой тропинкой от школы к дому. Холодно и ветер. Но нормально замотаться в шарф просто невозможно – галстука будет не видно.

Взлетаю по лестнице. Дверь открывает дед. Бегло окидывает взглядом. И молчит. Ни поздравлений, ни одобрения. Только укор за раскрытое на морозе горло.

Ни в тот день, ни в последующие, у меня дома не было отмечания по поводу приема в пионеры. Просто потому что это не праздник.

Зато у нас были другие праздники, настоящие.

Когда я была маленькая, буфет был полон необычайных сокровищ. Самостоятельно брать их не разрешалось. Но можно было попросить деда. Он поднимал меня на руки повыше, и тогда за узорным стеклом открывался вид на все великолепие парадной посуды и таящихся среди нее вожделенных безделушек. Поворот ключа…

Фарфоровая овчарка караулила рецепты, записки, справки, и прочие ОЧЕНЬ ВАЖНЫЕ БУМАЖКИ. Это мамин Волк – собака ее детства. Серьезный зверь. Тискать его не хочется. Разве что, иногда провести тихонько пальцем между ушей.

Справа за дверцей фарфоровый мальчик в блестках, вечно съезжающий с горки. Местами он сильно пострадал от моих неловких рук, поэтому выдают мне его не часто.

Качающие головами слоники. По подставке гравировка золотом - подарочные. У одного из них вместо бревна, в хоботе спичка: тоже моя работа. Поэтому головой он качает чуть хуже собрата.

Две сушеных маковки. Размером с мой кулак. Потрясешь – семена шуршат. Одна побольше, и формой удачнее, другая – поменьше, поплоше. И звуки у них разные, но прекрасно дополняющие друг друга. И можно даже какую-нибудь музыку вытрясти, при желании.

Пара хрупких футболистов. Снизу в них по дырке. Будто, специально для моих пальцев, чтоб играть ими в почти настоящий футбол. Но делать так не рекомендуется: у одного уже мячик подклеен после неудачного паса.

Две настоящие раковины. Не те ракушки, что на заливе, а большие, блестящие. К уху приложишь – море шумит.

Но дед опять на что-то отвлекается, ставит меня на пол. И остается только обводить пальцем резные цветы на дверцах нижних ящиков, повторяющие узор створок сокровищницы.

Мне уже довольно давно разрешают самостоятельно залезать в буфет. Что-то из этих вещиц пропало без следа, какие-то по-прежнему на своих местах.
Я по-прежнему люблю их рассматривать, но немного печально, будто, кто-то сдул волшебную пыльцу.
Иногда мне кажется, что это оттого, что никто уже не поднимет меня повыше, к самому стеклу, не будет терпеливо ждать, пока я наиграюсь, и не поставит потом на залитый солнцем паркет.
Но каждый раз пробежаться пальцами по резным цветам, мне это нисколько не мешает.

Когда я была маленькая, мы с дедом играли картами. Не в карты, а именно картами: у деда от преподавания в школе осталось несколько учебных пособий. Я рассматривала моря, горы и пустыни, а дед рассказывал. Или расстилали карту походов Александра Македонского, и ходили по ней солдатиками.

Став постарше, я освоила Атлас автомобильных дорог СССР. Самое сложное – понять как это одна и та же дорога начинается на одном листе, а продолжается на другом. Но если постараться, и все таки понять, то можно отправляться в путешествие прямо не слезая с кресла.

Школьные уроки истории и географии чуть было все не испортили контурными картами. Раскрашивать их надо по чьим-то правилам, и, что хуже всего, аккуратно.
После этого путешествовать по картам совсем не хотелось. Даже капитан Гаттерас остался плавать в неизвестных мне местах.

Спас положение, как ни странно, институт. Самостоятельно промерить карту: с теодолитом в обнимку, под весенним солнышком… а к вечеру чистый лист превращается в настоящий план местности, на котором можно начертить придуманный дом.
Вот только весеннее солнышко подвело разок – так сильно я больше никогда не сгорала.

Когда я выросла, одновременно с первой машиной купила атласы города и области. Первые редакции областных карт еще попахивали Советским Союзом с Военной Тайной. Составлены были так, «чтоб враг не прошел». А понятие «дорога» до сих пор штука относительная.

Сейчас, прокладывая маршрут на навигаторе, сверяюсь со спутниковыми картами гугля. Выбираю парковку, рассматривая дорожные знаки в панорамах.
А из настоящих путешествий привожу настоящие бумажные карты тех мест, в которых побывала.

Пряник весенний - Фантазеры Носова.

Трамвай идет по городу / Tram in Leningrad
1973г.

Первая часть.
Вторая часть.
Третья часть.