Я принял яд вне себя и вся группа сердец рассыпалась на звенья, чтобы дети во дворе находили после охоты стеклянные шарики с запечатлёнными пузырьками внутри. Я потерял ключи с брелком, который был зловещим напоминанием, как перепроверенная голова в неподходящем нимбе для ангела. Брелок я в траве нашёл, когда стал на холмик выше и прищурился, чтобы прочесать кустарники одним только бегущим взглядом из-под заката за спиной. Я дождался момента, пока отец пересядет и выдаст мне руль, чтобы вертеть пустую площадку перед глазами и останавливаться у рельс с цистерной, которую опрокинут брюхом в цемент и сдвинут к оврагу перед вскрытием. Замкнутость и весь мост замрёт от снисхождения поезда с вагонами, которые нервно сядут за полотно и перешьют всю схему моего мимолётного впечатления с берега, когда я только запрыгну в воду и аллергическим ожогом откачусь обратно. Вечером я снова зайду в знакомый по царапинам угол, который лишь сдвинулся в комнате, но остался преданным мне местом для слёз. Оказаться в тёмном зале, когда в окружении многоэтажек загораются единичные вставки в общее число для возгорания этажей. Горка петляла до почты и те кто возжелал съехать с неё безболезненно, брали рюкзак с учебником, чтобы удариться ступнями о стенку и прикоснуться плечом о голубую длань посыльного. Маленький подросток не вышел из комнатки, чтобы расставить на лестнице точки и собрать пролёт в охапку, когда над головой разразился хохот будильника с механическим пением ударника в барабане. В природе он отыскал яму, где мог бы обосноваться, если бы не свободно рвущиеся цветы, которые мешали ему спать в чернозёме и вдыхать сырость болотистой жижи. Кусты давно окружились оранжевой лентой из морозного клубка с иголками, которые ломались о крылья взошедшего ангела, когда тот тянул за собой все ветви заката и бросал хворостом за кулисы. Лифт дёргался ремонтником, который сновал по коридору и не обращал внимания на моё трясущееся с кушеткой тело, когда тело почти уже стряхивалось с насеста и хваталось пальцами за кожный покров. Простейшее чёрное окно и никакого намёка на фонарики за подоконником, чтобы рассмотреть точки возврата к остановке, где лишь одна врачующая в поцелуе пара сможет подсказать, чем оканчивается фата у самого берега и когда поднимут лодку со свадебными реакторами.
-
Что же, когда август стал чёрен и в календаре без батареек накручивалась осень, я стал страдать от простейшей бессонницы. Череда событий и вот я задерживаюсь у подоконника палаты, чтобы гнаться за тревогой, а затем бежать от неё с ампулой, которую и не отнесу в процедурный кабинет, хотя имею на этот шаг полнейшее право. Все койки свободны и я не страдая, могу примеряться к любой и всю ночь жечь лампу на тумбочке, чтобы подавать из окна знаки и вновь мять чужую подушку без должного снотворного успеха. Я не открою дверь, чтобы устроить беготню в коридоре и этим своим занятием привлечь медсестёр, которые обязательно отчитаются перед врачом, но только утром и не выспавшись. Коричневые стены ночью станут сереть и вся уличная дымка у фонаря, проникнет тенью под потолок, словно палата вот-вот начнёт тлеть и резко полыхнёт, чтобы не выпустить одного не спящего кролика из стайки, от которой он отбился и давно прогрызает себе свой пушистый путь. Я стараюсь, но когда закрываю глаза вижу, как мимо проносятся и пульсируют запоздавшие поезда, которые оставляют морщинистый след на моём лбу и гудком дают знать, что уснуть на очередной станции не получится. Я достаю очередную подушечку из надорванной пачки, чтобы разжевав наклеить на полосу фонового перехода между лакированными прямоугольниками стены и потянуться за следующей. Вновь взглянуть на ампулу, которую мне перед ночью прописали и вполне законно дали в помощь, если я заполучу новый приступ бессонницы с тревогой и не смогу самостоятельно обложить сердце под одеялом и раскусить секреты со звёздочками в белой фольге подоконника. Но в силу того, что после первой случившейся ночи меня отчитали и запугали, я принял решение бороться с тревогой и захватывающей бездной самостоятельно, чему был несказанно рад, когда вторая ночь стала мучительнее и добавила к первой ещё и робкий стыд перед косящимся персоналом. Палата будет пуста и я подзову пожилую медсестру, когда впервые на удивление закружусь в центре палаты с не отстающей бессонницей и буду по секундам тормошить соседнюю кровать, где не снимая чепчика взмолится сонная представительница медицины. Медсестра переменит свой характер и с добродушного тона перейдёт на нудные увещевания с приказами, которые вовсе не возымеют влияния на бьющий из моего фонтана напор сладостей, когда те растворятся в одном с тревогой кондитерском котле и заметно подмочат и без того подколотую к снимку чувствительность. Я стараюсь привыкнуть к этим бессонным побегам, которые для меня новы и все симптомы увлекают меня, чтобы путешествовать без рецепта мимо островов с открытыми на ночь окнами, когда те станут необитаемыми кабинетами и запахнут хлоркой из собранного тряпкой океана. Ночью я пытаюсь найти узлы, которые сцепились у карниза и не дают мне с воображением опуститься на траву, когда ту за месяц высадят по всей полосе кровати и прикажут мне беззаботно греться на ней, чтобы отжать у природы всё процветающее бессонное воровство красок за углами палаты. Я готов к действию, но бессонница расталкивает по коридорам армию с мыслями, которые падают на пути к уколу, когда вену растирают спиртом и слегка поддевают к верху иголочкой, чтобы достать и прижать локтем. В палате я остаюсь один и дожидаясь утра готов лететь к стадиону, чтобы холодно затерявшись в тумане молча выть от растерянности и предвзятости бессонницы, которая всю ночь придиралась и била меня по плечу, когда я маркированными пальцами тянулся к серой ампуле, но так и не решался её схватить. Я ведь мог себе помочь и просто заставить медсестру зажечь хотя бы одну лампу в процедурном отделе, чтобы усадить себя боком к свету и взять руку своей потной перчаткой, когда шприц будет готов и все нововведения запустятся с фейерверком по вене. Но это были лишь мои впечатления, на самом деле я продолжал ходить по аудитории, как заведённый студент, который отчислен и не может вернуться в группу, потому что не сдал все свои табельные сновидения к экзамену до первой подселенной к бессоннице звезды в инвалидном облаке без крыльев. Старик с шортиками вместо ног трепался без остановки и когда он не успевал подозвать утку из-под кровати, просил медсестру, чтобы та принесла со столовой хлебушка с крошками на тумбочке и только тогда прозрачная утка вплотную наполнялась жёлтым жирком и могла лечь на воду в той же неподвижной позе. Я пытаюсь отвлечься на людей, которые поступили в палату, но убегают по своим кошмарам, чтобы потом полдня колошматить покрывало или прячась дышать себе под нос. Телевизор над койкой молодого поступившего утром парня никогда не зажигался нами и только теперь стал интересен, потому что вносил некоторую живость в череду бессонного простаивания волн у моего берега с расчётливыми цветами в конце кассы.
-
Парень наставил кудри проволочной антенны к верху и отошёл от ящика, чтобы приподнимать рожки в воздухе и водить антенну у настежь открытого окна, пока та не опустится и не шевельнёт картинку безмозглого экрана. Парень никак не скрашивал мои впечатления после бессонницы и к тому же нервировал, когда приходил днём и затаившись у стенки беспробудно покоился, чтобы до ужина картинно встать и вытянуть стрункой мягкую спину. Парень шёл в тень у раковины и по расписанию отбеливал зубы резкими движениями щётки, которую глубоко задвигал в футляре на полку тумбочки и после каждого приёма пищи доставал, чтобы не упустить ни единого отражённого участка своей челюсти, когда та выдвигалась обладателем ближе к зеркалу и красовалась с белоснежным выдохом в загорелом уголке лица. Я не находил ничего общего с этим бегуном, который уж очень стремился в срок пересдать курсовой проект и только вся эта больничная суета не давала ему развернуться с наукой вширь, чтобы совершить ещё один рыночный скачок под фартук к девушке, когда она только встанет за прилавок и не учует животом свежее дыхание возлюбленного. Он демонстрирует мне фото этой полненькой дурочки или даже видео, когда мы сидим на кушетке в коридоре и ждём процедуры разоблачения моей влюблённости, которую уложат вопросами и не попросят открыть рта, если мне захочется отдышаться после бессонницы или увидеть родителей. Перед явлением и взятием тревоги, я сяду напротив очкарика с журналом кроссвордов и тихо пронаблюдаю, как долго он сможет пялиться в картинку с кубиками и не нарушая позы находить подходящие отписки или формулы для насыщенности конструкции кислородом. Я встаю после выполотой ямы с цветочными пятнами, которые не растворились на языке полностью и теперь сияют в песке, пока желудок ещё старается справиться с клейкой горстью таблеток на стенке рвущейся изнутри палаты с мебелью. Меня отправляют в поликлинику, которая пестреет потоком посетителей, когда те рывками берут незащищённое крыльцо и погибают в гонке за свёрток выписок или приятную улыбку доктора, который отпустит заложника с родителями домой. Я сижу на кушетке с телефончиком и отвлекаюсь прыжком с лесенки на лесенку человечка, который к сожалению может упасть и не дать мне виртуального шанса погасить феерическую тревогу с победой. Женщина психотерапевт ждёт моего захода и я присматриваюсь к монеткам на дне пирамидки, которая, как ложно приклеенная стоит на столе и освещается лампой, когда её смещают к подоконнику или она сама просится в тень к вазону. Женщина мне очень помогает, а когда я уже дома бросаюсь от кровати к балкону, выслушивает мои тревожные паузы, чтобы унять дистанционную немоту матери, которая лишь дразнит меня с подушки или укоряет за слабость. В эти моменты я абсолютно истощаюсь и хватая луну за подстёжку, волоку её в постель, чтобы согреться или отскочить если та станет в любви холодна или непригодна. Стёкла промыты по второму кругу и луна не сходит с жирной точки, пока я попеременно щурю глаза и отрываюсь от карты с лучами, которые вот-вот вернутся к источнику и сядут с чашкой у бездны, чтобы по звонку наглотаться молока. Отойти от картинки с лёгочными стеблями, которые сочатся в каждом предложении и не отпускают связанного по рукам мальчика, когда тот бьётся от очередного наезда бессонницы себе же на плечи. Вокруг кружились помарки в тексте и соперники с колясками убаюкивали строки, чтобы поскорее оставить тёмный стадион и не видеть больничное возвышение со свечами в каждом окне, которые могли меркнуть или менять свой оттенок. В этот миг я выдохнул остаток тёплого пара с трибуны, который ещё секундой ранее петлял в груди и искал себе ручеек с пузырьком настойчиво льющегося воздуха. Потолок в палате был по обычному сер и ползущий вниз ручьём луч, ударился об угол, чтобы залить по диагонали входную дверь и ползком скрыться под кроватью ушедшего соседа. Я превращаюсь в круглосуточного наблюдателя с насильно открытыми по ночам глазами, которые следят за движениями едва уловимого стрелка, когда тот задыхаясь подбирается ближе, чтобы приставить дуло к шее или груди. На подоконнике также мягко ласкаются шторы, пока у фонаря в обнимку зажимаются и идут к костру захмелевшие больные, которые смотрятся ужасно вульгарно, потому что женщина в паре стара, а мужчина рядом не совсем молод. Ещё один больной мелькнёт у клумбы, чтобы кинуть в меня свой чернотой овеянный взгляд, который скоро станет убийственно напряжённым, потому что гоним желание обладателя напиться и броситься на медсестру со спины. Этот мужчина брошен в реанимацию и уже сидит за шторкой, чтобы брыкаться и кричать с любой попыткой персонала вернуть его на койку, когда тот поднимает крылья к низу и старается удариться о потолок, потому что окно безнадёжно перекрыто решёткой. Перед ночью ему сообщат, что жена родила ему ангела и они завтра же вылетают с неба за неуплату пошлин. Мужчина утром не проснётся к завтраку и на тумбочке остынет тёплое молоко и булочка под солнцем станет черстветь. Стадион в первый день моего спокойного поступления будет зелен и на трибуне раскурят сигарету подростки, чтобы смеяться с затяжкой и бросаться пластиковыми стаканчиками, которые сплошь заполнены шелухой или пеплом. Парень, который поступил в эту адскую баню раньше меня и уже успел насмотреться, опустив кудри будет по кнопочкам дрессировать телефончик и не обращать никакого внимания на суету у беговой дорожки, когда девушка с оголённым пупком приставит палец к зелёному виску волос и захохочет у коляски, которая возможно уже опустеет. Раскаиваться с каждым снимком и углубляясь в узость коридоров дрожать у дверей кабинета с дешёвым паспортом и мензуркой для слива оранжевой дряни. Я проношусь у низко посаженной калитки в эту злосчастную поликлинику, которую пропитывают вонючей жидкостью, чтобы эмоционально убить все ещё не придавленные клетки моего шахматного участка. Забраться к башне повыше, чтобы разминуться с этой хромающей фигурой человека, который собран по органам джинсовой курткой и подтянут узким ремнём, который ему явно велик. Больного выдают глаза, которые смотрят в печальную даль с не человеческой настойчивостью и от этой пристальности краснеют и мутно отекают в двухместном колпаке с опилками вместо головы. Стены помогают этому выкидышу удерживать вялые плечи и идти по коридору держа хлипкую шею уровнем выше дозволенной в поликлинике уверенности. Поскорее бы выпорхнуть из этого фонаря с лижущим огнём в регистратуре, который притягивает и жжёт крылья поочерёдно, пока не оставит ожог открытой карточкой в стопке и не покроет его клеем с печатью рентгенолога. В маршрутку я сяду без сил и какой-то господин пройдёт под расписанием, чтобы подняв кейс взглянуть на ручные часы. Передо мной сидит женщина и меня вот-вот вырвет ей на макушку, потому что таблетки уже подходят с горечью к горлу и готовы оставить фейерверк на воротнике этой случайной собирательницы пятен. Остановка на центральной площади станет мне противна и головокружительно ища себе порядочное место среди людей, я сажусь у киоска, чтобы поднимать голову к разбитой и присохшей в облаке сердцевине с солнцем, куда забираются мотыльки, чтобы ножками щекотать мне переносицу. По сути дома меня никто не ждёт и нет способа, который сделал бы меня счастливее в одиночестве перед телевизором, когда тот подстраивается у пульта с моей дрожащей на бессонной кнопке рукой. Так и наступившая с закрытие глаз ночь, которую просто со щелчком повернули на бок и уложили задыхаться на полу грудью. Я попрошу сделать несколько снимков у дивана, чтобы оставить этот блеск на лице, который не смоет ни одна попытка взять себя в руки и полоснуть вены ножницами. Голова после бессонницы так и останется висеть в дымке чьего-то костра, которым обогреется по кругу земля и люди спящие на хворосте привстанут, чтобы услышать, как заскрипит ветвь над висельником и упадёт листва. Тяжёлые годы, которые вывели самозванца из свадебной бездны и закидали подарками, когда больной отнекивался у алтаря и строил свою собственную молельню у подушки без невесты. Человек из фильма поправил пенсне на чёрном глазу и вытянулся перед девушкой, которая его разглядывала и пыталась приручить, когда он обмяк в кресле и уже перестал надеяться. По комнате ходили полные жители этой деревушки и вся обстановка после убийства была серо тонизирующей и бессонной. Мебель порядком поизносилась и обивка была засалена, а кое-где прожжена во время курения или пьяной болтовни, когда собеседники беззаботно опускают пальцы и не замечают куда незаметно клонится сигарета. Я совсем выдохся и откинув крыло стёр пот с сухожилий, чтобы не вставать с дорожки и требовать бокал ко сну с химией, которая даст точный снотворный эффект и унесёт меня без взмахов, когда уложит все перья к тоннелю с горячим воздухом вместо фена. Бессонница встанет с колёс и постарается толкнуть с рельс маленький вагон с заключёнными цветами, которые чахнут взаперти и покрываются чёрно-белой паутиной, когда так хочется ползти вверх к потолку и не сорваться со стебля.
Курилка*
[Print]
jmot